Джулия Куинн - Все в его поцелуе

Гиацинта удивилась... и что-то заподозрила. Ей еще ни разу не приходилось наблюдать, чтобы леди Данбери так скоро заснула. Она подождала немного, ожидая, что графиня откроет глаза и громко потребует, чтобы Гиацинта читала дальше.

Однако через минуту Гиацинта убедилась, что графиня действительно крепко спит. Поэтому она стала читать про себя и тут же переводила каждое предложение. Следующая запись была сделана несколькими месяцами позже. Изабелла выразила свое облегчение по поводу того, что Энн родила мальчика и что его при крещении назвали Джорджем. Барон был вне себя от гордости и даже подарил жене золотой браслет.

Гиацинта пролистала несколько страниц вперед, чтобы узнать, сколько еще записей сделает Изабелла до 1797 года – года рождения Гарета. Она перевернула восемь или девять страниц до 1796 года. Гарет родился в марте, значит, Изабелла должна была написать о беременности невестки в 1796 году.

Она не станет читать, что было до 1796 года. Ей не обязательно читать дневник в хронологическом порядке. Она прочтет записи 1796 и 1797 годов и узнает, говорится ли в них что-либо о рождении Гарета и его отце. А о чем Изабелла писала в промежутке, она прочтет потом.

Разве леди Данбери не говорила ей, что терпеливость не является одной из ее добродетелей?

Она заложила палец на записи 1793 года и обратилась к году 1796.

24 июня 1796. Я приехала в Клер-холл на лето и узнала, что мой сын только что уехал в Лондон.

Она быстро произвела в уме подсчеты. Гарет родился в марте 1797-го. Три месяца назад был декабрь 1796 года, и еще три месяца...

Июнь.

Отца Гарета не было в городе.

Затаив дыхание, она стала читать дальше.

Кажется, Энн довольна, чтоон уехал. Маленький Джордж такое сокровище! Неужели так ужасно признаваться, что я счастлива, если здесь нет Ричарда? Такая радость, что все, кого я люблю, рядом со мной...

Ничего особенного в этой записи не было. Ничего о таинственном незнакомце или неприличном друге. Леди Данбери спала, запрокинув назад голову и слегка открыв рот.

Гиацинта стала читать дальше. Следующая запись была сделана три месяца спустя.

Энн беременна. И мы все знаем, что это не может быть ребенок Ричарда. Он не приезжал уже три месяца. Три месяца. Я боюсь за нее. Он в ярости, но она не собирается говорить ему правду.

– Ну же, скажи правду, – пробормотала Гиацинта.

– А?

Гиацинта закрыла дневник и подняла глаза. Леди Данбери пристально смотрела на нее.

– Почему ты перестала читать?

– Я не переставала. – Гиацинта так крепко держала дневник, что просто чудо, что она пальцами не прожгла обложку. – Вы уснули.

– Правда? Должно быть, я старею.

В ответ Гиацинта только улыбнулась. Леди Данбери немного поерзала в кресле.

– Я проснулась. Давай вернемся к мисс Баттеруорт.

– Сейчас? – ужаснулась Гиацинта.

– А что?

На это у Гиацинты не было ответа.

– Хорошо, – как можно терпеливее сказала она, отложив в сторону дневник и взяв ненавистную книгу.

Откашливаясь, она открыла книгу на восемнадцатой главе.

– У тебя что-то с горлом? В чайнике еще есть чай.

– Нет, все в порядке. – Она начала читать без всякого воодушевления. – «У барона был какой-то секрет. Присцилла была в этом совершенно уверена. Единственный вопрос был в том, откроется ли когда-либо правда».

– Да уж, – буркнула Гиацинта.

– А?

– Я думаю, что должно произойти что-то важное.

– Что-то важное происходит постоянно, моя дорогая девочка. А если нет, то хорошо бы – ты вела себя так, будто происходит. Тогда жизнь покажется тебе веселее.

Такое философское суждение было для леди Данбери нехарактерно. Гиацинта задумалась над ее словами.

– Мне не нравится эта современная страсть к скуке. – Леди Данбери ударила об пол тростью. – Ха! Когда это стало преступлением – интересоваться разными вещами?

– Простите?

– Читай. Я думаю, что мы наконец-то подходим к хорошему месту.

Гиацинта кивнула. Проблема была в том, что она дошла до хорошего места в другой книжке. Она вздохнула, пытаясь вернуться к мисс Баттеруорт, но слова плыли у нее перед глазами.

– Извините, – она, глядя наледи Данбери, – вы не будете против, если я пойду. Что-то я себя плохо чувствую!

Леди Данбери посмотрела на нее так, будто она только что объявила, что носит под сердцем ребенка Наполеона.

– Я с удовольствием приду к вам завтра, – быстро добавила Гиацинта.

– Но вторник сегодня.

– Я знаю. Я... Вы раба привычки, не так ли?

– Клеймом цивилизации является рутина.

– Да, я понимаю, но...

– Но признаком действительно прогрессивного ума является способность адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам.

У Гиацинты даже рот открылся от удивления. Даже в самом диком сне она не могла вообразить, что леди Данбери может сказать такое.

– Иди, мое дорогое дитя. Делай то, что тебя так заинтриговало.

Гиацинта собрала свои вещи, встала и подошла к леди Данбери.

– Вы будете моей бабушкой. – Она наклонилась и в порыве охватившего ее теплого и нежного чувства поцеловала графиню в щеку. Она никогда раньше не позволяла себе такой фамильярности, но сейчас ей показалась, что она была к месту.

– Глупышка, – леди Данбери, смахивая слезу. – В моем сердце я уже многие годы была твоей бабушкой. Я просто ждала, когда ты официально об этом объявишь.

В тот же вечер, но довольно поздно. Гиацинте пришлосьотложить попытки перевода дневника из-за долгогосемейного обеда, за которым последовала бесконечнаяигра в шарады.В половине одиннадцатого она наконец наткнуласьна то, что так долго искала.

Возбуждение оказалось сильнее осторожности...

Еще десять минут, и Гарета не было бы дома, и он не услышал бы стук в дверь. Он надел грубый шерстяной джемпер, который его бабушка назвала бы чудным, но у которого было неоспоримое преимущество – он был черным, как ночь. Гарет как раз сидел на диване, обуваясь в башмаки с мягкими подошвами, когда снова услышал стук.

Тихий, но решительный.

На часах была почти полночь. Фелпс уже давно лег спать, поэтому Гарет пошел сам открывать дверь.

– Кто там?

– Это я.

Что? Не может быть... Он распахнул дверь.

– Что ты здесь делаешь? – прошипел он, рывком втягивая Гиацинту внутрь квартиры. – Тебя никто не видел?

– В такое время...

– Ты с ума сошла? Совсем обезумела? – Он вспомнил, как разозлился на нее, когда она в прошлый раз разгуливала одна по темным улицам Лондона. Но тогда у нее было хоть какое-никакое объяснение. Но на этот раз...

Он еле себя сдерживал.

– Мне придется запереть тебя. Надо как-то привести тебя в чувство и...

– Ты только послушай...

– Иди сюда. – Он схватил ее и затолкал в спальню, поскольку это была самая дальняя комната. Каморка Фелпса располагалась по другую сторону гостиной. Обычно его камердинер спал как убитый, но если Гарету не повезет, Фелпс может именно сегодня проснуться и отправиться на кухню что-нибудь перекусить.

– Гарет, я должна тебе сказать...

– Я ничего не хочу слушать, если только ты не хочешь сказать, что ты дура.

Она скрестила руки на груди.

– Ну уж нет! Этого ты от меня не дождешься.

Он сжимал кулаки, удерживая себя оттого, чтобы не наброситься на нее. У него становилось темно в глазах, когда он представлял себе ее одну на темной улице, где на нее могли в любую минуту напасть...

– Я убью тебя.

Но она не слушала его угроз.

– Гарет, мне надо...

– Нет, не говори ни слова. Сядь, – он только сейчас понял, что она стоит, – сядь сюда и сиди тихо, пока я не придумаю, что с тобой делать.

Гиацинта села и в первый раз было похоже на то, что она не собирается открывать рот. Наоборот, она выглядела необычайно довольной собой.

Это сразу вызвало у него подозрение. Как ей удалось вычислить, что он именно в эту ночь собрался в последний раз отправиться в Клер-Холл искать бриллианты? Он, наверное, нечаянно проговорился во время их недавнего разговора. Он думал, что он очень осторожен, но Гиацинта была чертовски умна, и если кто-то и смог из его слов сделать вывод о его намерениях, то только она.

По его мнению, это вообще была дурацкая затея. У него не было ни одной зацепки, если не считать теории Гиацинты о спальне баронессы. Но он пообещал ей, что пойдет. И вот он уже в третий раз собирается идти в Клер-Холл.

Он смотрел на нее сердито. Она безмятежно улыбалась, и это сводило его с ума.

– Ладно, – чуть слышно произнес он, – мы установим кое-какие правила. Прямо здесь и сейчас.

– Какие именно?

– Когда мы поженимся, ты не будешь выходить из дома без моего разрешения...

– Никогда?

– По крайней мере до того времени, пока ты не докажешь, что ты ответственный, взрослый человек. – Гарет сам себя не узнавал, но если это поможет уберечь от опасности эту дурочку, пусть так и будет.

– И с каких это пор ты стал выражаться так высокопарно?

– С тех пор, как влюбился в тебя! – почти заревел он во весь голос. Его удержало только то, что была ночь, а в доме жили главным образом одинокие мужчины, которые поздно ложились спать и обожали сплетничать.

– Ты... ты – что?

Ее рот округлился, но Гарет был слишком возбужден, чтобы это заметить.

– Я люблю тебя, глупая женщина. – Он размахивал руками, словно безумный. Просто невероятно, до чего она его довела. Гарет не помнил, когда в последний раз так терял над собой контроль. – Он скрипнул зубами. – Ты самая безумная, самая непредсказуемая...

– Но...

– И ты кого угодно можешь замучить своей болтовней. Но я люблю тебя, да поможет мне Бог, все равно люблю...

– Но, Гарет...

– И если мне придется привязать тебя к этой чертовой кровати, чтобы уберечь тебя от самой себя, Бог свидетель, я это сделаю.

– Но, Гарет...

– Ни слова больше, ни единого слова. – Он начал размахивать пальцем перед ее носом, что было весьма невежливо. Потом неожиданно замер, опустив руки.

Она, не опуская удивленных глаз, медленно встала и подошла к нему.

– Ты меня любишь?

– Я знаю, что ты моя погибель, но это так. – Гарет вздохнул. – Я не могу с собой справиться.

– О! – Ее губы задрожали, а потом расплылись в улыбке. – Как это хорошо.

– Хорошо? Это все, что ты можешь сказать?

– Я тоже тебя люблю. – Она дотронулась до его щеки. – Всем сердцем, всем, что я есть...

Он так и не услышал, что еще она хотела ему сказать, потому что закрыл ей рот поцелуем.

– Гарет, – она, пытаясь отстраниться.

– Не сейчас. – Он снова ее поцеловал, он не мог остановиться.

– Но, Гарет...

Он держал ладонями ее лицо и целовал ее... целовал до тех пор, пока не совершил ошибку, выпустив ее губы, чтобы начать целовать горло.

– Гарет, я должна тебе сказать...

– Не сейчас. – У него на уме было совсем другое.

– Это очень важно и... Он оторвался от нее.

– Господи, женщина. В чем дело?

– Ты должен меня выслушать. – Гарет почувствовал себя отомщенным, увидев, что она дышит так же тяжело, как и он. – Я знаю, это было безумием приходить сюда так поздно.

– Одной, – счел уместным добавить он.

– Да, и одной. Но клянусь тебе, я не совершила бы такой глупости, если бы мне не надо было срочно поговорить с тобой.

– А записки было бы недостаточно? Она покачала головой.

– Гарет, – сказала она, и выражение ее лица стало таким серьезным, что у него перехватило дыхание. – Я знаю, кто твой отец.

Казалось, пол уходит у него из-под ног, и вместе с тем он не мог оторвать от нее взгляда. Он схватил ее за плечи.

Если бы кто-нибудь спросил его об этой минуте, он ответил бы, что только благодаря Гиацинте он остался стоять, а не рухнул на пол.

– Кто он? – Гарет почти боялся ответа. Всю свою сознательную жизнь он хотел услышать ответ на этот вопрос, а сейчас не испытывал ничего, кроме ужаса.

– Это был брат твоего отца, – прошептала Гиацинта. Его словно кто-то ударил в грудь.

– Дядя Эдвард?

– Да. – Она смотрела на него с любовью и состраданием. – Так написано в дневнике твоей бабушки. Сначала она не знала, никто не знал. Бабушка, однако, понимала, что барон не может быть твоим отцом, поскольку всю весну и лето провел в Лондоне. А твоя мать... там не была.

– А как она узнала? Она была уверена?