— Потому что я был молодым и глупым. Эгоистом. Потому что я хотел их так сильно, чтобы соблазнять, но не достаточно сильно, чтобы перестать, при этом, соблазнять других женщин. Потому что я не знал, как это чертовски ужасно и унизительно, когда тебе вот так лгут.

— Хотя, карма — это праведная сука. После Розалин… потом я узнал. И я поклялся, что больше никогда не заставлю кого-то почувствовать такое.

Каким-то извращенным способом, Розалин оказала мне услугу — преподала мне урок, в котором я так нуждался. Сделала меня лучше. Ради женщин, которые были после нее.

Ради Долорес.

Я прикасаюсь к подбородку Ди и заставляю ее посмотреть мне в глаза.

— Я бы никогда не поступил так с тобой. Та знаешь это, верно?

Пожалуйста, Господи… пожалуйста, пусть она поверит.

Она исследует меня своим взглядом, пытаясь прочитать меня — потом улыбается мне кривоватой улыбкой.

— Да, я это знаю.

Она снова кладет на меня свою голову.

— Но мне, все равно, время от времени требуется напоминание.

— Что насчет тебя? — интересуюсь я. — Какие скелеты в твоем шкафу?

Она отвечает не сразу. Когда она начинает говорить, у нее тихий голос.

— Когда мне было шестнадцать, я сделала аборт. Он был моим первым мужчиной — красивым, забавным, из лучшего района города. Он сказал, что любит меня, и… я поверила ему.

Она наблюдала за тем, как ее рука движется под водой, создавая волновой эффект.

— И я знаю, я должна… сожалеть… об этом. Чувствовать вину. Но этого нет. В то время, это было правильным решением. Тем не менее, — продолжает она, — время от времени, я сама себе думаю, что сейчас у меня был бы ребенок. Ему или ей было бы сейчас девять. И я не… грущу… это точно, но мне интересно, какой бы была сейчас моя жизнь, если все сложись по-другому.

Она смотрит вверх на меня.

— Думаешь, я ужасный человек?

— Нисколечко, — прижимаю ее ближе к себе и целую в макушку.

Ее голос не такой тяжелый, когда она говорит спустя мгновение:

— Я имею в виду, разве это не сумасшествие? Я — и воспитываю маленького мальчика или девочку?

— А ты хочешь детей? — спрашиваю я. — Когда-нибудь?

Она пожимает плечами.

— Не знаю, не уверена, получится ли у меня. Моя мама была не лучшим примером. Не думаю, что она была готова стать матерью. Я была случайностью; Билли — убогостью. Она любила нас и, действительно, старалась, но никогда не было… стабильности… когда я росла, ты знаешь, что я имею в виду? Она постоянно меняла работу, пытаясь перестроить себя, в поисках любви в неправильных местах. Она скорее друг, чем родитель. Боюсь, ее противоречивость могла перейти по наследству.

Даже если этот разговор стал гораздо серьезнее, чем я когда-либо мог себе представить, я не могу перестать думать о Ди, в качестве матери. Гуляющей по улицам в своих топах и каблуках, с малышом, прижатым к ее груди в одном из этих хитроумных изобретений.

И в моем воображении, малыш — идеальное сочетание нас обоих: светлые локоны волос Ди, и мои карие глаза.

— Думаю, ты будешь отличной матерью.

В ее глазах тает чувство благодарности и лучится сквозь ее улыбку.

— Правда?

— Правда.

На самом деле, Долорес во многом напоминает мне Александру. Яростная — страстная в своих привязанностях. Любительница крепких объятий и тысячи поцелуев. Это и есть составляющие самой лучшей матери.

После этого мы молчим. Лежим в ванне, пока вода не становится холодной, наслаждаясь комфортной тишиной — вместе.

* * *

Некоторые женщины не оценят этих слов, но я все равно их скажу: вам не обязательно любить, чтобы иметь великолепный секс. Мой самый фантастичный сексуальный опыт в моей жизни был без вовлечения эмоций вообще. Он был с женщинами, к которым я был безразличен. Я не знал их достаточно хорошо, что бы они мне нравились или нет. Иногда, я даже не знал их имен.

Но я знал, что они были страстными — я хотел их, они были для меня привлекательными, на чисто физическом уровне.

Страсть — это просто. Чисто. Весело.

Любовь — это заморочно. Запутанно. Иногда пугающе.

Страсть — это властно. Первобытно. Сильно.

Любовь — это сомнительно. Мимолетно. Она может вынести мозг.

Я понимаю, что такое мнение — абсолютно исключительно по отношению к мужчинам — но статистически говоря, парни намного охотнее получат удовлетворение от случайного безэмоционального секса, чем женщины.

Погуглите, если не верите мне.

Большинство женщин, жаждут чувств во время полового акта — порой они даже кончить не в состоянии без этого.

Но Долорес Уоррен к ним не относится. Она взорвала мне мозг в первый же раз, когда мы пошли на свидание. Не зная меня достаточно хорошо, чтобы испытывать ко мне что-то, и это было великолепно. Для обоих из нас. Фактически, мне казалось, что она хотела, чтобы именно так все и было.

Как я и сказал… страсть — это легко.

Но после той ночи, когда в мою квартиру ворвалась Розалин, что-то изменилось. Сместилось.

Преобразилось.

Я хочу, что бы Ди не просто жестко кончала. Я хочу доставить ей удовольствие. Хочу, чтобы она чувствовала себя счастливой, чувствовала, что о ней заботятся не только в спальне, но и за ее пределами. И я хочу быть причиной этих чувств.

Она вздыхает во сне, и я просыпаюсь от этого звука. Она лежит на животе, одеяло прикрывает ее только по пояс, открывая ее безупречную спину. Я смотрю на ее лицо, интересно, что ей снится. Черты ее лица расслабленные, гладкие — отчего она выглядит уязвимой и юной.

Невинной.

И мою грудь наполняет невероятное чувство защиты, которое сжимает мое сердце. Сначала я прикасаюсь к ней рукой, нежно веду ей вдоль ее позвоночника. За моей рукой, к ней прикасаются мои губы. Мой язык. Пробую на вкус сладкую солоноватость ее кожи вдоль спины к шее.

— Мэтью, — вздыхает она. И я знаю, что она тоже не спит.

Она перекатывается на спину, в темноте ее тревожный взгляд отыскивает мой. Убираю одеяло, обнажая ее ноги. Призывая ее.

Накрываю ее собой, прижимаясь к ней грудью. И когда я целую ее губы, это намного больше, чем просто поцелуй. Совсем другой, по сравнению с теми, что у нас уже были.

Я хочу, чтобы она знала, что я чувствую. Хочу показать ей — с каждой лаской, с каждым касанием — что она значит для меня. И больше всего… я хочу, чтобы она знала, что то же самое я значу и для нее. Хочу почувствовать это с ее стороны.

Я вхожу в нее полностью. Ее невероятно тугая влажность растягивается, поддается мне, потом сжимает меня, когда я начинаю выходить из нее, чтобы сделать еще один толчок. Мой рот парит на ее ртом, наши дыхания переплелись, а вздохи слились.

Это невероятно.

Она прикасается к моему лицу, а я целую ее в подбородок, в щеку, целую ее волосы, ее ушко, окатывая ее своими вновь обретенными чувствами. Наши движения мягкие… не нежные или спокойные сами по себе, но… со смыслом.

Глубоким.

Ее бедра вздымаются навстречу моим, смыкая нас глубоко. Я сглатываю всхлип, который слетает с ее губ, когда она кончает первой. Я погружаюсь в нее, жестко, через ее оргазм, пока я не следую за ней со своим, сотрясающим землю, оргазмом.

Ее ноги обвивают меня, держа меня в великолепном заключении теплых объятий. Мы целуемся, покусывая губы друг друга. Поворачиваю свою голову к ее шее, а лицом утыкаюсь в ее ключицу, вдыхая ее запах. Она гладит мои руки и кладет мне их на плечи.

Спустя несколько минут, я неохотно отклоняюсь от нее. Руки Ди сжимаются вокруг меня, так что я не могу от нее отодвинуться. Мы засыпаем в таком положении — мое тело служит ей тяжелым одеялом, а ее — моей эластичной подушкой.

ГЛАВА 14

На протяжении последующих дней, Долорес и я проводили вместе практически каждую ночь. Она, наконец, стала раскрываться и рассказывать мне все о своих бывших. Их было не так уж и много, как вы, возможно, думали, но те, что были — те еще красавчики.

Первый придурок, конечно — малыш, который ее обрюхатил, а потом послал куда подальше.

Кретин номер два оказался старше, чем прикидывался. Лет так… на десять. И женат. И с ребенком.

Следующий урод — этот был во время колледжа Долорес — украл у нее информацию о банковском счете, обчистил его по полной, и смылся в Вегас. Оставил ей записку, в которой объяснил, что у него безудержная игромания, которую он скрывал от Ди все те месяцы, что они были вместе.

И, наконец, — последняя рана. Ублюдок, который ее ударил.

Долорес сказала, что это было лишь раз, но одного раза для меня итак уже слишком много. Она не скажет мне его имя, но я клянусь всем святым, что если когда-нибудь его узнаю? Я выслежу этого козла, приду к нему, и переломаю ему все кости на руке, которой он к ней притронулся.

А потом сломаю другую, чтобы убедиться, что он про это не забудет.

О — еще и история ее родителей. Долорес сказала, что ее мать и отец страстно влюбились друг в друга, клянясь, что это было хоть и внезапное, но продолжительное чувство. До тех пор, пока ее мать не забеременела. Тут-то ее отец и превратился в привидение и исчез… и больше о нем не слышали.

Теперь, когда я знаю детали неудач Ди, все обретает намного больший смысл. Почему она была такой нервной в начале, даже не смотря на то, что я ей нравился — потому что я ей нравился.

Удивительно, что она вообще стала доверять мне сейчас. После такой истории, я бы не стал поражаться, если бы она опустила руки и стала бы лесбиянкой.

Но — как бы классно это ни было — я рад, что этого не случилось.

* * *

Ночь перед Днем Благодарения — официально самый большой день для похода по барам на календаре. Каждый год после офисной вечеринки, посвященной Дню Благодарения, Дрю, Джек и я идем в клуб и гуляем там до утра. Это отличное время. Такая же традиция, как и индейка и клюквенный соус.

Хотя, должен сказать, я никогда не понимал этот соус. Даже домашнего приготовления, хренова гадость.

В любом случае, в этом году я приглашу Ди прокатиться — вечеринка в офисе, и все, что после нее. Я не встречался с парнями уже больше двух недель. Такое иногда случается. Когда на рождество ребенок получает новенькую игрушку, последнее, что ему хочется делать, так это делиться ей с друзьями. Он постоянно держит ее при себе, может быть, даже спит с ней под подушкой. Потом, через неделю или две — он разрешает перейти ей к следующему в очереди.

Не то, чтобы Джек и Дрю получили бы свою «очередь» в той степени, как бы им этого хотелось — но пришло время показать ее. Дать парням с ней познакомиться, чтобы они тоже увидели, какая клевая она девушка. Такая, что может поиграть в дартс и бильярд и, при этом, не ударить в грязь лицом.

Я звоню Ди на сотовый с улицы возле ее дома, чтобы мне не надо было искать место для парковки своего байка. Потом выкуриваю сигарету, пока жду, когда она спустится. Когда она выходит, я с одобрением улыбаюсь ее внешнему виду. Черные сатиновые брюки обтягивают ее ножки так плотно, что они кажутся крашеными. Ярко-розовые босоножки на шпильках сочетаются с топом на бретельках через шею. И в руках она держит черный коротенький пиджак. Волосы завиты и заколоты вверх, притягивая внимание к ее бриллиантовой цепочке, которая спадает в ложбинку на ее груди.

— Красивая цепочка, — говорю я ей, когда подаю шлем.

Она пожимает плечами.

— Бижутерия от QVC.

Отмечаю у себя в голове, что надо подарить ей настоящую. А образ Долорес, усыпанной брильянтами — и больше ничем — заставляет мои глаза хитро прищуриться, а штаны натянуться от эрекции.

Она надевает шлем, но на Дукати сразу не забирается. Она стоит на тротуаре, руки на поясе, и задумчиво смотрит на мотоцикл.

— Как бы ты отнесся, если бы я сказала, что хочу повести сегодня твой мотоцикл?

— Я бы послал тебя куда подальше. Я не сажусь на заднее сиденье.

Она стучит меня по голове — но мой шлем смягчает удар.

— Тогда дай мне прокатиться самой. Просто вокруг квартала.

— Я… так не думаю.

Она дуется.

Я вздыхаю.

— Ты когда-нибудь водила мотоцикл?

— Нет, но всегда хотела.

— Нуу, я всегда хотел полетать, но это не значит, что я сейчас пристегну костюм для скайдайвинга и сигану с чертового Эмпайр-стейт-билдинг.

Она делает шаг ближе и успокаивающе гладит меня по груди.

— Ну, давай, пожалуйста? Я, правда, буду осторожной. И отблагодарю. Очень сильно отблагодарю. Прямо… извращенно, дам тебе приковать меня наручниками к кровати — вот как я тебя отблагодарю.

Забудьте о национальной системе вещания — это проверка.