Кэтрин сняла перчатки и начала расстегивать платье.

— Он оказался не совсем таким, каким я его запомнила, но это не беда.

Берди наморщила нос. Она не делала тайны из того, что не одобряет действий хозяйки, но прилежно исполняла все требования Кэтрин. Кэтрин и сама была не в восторге от своего плана, но иного у нее не нашлось. Она не вчера задумала избавиться от Люсьена, выйдя замуж за другого мужчину, но план созрел у нее лишь тогда, когда она совершенно случайно увидела имя де Лейси в газете в разделе светской хроники. Она прочла скандальный материал, и ее осенило. Вот он — тот самый джентльмен, который ей нужен. Джентльмен, с которым она знакома, пусть и не близко, и который ей далеко не безразличен, пусть сам он об этом и не догадывается. И этому джентльмену как раз сейчас позарез нужна богатая жена. Сама судьба шла ей навстречу.

Два дня она потратила на то, чтобы, не возбудив подозрений, узнать, где сможет его найти, и она едва его не упустила, поскольку он собирался уехать из города. Берди пришлось подкупить конюха Дарема, передав ему значительную часть тех денег, что Люсьен Хоу ежемесячно выдавал Кэтрин «на булавки», чтобы выяснить, куда едет Джерард де Лейси. На ее счастье, Люсьен Хоу в тот вечер отправился на собрание религиозной общины, и Кэтрин вместе с Берди смогли после ужина улизнуть из дома. Им пришлось проехать Лондон из конца в конец, выслеживая Джерарда де Лейси, который — очередное везение — решил остановиться в гостинице на южной окраине столицы на правом берегу Темзы. Еще один день задержки — и план ее провалился бы, поскольку до капитана ей было бы уже не добраться.

Но и сейчас говорить об удачном завершении всей операции было рано. Если Люсьен заметит ее отсутствие, ей грозит домашний арест, и тогда все старания окажутся напрасными. Кэтрин сняла платье и нижнюю юбку. Пришлось потрудиться, расшнуровывая корсет и снимая его в темной узкой карете. Наконец она через голову натянула ночную рубашку и, сняв туфли, надела тапочки поверх шерстяных чулок. От холода по рукам и ногам побежали мурашки, и, ежась, Кэтрин завернулась в плащ.

— Вы заболеете и умрете, — пробормотала Берди, сворачивая одежду в тугой узел. — Зачем вы только все это затеяли?

— А ты считаешь, что лучше было бы сидеть сложа руки? — ответила Кэтрин.

Берди скривила губы.

— Повернитесь, чтобы я могла распустить вам волосы.

Кэтрин послушно повернулась к Берди спиной и, стиснув зубы, терпела, пока камеристка вытаскивала шпильки из ее прически. Кэтрин предпочла бы предстать перед капитаном более нарядно одетой и причесанной. Сегодня она выглядела словно сбежавшая из приюта воспитанница, но мера была вынужденная — ей не следовало привлекать к себе внимание. Мать Кэтрин уверила Люсьена, что ее дочь примет его предложение, и потому он — весьма неохотно — все же предоставил ей некоторую свободу. Если бы у него закралось подозрение, что Кэтрин планирует выйти за другого и лишить его денег, которые он уже считал своими, Люсьен держал бы ее взаперти, пока их не обвенчают. И если честно, Кэтрин понимала, что, как бы она ни старалась принарядиться, едва ли покажется капитану привлекательной. Впрочем, ее внешность ничего не решала. Если что и могло сподвигнуть капитана на брак с ней, это ее состояние. Может, даже лучше, что впервые он встретил ее в самом неприглядном виде; тогда при дальнейшем знакомстве она может больше ему понравиться.

Берди как раз успела заплести ее волосы в длинную косу, когда карета остановилась. И вновь камеристка вышла первой и, убедившись, что им ничего не угрожает, взмахом руки дала понять Кэтрин, что можно выходить. Опустив голову, Кэтрин вышла из кеба и быстро нырнула в темный переулок. Как только Берди заплатила вознице и кеб, дребезжа на булыжной мостовой, укатил прочь, Кэтрин выглянула из-за угла. Площадь была тиха и пустынна. И в доме напротив почти все окна были темными, что являлось хорошим знаком: Люсьен скорее всего еще не вернулся домой.

Кэтрин сунула Берди сверток с одеждой. Вместе они торопливо перешли на другую сторону улицы и, обогнув площадь, зашли во двор дома со стороны конюшен. И вновь Берди вошла в дом первой. Кэтрин, кутаясь в плащ, ждала, прижавшись к стене. Сердце ее билось так, что, казалось, могло разбудить всех соседей. Она прислушалась — Берди что-то сказала дворецкому, тот ответил, затем в разговор вступил лакей. Шли минуты, ноги в тапочках занемели от холода. Кэтрин слышала, как время от времени мимо проезжали экипажи, но головы не поворачивала — смотрела только на дверь.

Наконец Берди открыла дверь и поманила ее. Кэтрин тут же проскользнула в дом, скинув плащ и передав его Берди. Камеристка сунула ей в руку свечу и подтолкнула к лестнице.

— Он дома, — прошептала она на ухо Кэтрин, укутывая ей плечи шалью. — Идите тихо.

Кэтрин кивнула. Теперь она уже не нервничала так сильно. Она вернулась в дом, была одета для сна, и никаких доказательств того, что она только что вернулась, у Люсьена быть не могло. Она поднималась по лестнице тихо, но без страха быть пойманной.

Разумеется, в коридоре напротив двери в ее комнату ее поджидал Люсьен.

— Вот вы где, — сказал он, как всегда, недовольно. — Вас не было в комнате.

Ну конечно, он не видел ничего неприличного в том, чтобы заглядывать к ней в комнату без приглашения. Он считал каждый дюйм этого дома своей собственностью. Не было таких мест, куда бы он постеснялся заглянуть. Кэтрин прошла мимо него и открыла дверь. Пытаться убеждать его в том, что она имеет право на уединение, не было смысла.

— Я захотела чаю и пошла за Берди.

— Вы могли бы ей позвонить, — сказал Люсьен, проходя следом за ней в комнату, но при этом оставив дверь открытой. — Зачем нужна прислуга, которую надо искать по всему дому? Пожалуй, мне следует ее уволить.

— Она моя камеристка, и без нее я как без рук. Я дала ей выходной сегодня вечером, поскольку все равно собиралась лечь спать пораньше. — Кэтрин очень не хотелось подводить Берди, но все уже знали, что Берди выходила из дома. Покрывать ее было бессмысленно. По крайней мере теперь, когда она сообщила Люсьену, что Берди выходила с ее разрешения, у него не было формального повода упрекать служанку в нерадивости. Кэтрин вошла и поставила свечу на каминную полку. Комната выглядела точно так же, как когда она ее покидала: догорающие уголья в камине и зажженная лампа на столе возле кресла рядом с камином. — Зачем вы меня искали?

Он выразительно посмотрел на кровать в дальнем углу. На постель падала тень, но Люсьен все равно увидел, что она не смята, и сделал соответствующий вывод.

— Я решил проверить, хорошо ли вы себя чувствуете, но, очевидно, с вами все в порядке. Голова прошла, надо полагать?

— Немного лучше, спасибо. Я не смогла уснуть, — ровным голосом сказала Кэтрин. — Я читала. — Она кивнула на кресло.

Люсьен подошел и взял в руки книгу, которую она оставила на столе. «Проповеди Тиллотсона»[1]. Он посмотрел на нее, кажется, впервые с одобрением.

— Я рад, что вы читаете эту книгу.

— Я читаю ее каждый вечер.

Люсьен дал ей эту книгу и настаивал на том, чтобы она ее прочла, и она подчинилась. Каждый вечер она читала по одному или по два предложения, просто чтобы не восстанавливать его против себя. Возможно, она бы больше уважала Люсьена за его истовость в вере, если бы он не разил ее этой своей верой, словно дубиной, отчитывая за каждое проявление жизнерадостности или независимости, что им расценивалось соответственно как развращенность и своеволие. Кэтрин никогда не считала себя склонной к распущенности, но сердце ее и душа страшились той душной клетки, в которую Люсьен стремился ее запереть. Даже ее покойный муж лорд Хоу любил театр, и он уж точно не имел ничего против хорошего вина и красивой одежды.

Люсьен перевернул книгу, посмотрел на закладку.

— Я вижу, вы не особенно продвинулись.

— Я пытаюсь обдумывать каждую мысль, как вы мне велели.

Он бросил на нее испытующий взгляд, но Кэтрин знала, что лицо ее оставалось безмятежным. Она научилась мастерски скрывать любые признаки нетерпения или отвращения, радости или желания. Пожалуй, она научилась никак не проявлять внешне ни одной эмоции, ни одного чувства. Хоу нравилось иметь жену, которая никогда не выходила из себя и никогда ничего от него не требовала. Он утверждал, что бурные эмоции женщинам противопоказаны. Люсьен в этом был полностью солидарен с дядей и даже пошел дальше его. Он хотел, чтобы его жена была не просто уравновешенной и спокойной, но еще и покорной и угодливой. Временами Кэтрин спрашивала себя, не разучилась ли она смеяться или даже просто улыбаться навсегда, хотя она точно знала, что будь ей где уединиться, она бы с радостью дала волю чувствам. Даже сейчас, только что вернувшись домой после ночного приключения, когда она все еще ощущала кожей приятный, щекочущий нервы холодок, рожденный чувством опасности, когда Люсьен продолжал, прищурившись, смотреть на нее.

Кэтрин чувствовала, как ярость холодным огнем полыхает на периферии ее сознания. Она не могла позволить себе проявить свое чувство внешне, но это не значит, будто она совсем ничего не чувствовала.

— Надеюсь, эта книга подскажет вам, что требует от вас христианский долг, — сказал Люсьен. Он уже успел вернуться к своему обычному тону, общения с ней — тону сурового порицания. — Вы не можете вечно откладывать неизбежное, Кэтрин.

— Не думаю, что в данном случае уместно говорить о вечности, — ответила она. — Не прошло и года со смерти вашего дяди. Официальный траур еще не закончен.

Люсьен раздраженно поджал губы и злобно на нее уставился, но сказать ему было нечего — он сам расставил себе ловушку. Люсьен никогда не скрывал того, что считает, что женщина должна неуклонно следовать установленным в обществе правилам и традициям, и потому к решению Кэтрин соблюдать траур отнесся с одобрением. Но когда он узнал, в какую долговую кабалу попало его родовое поместье, сразу же поменял к этому свое отношение. Кэтрин пользовалась трауром как щитом, стараясь использовать время для того, чтобы придумать выход, но у нее было ощущение, что Люсьен вскоре объявит о том, что трауру, как и его терпению, пришел конец. А теперь у нее появилась надежда на избавление. Кэтрин живо представляла себе, как Джерард де Лейси — благородный рыцарь — побеждает в смертельной схватке злодея по имени Люсьен Хоу и дарует ей вожделенную свободу. Кэтрин горячо взмолилась, чтобы Джерард принял ее предложение.

— Тем не менее, — продолжал Люсьен, взирая на нее с холодной надменностью, — мы не можем бесконечно откладывать нашу свадьбу, моя дорогая. Ваше уважение к памяти моего покойного дяди делает вам честь, но нам необходимо спасать наше поместье. Я уверен, что при сложившихся обстоятельствах никто не осудит вас за то, что вы сократили период траура. Вы знаете, что мы приехали в город только для того, чтобы уладить наши дела и сделать приготовления к свадьбе. Я рассчитываю, что мы поженимся в конце месяца, самое позднее.

Кэтрин его ультимативное заявление повергло в шок.

— Я еще не готова к браку с вами, — возразила Кэтрин.

— Я не могу позволить себе ждать! — воскликнул Люсьен. — Своим упрямством вы приведете поместье Хоу к разорению!

Кэтрин уже успела подумать о том, каким образом ее отказ выйти за Люсьена Хоу отразится на жителях поместья, на арендаторах и фермерах, на торговцах, зависевших от семьи Хоу. Ей совсем не хотелось причинять им вред, но в том, что случилось, не было ее вины. Допустим, Люсьен Хоу тоже не был виноват в том, что его дядя заложил родовое поместье, но от той сделки, которую он столь настойчиво навязывал Кэтрин, главную выгоду получали не арендаторы и крестьяне, а Люсьен Хоу собственной персоной. И ему даже не приходило в голову подумать о том, что, соглашаясь на брак с ним, Кэтрин лишала себя всякой надежды на личное счастье. С какой стати она станет приносить себя в жертву человеку, который ее жертвы все равно не оценит? Даже если все, кто зависел от Хоу, сочтут ее бессердечной эгоисткой, она не желает выходить за Люсьена.

Кэтрин упрямо молчала. Глаза у Люсьена потемнели от гнева. Он шагнул к ней, и Кэтрин едва удержалась от того, чтобы не попятиться. Люсьен приподнял ее подбородок одним пальцем и принудил ее посмотреть ему в глаза.

— Моя дорогая, — почти ласково проговорил он, — вы должны привыкнуть к этой мысли. Вы знаете, что в пользу этого решения говорит очень многое, а вот против — ничего.

Кэтрин по-прежнему молчала, зная, что пытаться донести до него свое отношение к его предложению все равно не имеет смысла. Он ее просто не услышит.

— Наш брак положил бы конец любым утечкам из семейной казны, — продолжал он. — Мне нужна жена, и вы одиноки — у вас нет ни мужа, ни отца, никого, кто бы защищал вас от соблазнов, укреплял в добродетели, направлял вас на путь спасения. Если вы не выйдете за меня, мы оба пропадем — я из-за кабального договора, что заключили между собой мой дядя и ваш отец, а вы из-за… ну, дорогая, я не хочу быть жестоким, но маловероятно, чтобы вам еще кто-нибудь сделал предложение. Вам уже за тридцать, и…