Куинн промолчал. Если ее не перебивать, она быстрее закончит. Он позволит ей выговориться. Один раз.

— И у нее хватает дерзости выдавать себя за новую маркизу, — простонала тетушка. — Как будто любая дрянь со скотного двора имеет право спать в моей постели. Кошмар какой-то! Куинн, ты должен ускорить расследование. Дело продвигается слишком медленно. Брак не имеет законной силы. Я убеждена! Никто не верит в то, что мой дорогой Энтони подавился за поздним ужином. Она все придумала. Одна из горничных намекнула, что простыни… Право, я слишком деликатна и не могу говорить с тобой о подобных вещах. Ты должен сам допросить ее, а потом встретиться с нашим поверенным и обратиться в палату лордов. Но главное, ты должен отправиться в Пенроуз и вышвырнуть неблагодарную Джорджиану Уайлд и ее коварную родню из моей комнаты и вообще за пределы наших земель. Ноги моей там не будет, пока дух этого семейства не выветрится из моего дома… хм… из нашего дома.

Вдовствующая маркиза остановилась, ловя воздух ртом. Того и гляди, задохнется. Куинн молча смотрел на нее.

Леди Элсмир потребовалось несколько секунд, чтобы немного прийти в себя.

— Куинн, прими мои глубочайшие соболезнования. Мы страшно расстроились, когда узнали о кончине Синтии полтора года назад. — Выражение ее лица изменилось. — Помнится, мне рассказывали, как ослепительно она выглядела в день вашей свадьбы. К сожалению, мне не довелось этого увидеть. Возможно, твоему дяде следовало бы отнестись к тебе чуть мягче, но…

В колонках светской хроники писали, что на ней было чудесное бледно-голубое платье с оборками из валансьенских кружев. Полагаю, она почти не уступала в красоте твоей кузине Генриетте… — Вдовствующая маркиза замолчала, выжидательно глядя на Куинна.

Он постарался изобразить благодушное внимание. Пусть тетушка еще немного поболтает. Лучше заранее понять намерения противника, чем потом быть застигнутым врасплох.

Маркиза хихикнула:

— Конечно, не стоит торопить события, но знаешь, Генриетта не забыла тебя. Она так часто о тебе заговаривает. Словом, если меня не обманывают предчувствия, а они никогда меня не обманывают, я предсказываю…

— Прекрасную погоду для моей поездки в Корнуолл? — Он быстро встал и галантным жестом предложил тетушке проводить ее до дверей. — На этой неделе я покину Лондон и посмотрю, как идут дела в Пенроузе и других поместьях. Но сначала мне нужно отвезти Фэрли к родителям Синтии.

— Твоя дочь здесь? О, я должна ее увидеть! Генриетте до смерти захочется познакомиться с ней. Я всегда считала, что из Хен выйдет превосходная мать. Наверное, Фэрли уже совсем большая? Она унаследовала черты Фортескью? Или копия матери?

— Своеобразное сочетание того и другого. — Куинн почти забыл, насколько тягостными бывают подобные разговоры. Нет, он не позволит обсуждать свою девятилетнюю дочь. Необходимо немедленно положить этому конец. — Простите, мадам, мне нужно просмотреть бухгалтерские книги и переговорить с Тилденом перед…

— Да, кстати. Объясни ему, что он не смеет контролировать мои расходы и возвращать покупки. За этот год он просто извел меня. Я несколько раз собиралась его уволить. Наглец! С какой стати он предлагает мне экономить? Вот еще! — гневно фыркнула она. — Как будто я не имею права распоряжаться деньгами по собственному усмотрению, а ничтожной Джорджиане Уайлд позволено переводить наше состояние бог знает на что. Когда был жив Энтони…

Куинн обладал способностью в любой момент «выключать» слух. Долгие годы он оттачивал свое мастерство на словоохотливых собеседниках из всех уголков цивилизованного — и не очень — мира. Среди дипломатов полным-полно напыщенных болтунов. Гвендолин Фортескью; леди Элсмир, могла бы дать фору лучшим из них.

Он позволил ей изливать претензии по пути к дверям, а потом решительно оборвал на полуслове:

— Итак, мадам, я намерен выехать в Пенроуз не позднее следующей пятницы. А сейчас не смею вас долее задерживать.

Какой удар для леди Элсмир! Кто и когда отваживался перебивать ее? Вероятно, только муж, да и то один-два раза в жизни, не больше.

За распахнутой дверью в позе почтительного смирения застыл мистер Тилден. Маркиза смерила его испепеляющим взглядом, презрительно фыркнула и величаво удалилась. Характерная манера держаться для дамы отнюдь не благородного происхождения, которая использовала свою красоту и вскарабкалась по иерархической лестнице старым, как мир способом — удачно выйдя замуж.

— Ваша светлость, — поклонился ей вслед лондонский управляющий.

О, долготерпение! Имя тебе — Тилден.

— Мистер Тилден. — Куинн жестом пригласил управляющего пройти в кабинет.

— Будет ли мне дозволено поздравить вас с возвращением к родным пенатам, сэр?

— Будет, — ответил Куинн, сдерживая улыбку. Боже, этот человек ни на йоту не изменился. Каков слог, каковы обороты!

— Будет ли мне также дозволено выразить искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой, милорд?

Куинн коротко кивнул, не желая вновь возвращаться к болезненным воспоминаниям.

— Тилден, имейте в виду, если вы когда-нибудь попытаетесь оставить свой пост, я разыщу вас и застрелю. Садитесь. — Он указал мистеру Тилдену на кресло и сел сам. — Вы единственный, на кого я могу положиться в этом сумасшедшем доме.

Управляющий улыбнулся:

— Будет ли мне дозволено поблагодарить вас, милорд?

— Нет. Я просто счел своим долгом восстановить справедливость. Уверен, в последние годы вам незаслуженно редко приходилось слышать добрые слова в свой адрес. А теперь, если не возражаете, перейдем к делу. Но перед тем как объяснить значительное увеличение расходов в Пенроузе, скажите на милость, что, черт возьми, такое русская соболья безрукавка? И каким образом леди Элсмир удалось потратить на нее триста сорок семь фунтов без согласования со мной?

— Сэр, не сочтите за дерзость, но в следующей бухгалтерской книге вы найдете примечание на сей счет. Вещь возвратили по месту покупки, когда ее светлость отлучилась в публичную библиотеку. — Его голос постепенно сошел на нет.

— И…

— И госпожа маркиза полагает, что оставила ее в музыкальном салоне графини Хоум. Случился большой переполох. Графине были высказаны претензии с употреблением… хм… весьма нелицеприятных выражений.

— Мистер Тилден, прошу вас послать графине розы из оранжереи с моими извинениями.

— Очень хорошо, милорд. — Лицо управляющего расплылось в счастливой улыбке. — Будет ли мне дозволено вновь повторить, как отрадно видеть вас здесь, милорд?

Глава 2

27 июля — список дел

— проверить, как копнят сено, достаточно ли оно сухое;

— пригласить Ату и «Вдовий клуб» на завтрашний обед;

— проследить за работами на заболоченном поле;

— проведать пчел;

— перепроверить хозяйственные книги на случай его приезда…

— проверить свинарник — фу…


Самое неприятное из намеченных дел пришлось на конец дня. Вообще-то можно было свободно отложить противное мероприятие на потом. С другой стороны, осматривая дренажные канавы в северо-восточных угодьях и посещая пасеку, Джорджиана уже перепачкала платье глиной, воском и медом, так что, пожалуй, лучшего времени для грязной работы ей не найти. И уж никак нельзя допустить, чтобы это легло на плечи отца. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее заниматься чем-нибудь, кроме проверки хозяйственных книг.

Джорджиана вошла в свинарник и огляделась. Удручающее зрелище. Определенно с тем человеком, которого недавно наняли, надо что-то делать. Новые кормушки просто никуда не годятся. Мерзость какая! Все вкривь и вкось, а снизу, очевидно, имеется щель. Помой просачиваются наружу, и свиньи явно недоедают.

Ну и как быть? Сегодня помощников уже не найдешь. Она сама распустила всех по домам, когда ветер усилился, барометр пошел вниз, и на горизонте появились тяжелые тучи — предвестники надвигающейся грозы.

Придется все делать самой. А когда было иначе? Возможно, она просто отказывается признавать, что ей нравится такое положение вещей.

Прихватив тяжелую корзину с инструментами, Джорджиана шагнула в густую навозную жижу загона, зацепилась за ржавый гвоздь и порвала подол.

Чтоб его!

Тихонько выругавшись, она с трудом пробралась между мирно спящими в глубокой грязи свиньями. Теперь платье не годится даже для самой последней судомойки, придется отдать его старьевщику. Она пожала плечами. В последнее время платья изнашиваются все быстрее и быстрее.

Джорджиана осторожно поставила корзину с инструментами на край корыта, взяла молоток и вытащила кривые, плохо забитые гвозди. Гнилая доска с грохотом отвалилась от кормушки, разбудив свиней. Теперь придется действовать быстро.

Не прошло и пары минут, как доска была прилажена на место, гвозди забиты должным образом, а на Джорджиану обрушилась небольшая восторженно хрюкающая лавина. Вездесущие влажные пятачки с любопытством тыкались в закрепленную кормушку, шарили по краю корыта и даже проникли под подол платья…

Джорджиана покачнулась и потеряла равновесие. Теперь платье не пригодится даже старьевщику. С этой мыслью она успешно приземлилась прямиком в грязь и, посмотрев на себя, обнаружила, что испачкалась окончательно. Повсюду только восхитительная зеленовато-коричневая субстанция, сдобренная резким запахом… свинства, от которого просто слезы на глаза наворачивались.

И разумеется, в качестве финального унизительного аккорда Гвендолин — Джорджиана не устояла перед искушением назвать именем свекрови самую жирную и устрашающую хавронью — перевернула своим гнусным рылом корзину с инструментами. Тяжелый обух топора упал Джорджиане на ногу. Прямо на больное колено.

— О-о-о, — простонала она, хватаясь за ушибленное место. — Чтоб тебе пусто было, идиотское жалкое подобие окорока. Я собственноручно приготовлю бекон из твоей туши. Сегодня же, Гвендолин!

Джорджиана закончила гневную тираду образцово-показательным сквернословием самого нечестивого свойства. Два десятка лет она прилежно училась у полевых работников и при случае с законной гордостью изливала потоки площадной брани на какой-нибудь подходящий объект. Конечно, если рядом никого не было.

Внезапно она уловила какое-то движение, подняла глаза и увидела, что прямо перед ней стоит он.

Куинн. Куинн Фортескью.

О небо! Это он. Она открыла рот, но не смогла произнести ни единого слова. Зато ее сердце расстаралось вовсю — наверняка даже он слышит, как громко оно бьется. В присутствии Куинна она всегда становилась круглой идиоткой, и, похоже, за пятнадцать лет ничего не изменилось. Впрочем, нет. Теперь ей придется совсем плохо, потому что он превратился в невозможно красивого мужчину.

Спокойный, невозмутимый, безукоризненно одетый — само совершенство и настоящий маркиз Элсмир, — он стоял, расправив невероятно широкие плечи, расставив ноги и подперев бока руками. Незыблемый и вечный, словно огромный дуб на лужайке Пенроуза. Только под дубом не происходило такого великолепного торжествующего свинства, как сейчас перед глазами Куинна.

Его глаза… точнее, взгляд — открытый и теплый. Взгляд, который она не сможет забыть до конца своих дней. От него не осталось и следа. Теперь он был абсолютно непроницаемым.

— Недурно. — Слабый проблеск веселья, наконец, пробился сквозь броню сдержанности. — Образно и доходчиво. Хотя я сильно сомневаюсь, что свиньи способны последовать твоим рекомендациям.

— Люди, по крайней мере, порядочные люди, обычно не подкрадываются незаметно, — пробормотала Джорджиана и отвела глаза, презирая свои оправдания и опасаясь сморозить какую-нибудь чудовищную глупость. — У меня есть все основания…

— Рад тебя видеть, Джорджиана, — тихо произнес Куинн.

Сидя в холодной липкой грязи, она закрыла глаза. Глубокий бархатный баритон наполнил ее тело приятным теплом, действуя как глоток обжигающего бренди в морозную погоду.

Его голос не изменился. И на том спасибо. Потому, что все остальное происходило вовсе не так, как она рассчитывала. Будет ли жизнь когда-нибудь идти по намеченному плану? Джорджиана составляла списки дел, подчеркивала, выделяла, готовилась, но реальные события никогда не следовали тем путем, который она намечала. Ни разу…

— Подожди минуту. Посмотрим, нет ли здесь чего-нибудь подходящего, — сказал он, поворачиваясь к сваленным в кучу доскам.

По давней непобедимой привычке она забормотала себе под нос:

— Все хорошо. Правда. Мне не нужна помощь. Разве что ты захочешь принести отличный длинный острый нож для этой… — она вовремя проглотила абсолютно непотребное слово, вертевшееся на кончике языка, — мерзкой вонючей свинины.