Мы с Уиллемом идем дальше, по кварталу с многочисленными секс-шопами и туристическими агентствами, а потом сворачиваем за угол на бульвар с каким-то непроизносимым названием, и я вдруг впервые в жизни осознаю, что бульвар — это французское слово и что все крупные улицы, которые называют бульварами у нас, это лишь дороги с интенсивным движением. А здесь вот настоящий бульвар, река жизни, огромная, широкая, с быстрым течением, с проспектом посередине и изящными деревьями, ветви которых переплетаются у нас над головой, образуя арку.

Когда загорается красный свет, рядом останавливается симпатичный паренек в обтягивающем костюме — он ехал на мопеде в ряду для велосипедистов — и осматривает меня от макушки до пят, пока стоящий за ним мопед не начинает сигналить, чтобы он наконец двинулся дальше.

Окей, это уже второй такой случай за пять минут. Ладно, первый раз это был пес, но все равно кажется, что это неспроста. Последние три недели похотливые взгляды ловила только Мелани — благодаря своим белокурым локонам и вызывающему гардеробу — как злобно полагала я. Пару раз я начинала бухтеть, что, мол, в женщине видят только ее тело, но подруга закатывала глаза и говорила, что я ничего не понимаю.

Когда эта легкость охватывает и меня, я думаю, что, может, она и была права. Может, дело не в том, что парни считают тебя сексуальной, а в том, что ты чувствуешь, что город тебя заметил, подмигнул тебе и принял. Это странно, поскольку я думала, что уж где-где, а в Париже я буду совершенно незаметна, но, видимо, это не так. Кажется, что тут я не просто умею кататься на коньках, но могу и буквально претендовать на участие в Олимпиаде!

— Так, заявляю официально: я люблю Париж!

— Быстро ты.

— Сердце сразу чувствует. Он стал моим самым любимым городом на всем свете.

— Да, такое впечатление он произвести умеет.

— Должна добавить, что конкурентов у него почти не было, ведь больше мне в этом туре почти ничего не понравилось.

И вот опять — это просто с языка сорвалось. Видимо, когда у тебя всего один день, ты можешь сказать все, что угодно, ну и говоришь. Поездка была ужасная. Так хорошо наконец признаться в этом кому-то. Родителям я бы не смогла этого сказать, они же уверены, что купили для меня билеты в Путешествие Века. И Мелани не могла — для нее это действительно было Путешествие Века. Но это же правда — последние три недели я только старалась хорошо проводить время, но у меня это никак не получалось.

— Я вот думаю, может, для путешествий нужен талант — это все равно что уметь свистеть или танцевать, — продолжаю я. — У некоторых людей он есть, например, вот у тебя вроде бы. Ты давно путешествуешь?

— Два года.

— С перерывами?

Уиллем качает головой.

— Нет. Два года назад я уехал из Голландии.

— Правда? А сегодня собирался вернуться? После этих двух лет?

Он вскидывает руки в воздух.

— Что такое один день после двух лет?

Для него, полагаю, немного. Но для меня это, наверное, означает что-то другое.

— Это подтверждает мои слова. У тебя талант к путешествиям. А я не уверена, что у меня он есть. Я постоянно ото всех слышу, будто они расширяют кругозор. Даже не понимаю, что это значит, но у меня точно ничего не расширилось, потому что я на это просто не способна.

Мы идем по длинному мосту, пересекающему многочисленные железнодорожные пути, и Уиллем почти все время молчит. Тут много граффити. Потом он говорит:

— Путешествовать — это не талант. Ты просто делаешь это. Как дышишь.

— Не думаю. Дышу я прекрасно.

— Уверена? Ты об этом задумывалась?

— Возможно, даже чаще, чем другие. Мой папа пульмонолог. Лечит болезни легких.

— Я имею в виду, думала ли ты, как именно ты это делаешь? Днем, ночью, во сне? Когда ешь, когда говоришь.

— Не особо.

— А попробуй.

— Как это — думать о дыхании? — но внезапно у меня получается. Я вовлекаюсь в размышления о том, как я дышу, о механике процесса, о том, как тело помнит об этом, даже когда я сплю, или когда плачу, или когда икаю. А что будет, если оно почему-то вдруг забудет? Естественно, дыхание от этого становится несколько затрудненным, словно я иду в гору, хотя на самом деле мы уже спускаемся по мосту.

— Да уж, странно.

— Видишь? — говорит Уиллем. — Ты слишком усердно думала. И то же самое с путешествиями. Нельзя из-за них слишком напрягаться, а то будет все равно что работа. Надо отдаться хаосу. Всяким случайным происшествиям.

— То есть стоит, например, броситься под автобус, и тогда будет весело?

Уиллем фыркает.

— Я имел в виду не такие происшествия. А всякие мелочи, которые сами происходят. Иногда они совсем незначительные, а иногда меняют все.

— Звучит, как девиз джедая. Ты не мог бы сказать точнее?

— Парень подбирает девчонку, которая путешествует автостопом по далекой стране. Через год у нее кончаются деньги, и она появляется на пороге его дома. Через полгода они женятся. Вот такие происшествия.

— Ты что, женился на автостопщице?

Его губы изгибаются в улыбке, как натянутый парус.

— Это лишь пример.

— Расскажи настоящий.

— А откуда ты знаешь, что это не настоящий? — поддразнивает Уиллем. — Ладно, вот это действительно произошло со мной. В прошлом году в Берлине я опоздал на свой поезд до Бухареста и вместо этого поймал попутку до Словакии. Это была машина ребят из театральной труппы, один из них накануне сломал ногу, и они искали ему замену. И за шесть часов, что мы ехали до Братиславы, я выучил его роль. Я остался с ними, пока у него не срослась кость, а потом через некоторое время я познакомился с ребятами из «Партизана Уилла», которым позарез нужен был человек, который смог бы сыграть в постановке Шекспира на французском.

— И ты смог?

Уиллем кивает.

— Ты что, знаешь много языков?

— Я просто голландец. Ну, и я присоединился к «Партизану Уиллу», — он щелкает пальцами. — И теперь я актер.

Я удивлена.

— Мне показалось, что ты уже куда больше этим занимаешься.

— Нет. Это явление случайное и временное. Пока следующее происшествие не направит меня в другую сторону. Так жизнь устроена.

В груди у меня что-то оживает.

— Ты действительно так думаешь? Что вот так просто может измениться жизнь?

— Я верю, что это происходит непрерывно, но если ты не выйдешь на дорогу, то никуда не уедешь. Путешествуя, ты попадаешь на новые пути. Они не всегда хорошие. Иногда даже ужасные. Но в следующий раз… — Он пожимает плечами и показывает на Париж, а потом украдкой смотрит на меня. — Все складывается не так уж и плохо.

— Если автобус не собьет, — добавляю я.

Он смеется. Но соглашается.

— Если автобус не собьет, — повторяет Уиллем.

Пять

Мы приходим в клуб, где работает подруга Уиллема; кажется, что там совершенно никого нет, но, когда он начинает колотить в дверь, она открывается, и выходит высокий мужчина, кожа которого чернее самой черноты. Уиллем заговаривает с ним по-французски, и через минуту нас впускают в огромную сырую комнату с небольшим помостом, узким баром и несколькими столиками, на которых стоят перевернутые стулья. Они с этим Великаном еще немного переговариваются на французском, а потом Уиллем поворачивается ко мне:

— Селин не любит сюрпризов. Может, я лучше сначала один схожу.

— Конечно, — в тихом полумраке мой голос звучит очень резко, и я осознаю, что снова начала нервничать.

Уиллем направляется вглубь, к лестнице. А Великан снова принимается полировать бутылки в баре. До него, очевидно, не дошел слух, что Париж меня любит. Я сажусь на барный стул. Они крутятся в обоих направлениях, как в «Уипплс» — это такое местечко дома, куда я с бабушкой и дедушкой часто ходила есть мороженое. Великан не обращает на меня никакого внимания, так что я начинаю крутиться туда-сюда. В какой-то момент я, видимо, перестаралась, потому что сиденье соскочило с подставки.

— Ой, блин! Ай!

Я лежу, растянувшись на полу, Великан подходит ко мне. Лицо его ничего не выражает. Он поднимает стул и прикручивает его на место, а потом возвращается к бутылкам. Я еще немного лежу, думая, что будет унизительнее — остаться на полу или снова сесть на стул.

— Американка?

Что меня выдало? Неуклюжесть? Неуклюжих французов, что, не бывает? Вообще-то я довольно грациозная. Я восемь лет занималась балетом. Надо посоветовать ему починить стул, пока на него никто в суд не подал. Нет, если я это скажу, точно станет ясно, что я американка.

— Как ты догадался? — уж и не знаю, зачем я спрашиваю. Такое ощущение, что с того самого момента, как наш самолет сел в Лондоне, у меня над головой вспыхнула неоновая вывеска с мерцающими буквами: «ТУРИСТКА, АМЕРИКАНКА, ЧУЖЕСТРАНКА». Мне бы уже следовало к этому привыкнуть. Но вот разве что в Париже мне начало казаться, что она стала менее яркой. Но, видимо, я ошиблась.

— Твой друг говорил, — сообщает он. — Мой брат живет в Рош Эстэре.

— Да? — предполагается, что я знаю, где это. — Это под Парижем?

Он смеется громко, чуть не надрывая животики.

— Нет. В Нью-Йорке. Рядом с большим озером.

Рош Эстер?

— А! Рочестер!

— Да. Рош Эстер, — повторяет он. — Там очень холодно. Очень много снега. Моего брата зовут Али Мйоди. Может, ты его знаешь?

Я качаю головой.

— Я живу в Пенсильвании, это недалеко от Нью-Йорка.

— В Пенисвании много снега?

Я стараюсь подавить смех.

— В Пен-сильвании — довольно много, — говорю я, подчеркивая, как правильно говорить. — Но не так много, как в Рочестере.

Он вздрагивает.

— Слишком холодно. Особенно для нас. В наших венах течет сенегальская кровь, хотя мы оба и родились в Париже. Но мой брат, он поехал заниматься компьютерами в Рош Эстере, в университете, — великан, кажется, очень этим гордится. — Ему снег не нравится. А летом, говорит, комары, как в Сенегале.

Я смеюсь.

Губы великана расплываются в улыбке, и его лицо становится похожим на хэллоуинскую тыкву.

— Долго в Париже?

Я смотрю на часы.

— Я приехала час назад. И на один день.

— На один день? А тут почему? — он показывает на бар.

А я показываю на чемодан.

— Надо куда-то это деть.

— Отнеси вниз. Один день в Париже, время терять нельзя. Солнце светит, пусть светит на тебя. Снег всегда ждет.

— Уиллем сказал подождать, что Селин…

— Пфф, — обрывает он, взмахивая рукой. Потом выходит из-за стойки и легким движением вскидывает чемодан себе на плечо. — Идем, я помогу нести.

Лестница приводит в темный коридор, забитый колонками, усилителями, кабелями и осветительными приборами. Вдруг наверху раздается стук в дверь, и Великан убегает обратно, велев мне оставить чемодан в кабинете.

Там две двери, я подхожу к первой и стучу. Войдя, я вижу маленькую комнатку с металлическим столом, старым компьютером и грудой бумаг. Еще там стоит рюкзак Уиллема, но его самого нет. Я возвращаюсь в коридор и слышу женский голос, она ругается на французском, как строчит из пулемета, Уиллем же отвечает очень вяло.

— Уиллем? — кричу я. — Эй!

Он что-то говорит, но я не понимаю.

— Что?

Он снова что-то произносит, но я не могу расслышать, так что, приоткрыв вторую дверь, я попадаю в небольшую кладовую, забитую коробками, и вижу, что Уиллем стоит рядом с девушкой — этой Селин — и даже в полутьме ясно, что она такая красавица, какую я из себя никогда даже не смогу изобразить. Она что-то хрипло говорит Уиллему, стягивая с него майку. Он, естественно, смеется.

Я резко захлопываю дверь и иду вверх по лестнице, спотыкаясь о собственный чемодан.

Потом я слышу грохот.

— Лулу, открой дверь, ее заело.

Я разворачиваюсь. Мой чемодан встал прямо под дверную ручку. Пнув его ногой, я снова лечу к лестнице, но тут дверь распахивается.

— Что ты делаешь? — спрашивает Уиллем.

— Ухожу, — не то чтобы мы с ним что-то значили друг для друга, но тем не менее — он что, оставил меня там, наверху, чтобы самому сходить вниз и перепихнуться с ней наскоро?

— Вернись.

Я о француженках наслышана. И довольно много видела французских фильмов. Многие из них только и думают о сексе, некоторые даже извращенки. Я хочу быть Лулу, но не настолько.

— Лулу! — Голос Уиллема очень напорист. — Селин согласилась присмотреть за твоими чемоданами, только если я переоденусь, — объясняет он. — Она говорит, что я как озабоченный старикашка, который только что из секс-шопа. — Он показывает на свои штаны.

До меня не сразу доходит, на что она намекала, но, поняв, я заливаюсь краской.

Селин говорит ему что-то по-французски, и он смеется. Ну ладно, может, все было не так, как я вообразила. Но все равно вполне очевидно, что за чем-то я их застала.

Уиллем снова поворачивается ко мне.

— Я сказал, что сменю джинсы, а майки у меня все грязные, так что она предложила найти мне новую.