Барбара Брэдфорд - Все впереди

Все, что я хотела, — это свернуться в комок в постели и спать. Но сон уходил от меня; я лишь дремала. Вскоре я снова просыпалась, а в моей голове бесконечно вертелись отчаянные и болезненные мысли.

Хотя я и хотела покончить с собой, но обнаружила, что у меня нет сил покинуть кровать, не говоря уже о том, чтобы и в самом деле себя убить. Апатия, смешанная с глубоким одиночеством, сделали меня ни на что не годной; даже мои цели оказались для меня недостижимы.

Иногда наступали моменты, когда отчаяние целиком поглощало меня, снова вызывало слезы. Я была одна, у меня не было цели. У меня не было будущего. Отсутствие детей и мужа пугало, а одиночество и тоска по ним разрушали меня.

Временами появлялись другие чувства, которые изматывали меня: вина за то, что меня не было с ними, вина за то, что я была жива, а они мертвы; ярость, что они стали жертвой уличного разбоя, ярость, что я не могу за них отомстить. В такие моменты я чувствовала себя способной на убийство, желала уничтожить того, кто убил детей и мужа.

В таком состоянии я звонила в Двадцать пятый полицейский участок, чтобы поговорить с детективом Де Марко, узнать, не появилось ли новых свидетельств или улик.

Он всегда отвечал с сожалением в голосе, даже с печалью, и говорил мне «нет». Он обещал, что они расследуют это дело до конца. У него были благие намерения, но меня было трудно убедить. Я никогда ему не верила.

Единственным источником утешения были мои воспоминания. Я погружалась в них с благодарностью, припоминала Лиссу, Джейми, Эндрю и маленькую Трикси с потрясающей ясностью. Я снова переживала нашу общую жизнь и радовалась.

Но в один ужасный день воспоминания больше не пришли мне на помощь, и я была испугана этим. Почему я больше не могу оживить прошлое, наше прошлое? Почему лица моих детей стали такими туманными и неясными? Почему мне так трудно представить лицо Эндрю перед своим мысленным взором?

Я не знала. Но когда я не смогла восстановить воспоминания в течение целой недели, я поняла, что мне надо сделать: я должна поехать в Килгрэм-Чейз. Я захотела оказаться в доме детства Эндрю, там, где он вырос. Может быть, там я снова буду чувствовать себя близкой ему, может быть, он снова вернется ко мне.

Йоркшир, март 1989

Весна наступила рано, намного раньше, чем ее здесь, в Килгрэм-Чейзе, ожидали.

Я приехала из Коннектикута в конце января и застала все покрытым снегом, и первая половина февраля была суровой, с гололедом, ледяным дождем и нескончаемыми снежными бурями. Но в середине месяца погода переменилась. Неожиданно прекратились дожди и злые ветры; наступило общее потепление, которое все приветствовали, особенно фермеры.

Теперь же, в первую пятницу марта, на деревьях появились нежные зеленые почки и первые трепещущие листочки. Появилась трава, а по краям газонов ожили лиловые, желтые и белые крокусы и нежные звездочки подснежников. Нарциссы качались около пруда и под деревьями в лесу. Изящные и высокие, они склоняли свои головки под легким ветерком, а в их блестящих желтых колпачках отражалось послеполуденное солнце.

Я стояла у окна в библиотеке, смотрела вдаль, в сторону болот, думая о том, что, может быть, попозже я пойду погуляю.

С тех пор как пять недель тому назад я приехала сюда, я не была способна совершать длительные прогулки. В первые же дни я заболела, подхватив грипп, и провела около десяти дней в постели.

Диана, Парки и Хилари выходили меня, сделали все, чтобы я почувствовала себя лучше. Но я была плохим пациентом, совсем несговорчивым. Я отказывалась почти от всех лекарств, которые они давали мне, и мало прилагала усилий, чтобы ускорить свое выздоровление, надеясь подхватить пневмонию и умереть. Я не умерла, но и не выздоровела окончательно — просто медленно поднималась на ноги. Когда я приехала, я была истощена, а вирус гриппа заставил меня почувствовать себя еще хуже. Это физическое истощение в сочетании с умственной апатией делали меня более безразличной и менее подверженной волнениям, чем в «Индейских лужайках».

Хотя я и была здесь, в доме, где Эндрю провел детство, мои дни продолжали оставаться пустыми и тоскливыми, ночи — бессонными, а ужасное небытие стало вездесущим.

Да и Диана не могла меня слишком развеселить, когда она приезжала в Йоркшир на уик-энды, всю неделю проработав в Лондоне. Как права была моя мать, когда говорила, что вы не сможете оставить своих неприятностей, если переедете в другое место.

— Боль и тоска хорошо переносят путешествия, — сказала она мне в тот день, когда провожала в аэропорт Кеннеди на самолет в Лондон. И действительно, это оказалось верно.

Однако я и вправду почувствовала себя ближе к Эндрю здесь, в Килгрэм-Чейзе, как я на это надеялась. Мои воспоминания о нем и детях снова вернулись ко мне неискаженными, а их дорогие лица представлялись ясно, четко перед моим мысленным взором. Очень часто я погружалась в грезы и могла жить вместе с ними внутри меня, в своем воображении.

Дни проходили спокойно, без событий. Я очень мало чего делала, иногда читала, смотрела телевизор; иногда слушала музыку, но по большей части я сидела перед камином в библиотеке, затерянная в своем собственном мире, отрешенная ото всех. Конечно, когда приезжала Диана, чувствовалось ее присутствие — она пыталась вывести меня из летаргического состояния. Я действительно делала усилия, старалась оживиться, но без особого успеха. Мне не для кого и не для чего было жить. Я просто существовала. Я даже потеряла желание покончить с собой.

Меня не очень теперь интересовала перспектива снова заняться живописью, как это советовала мне Сэра перед моим отъездом из «Индейских лужаек» и, следовательно, это не было решением.

Однако была одна вещь, которая заинтересовала меня, когда я была здесь, в Килгрэм-Чейзе, в ноябре — это был дневник, найденный мною в этой самой комнате. Подумав об этом снова, я поняла, что Летиция Кесуик из семнадцатого века по-прежнему меня интриговала. И меня не оставляла мысль, как и в прошлом году, существует ли где-нибудь в этом доме другой том, а может быть, и тома ее записок.

Насколько я поняла, этот дневник не имел большой цены и, разумеется, не имел никакого отношения к моим заработкам. С другой стороны, поиски следующего тома, продолжения первой книги, дали бы мне возможность на этом сосредоточиться. И само по себе это было бы шагом в правильном направлении.

Я сделаю это: начну поиск. Это даст мне занятие, пока я не разработаю какой-нибудь план своего будущего, которое в данный момент казалось мне совершенно темным.

Библиотечная стремянка находилась на другом конце комнаты, и я подтащила ее к камину, решив просмотреть все книги в этих окрестностях в первую очередь. В конце концов, Клариссина копия и оригинал были найдены на полках именно здесь.

Я как раз начала подниматься по лестнице, когда услышала стук в дверь: Хилари пришла за кофейным подносом.

— Вы помните те дневники, которые ваш отец и я нашли в прошлом году, Хилари? — спросила я, глядя на нее сверху.

— Да, я помню, миссис Эндрю. Вот это была находка! Миссис Кесуик показала ее викарию. На него это произвело большое впечатление.

Я кивнула.

— Тогда я подумала, что здесь могут оказаться еще дневники, но не могла произвести розысков до отъезда. Поэтому я решила начать сегодня.

Теперь же, отойдя от окна, я подошла к камину и подложила в него еще дров сверху тех, которые с треском горели там. Потом, взяв поднос с кофейной посудой, я отнесла его обратно в кухню.

Когда я вошла в кухню, Парки подняла на меня глаза и воскликнула:

— Миссис Мэл, вам не следовало бы беспокоиться об этом! Я могла бы послать Хилари или Джо попозже.

— Мне не трудно, Парки, и спасибо, кофе был очень вкусный. Я как раз в нем нуждалась.

— Вы почти ничего не ели за ланчем, миссис Мэл, — сказала она, и в ее глазах появилось беспокойство. — Поковырявшись в тарелке, вы не улучшите здоровье и не наберетесь сил.

— Я знаю, я стараюсь, Парки. А все, что я съела, мне очень понравилось. Копченая камбала с жареной картошкой была очень вкусной.

Она продолжала раскатывать тесто на мраморной доске, говоря:

— Сегодня хороший ясный день. Слишком хороший, чтобы сидеть взаперти в библиотеке, — если вы ничего не имеете против того, что я так говорю. Вы должны пойти на улицу, вдохнуть свежего воздуха. Вам это будет полезно, миссис Мэл.

— Я как раз думала о том, чтобы пойти погулять, Парки.

Она улыбнулась мне, кивнула в знак одобрения и продолжала:

— Миссис Кесуик в этот уик-энд приедет раньше, чем обычно, — около половины пятого, чтобы успеть к чаю, — сказала она.

— Замечательно, — ответила я. — Парки, можно у вас кое-что спросить?

— Конечно, можно, миссис Мэл.

— Я все время удивляюсь, почему вы, Джо, Хилари и садовники так меня называете? Десять лет я была миссис Эндрю для всех вас, но с тех пор, как я сюда приехала в январе, я стала миссис Мэл. Почему?

Она смотрела на меня, слегка покраснев и испытывая неловкость.

— Это просто потому… потому… хорошо, мы не хотели вас еще сильнее расстраивать, — начала она, запинаясь. — Мы думали, что все время напоминать, называя имя Эндрю, будет для вас… мучительно…

— Нет, Парки, — мягко перебила я ее. — Не будет. Я миссис Эндрю и на самом деле предпочитала бы, чтобы вы продолжали так меня называть.

— Я сожалею, если мы вас расстроили. Мы бы ничего такого не сделали, что может вас расстроить. Мы только старались щадить ваши чувства.

— Я знаю, что это так, и, по правде говоря, я ценю это и благодарна вам за вашу доброту, которую вы проявили ко мне в эти последние несколько недель.

— Когда вы приехали сюда, вы были в таком плохом состоянии, и мы не хотели вас еще больше расстраивать. Мы чувствовали, что должны с вами обращаться осторожно. Как будто бы… ходишь по тонкому стеклу.

— Извините меня, Парки.

— О, не надо извиняться, миссис Мэл, я хотела сказать миссис Эндрю. Мы понимаем, Мистер Эндрю и маленькие крошки… — Ее губы начали дрожать, и глаза наполнились слезами, но она глубоко вздохнула и закончила: — Такая трагедия. Так трудно перенести…

— Да, тяжело.

Я закашлялась в ладонь, стараясь обрести над собой контроль. Я знала, что могу сорваться, если не буду держать себя крепко в руках и следить за своими эмоциями. Мое горе всегда оставалось на поверхности.

Парки сказала спокойно, как будто разговаривая сама с собой:

— Он был как мой собственный ребенок. — Затем она положила скалку и выбежала в смежную буфетную. — Надо найти эту большую форму для пирога с мясом и почками, — сказала она мне сдавленным голосом, глядя прямо перед собой.

— Я пойду гулять. — Я быстро вышла из кухни, зная, что лучше оставить ее одну и дать возможность прийти в себя. Иначе мы обе утонем в слезах.

Я направилась в прихожую. Там, сняв тапочки, я надела пару теплых замшевых сапог поверх моих джинсов и влезла в старую теплую куртку Дианы. Обмотав голову шарфом, я вышла наружу.

Стоял ясный день, прохладный, но не очень холодный, и в деревьях шелестел легчайший ветерок, приводя свежие листочки в движение. Я засунула руки в карманы куртки и направилась вниз к пруду около леса. За прудом вилась узкая тропинка, которую садовники проложили много лет назад среди густой массы деревьев, и она вела к нижним болотам.

Вокруг было безлюдно, как я заметила, когда шла.

Обычно поблизости всегда были Бен и Уилф, которые копали, сажали, сгребали или жгли листья. В этот же день их не было видно.

Но подойдя к пруду, я увидела Уилфа, везшего перед собой тачку по тропинке, которая вела от фруктового сада к дому. Когда мы поравнялись друг с другом, он остановился и дотронулся до своей шапки.

— Добрый день, миссис Мэл.

— Привет, Уилф.

— Вы не к болоту ли идете?

— Да, я туда направлялась, — ответила я.

— Нет, не надо этого делать. — Он повернул голову, прикрыл глаза ладонью от солнца и показал в сторону холмов, выделявшихся на горизонте.

— Это не было бы разумно. В это время года погода на болотах быстро меняется. Немножко солнечно, как теперь, затем набегают тучки, и тогда начинается дождь с бурей. Ветер дует с Северного моря, это он приносит плохую погоду.

— Спасибо, что предупредили меня, Уилф, — пробормотала и поспешно продолжала свой путь, думая, что он за старый дурак, — «тупой», как всегда говорил Эндрю. Сегодня ясно и тихо, небо голубое и ни одного облачка.