– Где у тебя оказались руки? – стараясь казаться спокойным, спросил он. – Ну, где у тебя руки? – Он заорал: – И ноги, и глаза? Куда ты смотрела? Почему перепутала педали? Зачем бросила руль?

– Я ведь знала, что ты что-нибудь придумаешь! – уже успев сделать беззаботное лицо, улыбнулась Лиза.

– Ну и девчонка! – Роберт успокоился почти мгновенно. – Хороши бы мы с тобой были, если бы влупились сейчас в эту кирпичную стену!

– А где же были твои руки?! Ведь ты обязан меня страховать! – Лизу смутить было трудно.

– На сердце! Чтобы инфаркт от твоей езды не хватил!

– А я думала, на моей коленке! – с безмятежным видом, но в то же время глядя на него несколько свысока, сказала Лиза.

Роберт покраснел. Он действительно всю дорогу боролся с желанием ощутить под своей рукой круглую коленку Лизы. Но он старался делать это незаметно. Но она какая плутовка! Казалось, машину вела, смотрела на улицу, а все замечала! Он, конечно, действовал еле заметно, чуть-чуть… Только слегка касался ее рукой под каким-нибудь предлогом. Сказать, что он держал свою руку на ее коленке… это, конечно, она переборщила. Но ведь все почувствовала, поняла…

– Ну ладно, – произнес он сурово, чтобы скрыть смущение. – Занятие на сегодня окончено. Давай отвезу тебя домой!

– Лучше до метро! – пожала нежным плечиком Лиза. – Мне сейчас в институт.

– До метро так до метро! – согласился Роберт.

В общем, ему было все равно, куда ехать. Воронина безнадежно опоздала, значит, у него было свободное время. Лиза хотела «рулить» до метро сама, но он, настойчиво пересадив ее из учебной машины в свою собственную, не пошел у нее на поводу.

– Подожди, пока не научишься. Окончишь курс, тогда дам поездить! – пообещал он ей.

– Я и так хорошо езжу, а ты придираешься! – заявила Лиза и надула губки.

Они поехали вдоль бульвара. Солнца в этот день не было, но не было и дождя, желтые листья подсвечивали серый асфальт. Небо сквозь поредевшие ветки казалось светлее обычного, и Роберт, чтобы не молчать, высказался в том духе, что день сегодня выдался очень приятный. Лиза не стала поддерживать разговор о погоде. Она смотрела в окно. До метро ехать было пару минут, и он ехал медленно. Ему хотелось перед тем, как они расстанутся, договориться о свидании на вечер. Вдруг какая-то темная фигура, бегущая по аллее, привлекла его внимание.

Это была Нина Воронина. Раскрасневшаяся, задыхающаяся, с растрепанной прической, в черном пиджаке, черном свитере и совсем не приспособленных для занятий спортом туфлях, она бежала по направлению к школе. Ему захотелось остановиться и закричать, чтобы она не бежала, что время у нее еще есть, но почему-то он не захотел останавливаться при Лизе.

Та же внимательно разглядывала куколку-эскимоску, что была прикреплена перед ней на щитке.

– Откуда у тебя эта куколка?

– Подарили…

Он прибавил скорость и на Лизины вопросы отвечал односложно.

– А кто тебе подарил? Подруга? Жена?

Он слышал эти вопросы неоднократно. Он и не ожидал ничего нового. Он привык к тому, что мысли женщин всегда вращаются по одному и тому же кругу, как, впрочем, и мысли большинства мужчин. Он и друзей-то своих ценил потому, что с ними он мог говорить о жизни, а не только о бабках, бабах и о том, как славно кто-нибудь из них оттянулся накануне. С остальными людьми из тех, кого он знал, всегда было все одинаково, все одно и то же, из года в год. И хотя в разговорах с Михалычем и Ленцем они тоже чаще всего шли по одному и тому же кругу, все-таки ему казалось, что их круг находился на более высоком витке спирали. И он не видел больше никого в своем окружении, кого бы он мог поднять на высоту их круга. Поэтому его совершенно не удивляли банальные вопросы Лизы.

Они подъехали, он плавно затормозил, подведя автомобиль к тротуару. Лиза пыталась достать куколку из гнезда, в котором находился крепеж основания, но это ей не удавалось. Тогда она с силой дернула и оторвала куколку от щитка. Она и сама не ожидала этого, потому выронила эскимоску под сиденье.

– Ой! – Она попыталась ногой нащупать игрушку.

– Не шевелись! – Роберт нагнулся и протянул руку. Невольно теперь он снова навалился на теплые Лизины колени, хотя вовсе уже не думал об этом. Лиза засмеялась не без ехидства, но не отодвинулась. Он поднял куколку. Она была испачкана грязью и имела помятый и измученный вид. Расстроенный, он попытался отряхнуть ее пушистую шапочку. А Лизу вовсе не смутил такой пустяк, как испорченная игрушка.

– Да она копеечная! Если хочешь, я тебе другую игрушку куплю! Котеночка или львенка! Они гораздо симпатичнее! – кокетливо сказала она и весело помахала рукой.

Он что-то мрачно буркнул в ответ. Ему было очень жаль свою игрушку. «Вот она – настоящая женщина, – говорил Роберт про эту куколку, – терпит и молчит!»

Он отнекивался от надоедавших вопросов сиюминутных женщин, но на самом деле сам прекрасно помнил, где, при каких обстоятельствах, на каком вокзале, в каком городе и даже в каком именно киоске – в угловом, самом последнем, на не по-нашему чистой привокзальной площади он купил эту куколку. Просто никому не хотел говорить об этом.

Роберт посмотрел в сторону метро. Голубая спина Лизы уже смешалась с толпой, и только ее завитая головка еще секунду была видна среди других голов, пока окончательно не исчезла в темном прямоугольнике входа в подземелье.

– Ну надо же! Вот чертовка! Взяла и выдернула куколку! – Роберт поморщился, потрогал пальцем сломанный штифт крепежа и прикинул, каким образом можно его починить. Аккуратно положив куколку в карман, он развернулся и поехал назад вдоль бульвара. По дороге он зорко всматривался в проходящих, думая, что сможет заметить Воронину, если она, не дождавшись, все-таки решит уйти. Ему не хотелось, чтобы она ушла. Зачем было пропадать еще одному занятию? Хотя по времени ему оставалось заниматься с ней вместо полутора часов только сорок пять минут, он все равно мог бы отъездить их и поставить в журнале напротив ее фамилии галочку, что занятие отработано.

В ворота была видна только одиноко стоящая желтая машина, но, въехав во двор, он увидел Нину. Она не ушла, а стояла в глубине двора, поближе к стенке, и, присев на корточки, гладила собаку. Ему даже показалось, что он уже где-то видел похожую сцену, может быть, в каком-нибудь фильме: пустой серый двор, красная кирпичная стена и на ее фоне женщина, вся в черном, ласкает пса.

Пес был все тот же самый. Нина внимательно разглядывала его мордочку.

– Ах, ты принюхиваешься, – говорила она. – Я виновата перед тобой. Жарила котлеты перед занятием, а тебе не принесла! Безобразно мучить собаку запахом котлет! Я исправлюсь в следующий раз!

Пес вслушивался в ее голос, терся крутым коричневым бобиком о Нинину руку и вилял хвостом.

– Эй! Долго мы будем любезничать с собаками вместо того, чтобы заниматься! – крикнул Роберт из окна и пару раз дал сигнал.

Нина выпрямилась, отряхнула руки. Теперь она уже была не красная, как тогда, когда бежала по бульвару, а скорее бледная, и черный воротник ее свитера оттенял уже привычную для Роберта матовость ее кожи и легкий рыжеватый оттенок волос. Видимо, она успела отдохнуть после своего бега и теперь дышала ровно, спокойно.

– Извините, я сильно опоздала! – сказала Нина и не двинулась с места, не зная, согласится ли он провести с ней то недолгое, оставшееся от занятия время.

– Лучше поздно, чем никогда! – буркнул он и перешел из своей машины в учебную, открыв по дороге дверцу с ее стороны, как бы приглашая занять место водителя.

Она быстро села и ласково провела рукой по рулю.

– А я уже думала – все, занятие не состоится!

– Почему пропускаем уроки? – Он задал ей вопрос со всей строгостью, на которую был способен. Но то, что она так любовно погладила руль машины, на которой училась, странно растрогало его. Он вспомнил, что Лиза на первом занятии назвала эту же машину развалюхой.

– Муж заболел, поэтому пропустила. – Нина не хотела вдаваться в подробности. – Я и сама соскучилась по учебе, но прийти на занятие никак не могла. Не было времени!

Он удивился:

– Что же случилось с мужем?

– Радикулит. – Она аккуратно включила зажигание.

Он ничего не сказал, но подумал: «Подумаешь, муж заболел! Ну и пусть бы болел. Лежал бы себе, поправлялся, принимал лекарства… а она-то при чем? Не при смерти же он был, что было невозможно от него отойти на два часа!» Он привычно сложил свой растрепанный учебный журнал на коленях.

Она на удивление ловко обошлась с педалями, и машина совершенно спокойно поехала, в то время как другие ученики все еще беспомощно тыкались между сцеплением и газом.

«Вот это да! – подумал он, но ничего не сказал. Он ощутил за нее гордость. – Но рано, рано радоваться!» – осадил он себя. Когда его ученики начинали прилично ездить, его всегда это радовало.

– Давай на улицу! – сказал он, когда на следующем круге они стали приближаться к воротам.

– Вы не боитесь? В прошлый раз, мне кажется, я вас здорово напугала своей ездой. Да и трудно было не испугаться, я ведь ехала тогда первый раз в жизни!

– Напугала, конечно. А как же? – Он решил немного поважничать. – У меня работа такая.

– Трудная работа.

Да, ему определенно нравилось, как она разговаривает с ним. Без фамильярности, без снисходительности. А ведь, судя по всему, муж у нее был какой-то шишкой. Роберт не любил учить ездить жен «больших» людей. Обычно они относились к нему как к личному слуге, пока он не осаживал их. Часто это давалось с большим трудом. Иногда и не давалось. Тогда он просто махал на них рукой и старался поскорее закончить обучение. Но в Нинином случае не было видно никаких признаков пренебрежения с ее стороны. Более того, если бы он не видел однажды ее мужа, сказал бы, что более всего она походит на одинокую, неуверенную в себе разведенку. Она назвала его гуру. Сначала ему это совсем не понравилось, но потом, как-то случайно вспомнив об этом, он нашел, что все-таки считаться гуру очень даже приятно.

Они благополучно выехали за ворота и медленно ехали вдоль бульвара. Господи, сколько раз за день ему приходилось совершать этот путь! Он вспомнил Лизу, как вместо тормоза она нажала на газ. Определенно девушка без башки! И куколку сломала! Но зато Лиза хорошенькая! Почему эта Воронина не такая?! Сердце у него защемило. Ему ужасно вдруг захотелось, чтобы вместо темноволосой сосредоточенной Нины рядом с ним вдруг каким-то чудом оказалась светленькая легкомысленная Лиза, но со всеми Ниниными внутренними качествами. Он вздохнул. Посмотрел на желтые листья, упавшие на газон.

– Как тебе погода? – вяло поинтересовался он, вспомнив, что такой же вопрос задавал Лизе.

– Прекрасная, светлая! – сказала Воронина, и он вдруг увидел, что на улице действительно стало светло из-за выглянувшего солнца. Он помог ей повернуть возле памятника поэту, не выезжая на широкий проспект, и они поехали назад. Он внимательно смотрел на дорогу, на обгоняющие их автомобили, поправлял, придавая нужное положение рулю, чтобы машина не елозила по дороге, а шла ровно, но сам вспоминал Лизу. Она будто стояла у него перед глазами, с ее улыбкой, с сережками, бусиками, браслетиками, звенящими колечками, металлическими кнопочками на джинсах.

«А эта всегда теперь в черном, – с неудовольствием подумал он про Воронину. – К чему этот траур?»

Он не привык скрывать свои мысли, особенно с учениками. К тому же они снова поехали по одному и тому же месту второй раз, и ему стало скучно.

– А ты почему всегда в черном? Нечего надеть? – без обиняков спросил он. Ему было на это в общем-то наплевать, но не сидеть же было все время молча. Нина вела машину сосредоточенно, спокойно, не болтая. Конечно, он видел, она волновалась, и получалось у нее все очень неуверенно, медленно, но осторожно и аккуратно. Не то что у Лизы. Раз, раз! Вот скорость уже шестьдесят, а то и восемьдесят! Он только успевал крутить головой, чтобы они не врезались куда-нибудь! Воронина, конечно, была не такая. Вообще-то за рулем и надо быть сосредоточенным… но Лиза! За ее красоту он уже простил ей все-все, даже его испорченную эскимоску.

Сквозь его мысли о Лизе до него с трудом дошли слова Ворониной. Как будто из снежного марева, в метель, откуда-то из глубины ночи, к нему пробился слабый свет фонаря. Она сказала:

– Что плохого в черном цвете? Он не подавляет человека, как, к примеру, красный; и не делает его торжественным, как белый. Наоборот, из черного, как из рамки, всегда проступает истинное лицо, и тогда сразу видно, кто есть перед тобой.

Он помолчал. Наверное, она была права. Сам он не любил черный цвет. Он носил свитера телесного оттенка и коричневые кожаные куртки. Во времена его детства у летчиков дальней авиации была такая казенная форма.

– Но люди любят себя приукрашивать, – сказал он.

– Зачем это делать? Все равно рано или поздно все станет на свои места. Обманывать же самого себя уж вовсе не имеет никакого смысла. – Она хотела опять повернуть и поехать по третьему разу, но он посмотрел на часы: