Ольга Покровская - Всегда буду рядом

© Карпович О., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

За толстым стеклом иллюминатора светит солнце, медленно проплывают редкие, похожие на старую слежавшуюся вату, которой в моем детстве обматывали елочный ствол, создавая жалкое подобие снега, облака. Внизу виднеется далекая, расчерченная на фрагменты неправильной формы земля – тонкие полосы рек, островки полей, домики, словно сбежавшие с дешевых пасхальных открыток. А поверх всего этого лежит смутный бледный абрис моего отраженного в стекле лица – высокие, еще ярче обозначившиеся с годами скулы, тонкий нос, ярко выраженные надбровные дуги, четко очерченные губы. Когда-то обо мне говорили, что я похожа на Грету Гарбо. А я поначалу злилась, что меня сравнивали с какой-то доисторической дивой, потом, наоборот, втайне гордилась этим сходством и от таких сравнений лишь выше задирала свой юный дерзкий нос. Впрочем, все это было очень давно.

Я откидываюсь на спинку кресла. Здесь, в бизнес-классе, они куда удобнее, чем в основной части салона, дают возможность вытянуться, распрямить ноги. Как бы ни хотела я самой себе и окружающим казаться человеком без возраста, он таки берет свое, и в путешествиях приходится теперь задумываться об удобстве.

– Вам что-нибудь предложить? – склоняется ко мне стюардесса.

Симпатичная, тоненькая и на вид очень старательная, этакая отличница-комсомолка-спортсменка с чисто вымытыми щеками.

– Да, будьте добры, чашку кофе и рюмку коньяку.

Стюардесса очень серьезно кивает, даже губами шевелит, беззвучно повторяя про себя мой заказ. И через пять минут на откидном столике передо мной уже стоит дымящаяся чашка и рюмка с янтарной жидкостью. Мне на секунду становится интересно, чем это вызван такой пиетет ко мне. В лицо эта девочка могла узнать меня вряд ли, известность моя скорее на слуху, чем на виду. Возможно, ее внимание привлекла фамилия в билете. А может быть, персоналу авиакомпании просто полагается облизывать всех без исключения пассажиров бизнес-класса.

Я прикрываю глаза и машинально начинаю играть в привычную игру – пытаюсь разглядеть, прочувствовать, какая у этой девочки с внешностью студентки-отличницы может быть тайна. Может, после работы она размалевывает свое до нелепости юное лицо гримом, переодевается в тяжелые ботинки и косуху и выступает в рок-клубе? Или у нее роман с командиром корабля, немолодым плотно женатым мужиком с седыми усами. Она старательно изображает перед ним этакую кроткую безответную розовую барышню – так старательно, что даже на работе не может избавиться от намертво прилипшей маски, – а сама втайне точит коготки на его квартиру и дачу. Или, может быть…

Сосредоточиться не получается. Эта поездка – в страну, некогда бывшую моей родиной и давно уже ставшую просто очередной точкой на карте в моей кочевой перелетной жизни, – как-то странно нервирует меня, будит смутные воспоминания. Полосатый рассвет над Москвой-рекой, выползающее из-за сырых, подплывших влагой серых туч солнце, ветер, налетающий порывами, оставляющий на губах привкус речной воды, раннего московского лета, юношеского беззаботного смеха и надежд, надежд на жизнь чудесную, необычную, полную творческих свершений, захватывающих приключений и побед…

Мы сидели тогда на поросшем травой склоне. За нашими спинами возвышался шпиль Московского университета. Город начинал уже просыпаться, зевал автомобильными гудками, потягивался, скрипя оконными форточками. Но здесь, у воды, все еще было окутано истомой раннего свежего утра.

Я отчетливо помнила, как топорщились под ладонями еще не раскрывшиеся после ночи одуванчики. Я сорвала один – из темно-зеленой сомкнутой чашечки торчали золотисто-рыжие лохмы – и принялась рассеянно водить им по коленке, обтянутой серо-зеленым шелком выпускного платья.

– Ты чего? – беспокойно спросила Танька. – Пятна же останутся, не отстирается.

А я беззаботно мотнула головой:

– Да наплевать! Эта хламида свое уже отработала, я ее больше в жизни не надену.

– Правильно! – поддержала Кира, вытягивая на земле свои бесконечные стройные ноги, едва прикрытые в верхней части короткой черной юбкой. – Вам теперь только дождаться, когда я стану звездой экрана, я вам тогда лучшие тряпки из-за границы таскать буду.

Я покосилась на Киру. В моем тогдашнем понимании у нее были все шансы стать кинозвездой. Кира была красивая. Нет, не просто красивая, инопланетная. Порождение иного мира, иной вселенной. Высоченная, тоненькая, девочка-андрогин, со странными, завораживающе резкими чертами лица. Скульптурные скулы, костистый нос, острый подбородок, прозрачно-зеленые глаза, бледный рот, шелковистые волосы странного серебристо-лунного цвета. Лицо ее могло казаться пленительно красивым и ледяным, отталкивающим одновременно, но одно было бесспорно – отвести от него взгляд не мог никто.

Забавную пару мы с ней, должно быть, составляли в то время. Я со своим крошечным ростом, даже на каблуках едва доходила ей до плеча. У Киры в отношении меня выработалась привычка этак покровительственно защищать меня и в то же врем слегка подтрунивать. Я, наверное, казалась ей хрупкой феей не от мира сего, вечно в фантазиях, в иллюзорном мире. Себя же она считала донельзя прагматичной, земной и проницательной. А Танька… Танька, третья в нашей компании, вечная сиротка при живой матери, представляла у нас часть семейственную, домашнюю, уютную, с готовностью в любой момент накормить пирожками и подставить плечо, чтобы выплакаться.

Танька была… не некрасивой, нет. Просто какой-то нарочито обычной. С таким человеком можно час ехать в метро, смотреть на него в упор и не узнать – так легко он сливается с толпой. Наверное, из Таньки получился бы отличный шпион, не киношный Джеймс Бонд – хлесткий, привлекательный, сексуальный, а вот такой настоящий, незаметный, способный оказаться в самом центре событий и все равно уйти незамеченным. В принципе из такой внешности при желании можно было бы вылепить что угодно, и у Таньки вполне были шансы стать неотразимой, но ее влекли совсем другие интересы. Танька грезила высоким искусством.

Познакомились мы с девчонками в московской школе с углубленным изучением английского и французского языков. Меня запихнули в нее родители. Когда моя полная никчемность в области точных наук стала очевидна, дома состоялся семейный совет. На повестке дня стоял животрепещущий вопрос – куда пристроить непутевую дочь, варящуюся в мире собственных фантазий и выныривающую из него только для того, чтобы черкануть очередной посетивший ее странный сюжет без начала и конца на листке бумаги. За это меня, собственно, и невзлюбила так люто физичка в моей родной школе – за то, что мои шизоидные зарисовки иногда попадались ей на глаза прямо в тетради, среди задач и формул. Но я ничего не могла с этим поделать, что-то само собой рождалось у меня в голове и требовало немедленного выплеска на бумагу. Это приходило спонтанно, иногда ночью, иногда во время урока, и в такие минуты мне было не до поиска подходящей поверхности. Относилась я тогда к этим своим поделкам на редкость беспечно и, записав их на бумагу, почти сразу же забывала о них.

Итак, родители пришли к выводу, что раз уж судьба угораздила меня родиться гуманитарием, так пусть хоть у меня будет хоть какое-то подобие перспективной денежной профессии. Отец позвонил какому-то студенческому приятелю, теперь окопавшемуся в Министерстве образования. Тот напряг кого-то еще – и вуаля. В девятый класс я пошла в престижную языковую школу, до которой добираться нужно было через полгорода, зато из нее я по задумке должна была бы выйти дельным человеком с двумя иностранными языками в багаже. Я в общем-то не возражала, реальный мир интересовал меня мало, по степени интересности он никак не мог посоперничать с сюжетами, разыгрывавшимися у меня в голове.

Кира попала в школу, проявив недюжинное упорство и настойчивость. Актерская профессия была для нее не эфемерной мечтой, а целью, к которой Кира упорно шла. Уже в пятнадцать она рассудила, что одной эффектной внешности для покорения мировых экранов может оказаться недостаточно и потому хорошо бы подкрепить свои шансы иностранными языками. Кирина мать, всю жизнь отсидевшая инженером в НИИ, порывов дочери не одобряла и помогать осуществлять ее намерения отказывалась. И Кира сама все лето, как на работу, ходила к завучу, к директору, требовала дать ей написать тесты, потрясала выдержками из законов, козыряла почти забытым словом «всеобуч» и, наконец, правдами и неправдами выбила себе место в девятом классе.

Что же до Таньки, она пришла в эту школу просто по прописке, училась в ней с первого класса и к своему владению языками относилась как к чему-то естественному, такому же привычному, как способность пить воду, держать в руке карандаш или прыгать на одной ножке.

А впрочем, теперь уже все это было позади – зубрежка, уроки, лингафонные кабинеты, контрольные, тесты, «London is the capital of Great Britain». В эту ночь отгремел выпускной, и пока наши одноклассники, оккупировав ближайшие кусты, распивали там портвейн, воровато оглядываясь, чтобы не попасться на глаза завучихе Вере Павловне, не привыкшие еще, что отныне у нее нет над ними никакой власти, мы втроем сидели на траве, смотрели на выползающее из-за горизонта солнце и видели в его рассеянных теплых лучах картины ожидающей нас удивительной жизни.

Снова налетел ветер, и в утреннем розоватом воздухе закружилась пушинка, заплясала перед моим носом какой-то удивительный легкий танец.

– Пушистая, – пробормотала я, глядя на нее. – Пушистая, как клоунский парик.

И привычно полезла в сумку за ручкой и блокнотом. В висках уже что-то защелкало, забрезжила перед глазами зарисовка: пожилой клоун устало сидит в гримерной перед зеркалом, а на вбитом в стенку гвозде покачивается его парик. Белый и лохматый, как вот эта самая тополиная пушинка.

– Нет, – заспорила Танька. – Нет. Она похожа на балерину в белой пачке. Посмотри, как она танцует. Это же почти «Умирающий лебедь».

– Может, хватит уже бредить своим балетом? – перебила ее Кира. – Ты вроде в Строгановку собралась поступать, а не в балетное училище.

Танька шмыгнула носом и обиженно отвернулась. Балет был Танькиной несбывшейся мечтой, всем нам было об этом отлично известно. В комнате ее все стены увешаны были фотографиями Нуреева и Барышникова, где она только их доставала, этих припечатанных в наших советских реалиях молчанием гениальных невозвращенцев? На балконе ее вечно покачивался на ветру черный гимнастический купальник. Каждый день, ровно в четыре, Танька сдергивала его с веревки и шла в районную хореографическую студию. А потом ходить туда перестала – оказалось, у нее с рождения был какой-то дефект тазобедренного сустава. Жить эта штука не мешала, но об отточенных движениях и природной грации, необходимых для балерины, конечно, и говорить не приходилось. Таньке все это сообщила как-то раз заявившаяся к ним в студию в поисках талантов преподавательница из балетного училища, вся сухая, узкая, хлесткая, как удар бича. Так и сказала:

– Деточка, не стройте иллюзий. Для большой сцены вы не годитесь. Подыщите себе другую мечту, пока не поздно.

И Танька подыскала. Натащила в дом кистей и красок, вся пропахла растворителем, заляпала одежду яркими пятнами. Вот только с рисунков ее глядели все те же балерины в воздушных пачках и застывшие в страстном изломе танцовщики.

– Дега ты наш советского разлива, – дразнила ее я.

Теперь же Танька сидела, отвернувшись, и пинала носком туфли серый камешек. Кира, протянув руку, поймала в воздухе пушинку, затем раскрыла ладонь и, склонившись к Таньке, дунула на нее, так, что пушинка снова взлетела и приземлилась прямо Таньке на кончик носа.

– Ну-ну, хорош дуться, – сказала Кира. – Когда твои полотна будут в Третьяковке висеть, ты и не вспомнишь про свой балет.

– Тебе-то что? Ты к тому времени будешь уже в Голливуде, – буркнула Танька, но все же улыбнулась.

– А вот я тогда к тебе и обращусь, – отозвалась Кира. – Скажу режиссеру: «Вы не представляете, как вам повезло. По чистой случайности я знакома со знаменитой Баженовой, слышали про такую? И если вы ооочень меня попросите, а также выкатите ооочень неплохую сумму денег, я могу попробовать спросить, не согласится ли она стать художником вашей картины».

– Точно, там мы и встретимся, в Голливуде! – со смехом закивала Танька. – Ой, а Влада? Как же Влада? Для нее у тебя тоже уже роль заготовлена?

– А как же? – Кира обернулась ко мне. – Наша баснописица как раз и напишет сценарий, по которому будет сниматься фильм с моим участием. Я прямо даже себе уже представляю – пусть я в нем буду авантюристкой с криминальными замашками, а, Владик, как тебе? Такая современная Мата Хари. Чтобы я гоняла на классных тачках, стреляла, и все от меня были без ума.