Нина вернулась к столу, стала перебирать, раскладывать фотографии. Для целой жизни их было немного. Нина подумала, что и у нее самой едва ли наберется стопка больше, чем эта.

Несколько фотографий из книжки были детские. Ленц и мальчишкой был страшно худ. В студенческие годы он носил прическу до плеч, а на тех снимках, где он был в белом халате, его хвост был аккуратно спрятан под шапочку. Потом он вдруг опять оказался коротко стриженным и уже не в московской клинике, а в форме лейтенанта медицинской службы где-то в горах, в компании Михалыча и совсем молодого Роберта.

– Как же вы познакомились? – спросила Нина.

– В госпитале. Михалыч, сам раненый, привез молодого бойца. Вон этого красавчика, который до сих пор не может запомнить, где лежит кухонное полотенце, хоть я говорил ему это сто раз. – Ленц указал пальцем куда-то вбок. Нина повернула голову и увидела, что Роберт с закатанными до локтя рукавами действительно ходит по комнате с вопросительным видом. Вода с его мокрых кистей крупными каплями падала на пол. – Сбоку за печкой висит на гвозде! – не отрываясь от фотографий, сказал в его сторону Ленц.

Было несколько фотографий с изображением молодой женщины. Их Ленц отложил в сторону. Дальше в пачке лежали фотографии еще одного ребенка. Маленьким он был в вязаной кофточке и ползунках, потом у украшенной елки в костюме зайчика, потом со школьным рюкзачком.

– Это ваш сын? – спросила Нина,

– Сын.

Насколько можно было судить, ребенок родился, когда Ленц учился еще в институте, во всяком случае, в те годы он держал мальчика на руках. Наконец, на последних снимках мальчик был уже юношей в футболке и джинсах, с длинными руками и ногами и лицом незнакомым, но неуловимо похожим на Ленца.

– Сколько же ему лет?

– На той неделе исполнилось двадцать.

– Чем он занимается?

– Учится.

Нина аккуратно сложила фотографии назад в стопку, отдала хозяину. «На той неделе… – подумала она. – Неужели это как-то связано?..»

Она посмотрела на Ленца.

– Он приезжал ко мне несколько дней назад. Как я понял, за подарком. – Ленц горько усмехнулся. – К сожалению, в качестве подарка у меня были только яблоки и несколько мешков картошки. Я погрузил их в машину…

– Твои «Жигули», значит, еще бегают? Мальчик не раздолбал их окончательно? – поинтересовался Роберт.

– Машина в порядке, я там кое-что починил, кое-что заменил. Побегает еще лет пять.

– Ну и что же мальчик? – спросил Михалыч, напоследок вытирая крошки со стола.

– Уехал, не попрощавшись, – сказал Ленц, и Нине показалось, что по его лицу прошла судорога.

– Хороший сын. Все-таки заехал к отцу в день своего рождения, – заметил Михалыч и кинул Ленцу джинсы и куртку. – Одевайся, поедешь ко мне на недельку. Галка будет рада.

– Н-нет! – с усилием сказал Ленц.

– Я старший товарищ, я знаю, – спокойно сказал Михалыч. – Одевайся, в противном случае придется нам с Робертом выволакивать тебя из этой хаты, как барана.

– Я не буду больше пить! Я обещаю, что не буду! Да и во всем доме нет больше ни капли спиртного. Лучше я завтра сам приеду к вам в школу.

– Ленц, не выделывайся, пошли! Нине тоже пора ехать! – Роберт кивнул головой в ее сторону. А та, услышав фамилию «Ленц», замерла.

– Неужели у вас действительно фамилии и имена как в романе?

Роберт довольно улыбнулся:

– Не у всех, но совпадают!

А Ленц вдруг взорвался в истерике:

– Мне надоели твои придумки, осел! Мне надоели твои ненатуральные игры! Там, в Германии, у людей было настоящее горе и настоящая жизнь, там было все по-честному. А у нас все честное закончилось после дембеля, как только мы вернулись сюда.

– Как ты не понимаешь! – тоже что было силы заорал на него Роберт. – Совпадение именно в том, что там тогда было все как у нас. Главное было на войне. А потом одни стали очень богаты, другие буквально умирали от голода и болезней. Там люди тоже жили одним днем, как и мы. Там тоже они не знали, что будут делать завтра и что будет с их страной. И им тоже было на это плевать!

– Ты не понимаешь самого главного, – вдруг тихо, ясно сказал Володя. – Они действительно жили на самом краю, и им уже больше некуда было отступать.

– А мы что, не на самом краю? – Рот Роберта искривился от ярости.

– Какой же у нас с тобой край? – так же тихо сказал ему Ленц. – Человек, обремененный собственностью, на краю быть не может.

«Собственностью! – подумала Нина. – Эту хибару он называет собственностью?»

– У тебя есть квартира, машина, работа. У Михалыча есть семья, и он не живет в меблированных комнатах. Да, он говорит, что ему не хватает денег на то, чтобы прокормить детей и жену – так это не тот голод, который пришлось пережить нашим предкам в войнах, тюрьмах и революциях. Когда теперь мы говорим, что буквально голодаем, в большинстве случаев это означает, что у нас не хватает денег, чтобы покупать деликатесы каждый день.

– Три товарища тоже не пухли от голода, – тихо вставила Нина. – Насколько я помню, они весьма сытно обедали в ресторанах.

Роберт посмотрел на нее с одобрением.

– Они обедали в ресторанах, но только не знали, смогут ли они поесть где-нибудь в следующий раз. И не знали, будут ли спать под крышей. У них ведь не было ничего по сути – ни домов, ни квартир, ни дач, никакой недвижимости, кроме машины, которая принадлежала лишь одному из них. Разве их можно сравнивать с нами, особенно с теми, кто живет здесь, в Москве? Не подумайте, что я осуждаю благополучие, – заметил Ленц. – Просто не люблю, когда черное называют белым и приводят всякие глупые сравнения. Мы сами измельчали. Мы с гоголевских времен, а может, и еще раньше все делаем шаляй-валяй, а если что-то не удается изменить, говорим, что плетью обуха не перешибешь. Мы любим от всего держаться подальше. Мы знаем, что бесполезно искать справедливости, но ее и не может быть в принципе, потому что за справедливость надо бороться, а никто не хочет потерять свой крохотный, нажитый с таким трудом маленький рай – уютные квартирки, набитые холодильнички, хорошенькие машинки. И мы все чаще благодарим Бога за то, что живем, едим, пьем и имеем эти уютные квартирки, холодильнички, машинки. И нам кажется, что мы счастливы, потому что мы подменили понятие счастья понятием благополучного, в чем-то скотского проживания жизни.

– Я вижу, что наконец-то прозрел и ты! – заметил Роберт.

– Прозрел! – горько ухмыльнулся Ленц. – Я и не был слеп. Но я не вижу выхода.

– Разве люди после всех мытарств, после войн, после болезней, после всяческих экономических пертурбаций не заслуживают покоя? – спросил из коридора уже надевший куртку Михалыч.

– Мы все имеем право на ту жизнь, какую считаем счастливой. Каждый – на свою, – сказал ему Ленц. – Только не надо путать свою борьбу за бутерброды с икрой с чужой борьбой за простое выживание.

– Ладно, ненавистник икры! Закрывай дом, и поехали! Галке вечером еще изложишь свою точку зрения. – Михалыч засунул кое-какие вещи Володи в просторную сумку, проверил, выключен ли свет, догорели ли угли в печке, и, несмотря на его уже, впрочем, вялые протесты, обнял за плечи и повел к своей машине.

Роберт закрыл за ними дверь, аккуратно запер ворота и кинул ключи Михалычу в открытое окно.

– Увидимся завтра!

– Ужасно было бы думать, что он останется здесь один, после того как мы разъедемся по своим теплым квартирам, – сказала Нина, когда они вслед за Михалычем вырулили на широкую дорогу.

Михалыч посигналил им на прощание и резво на своей «Волге» ушел вперед. Роберт же подрулил к обочине.

– Вылезай, – сказал он. – Поедешь сама.

– Но как же, темно… – неуверенно произнесла Нина.

– Во-первых, я все-таки порядочно выпил, а во-вторых, езду за городом в темноте мы еще не проходили. – Роберт стоял и ждал, когда можно будет закрыть за Ниной дверцу.

«На самом деле он выпил не много, – подумала она. – Наверное, действительно хочет, чтобы я поучилась водить». Ей стала приятна эта мысль, и, не мешкая больше, она поскорее села за руль.


Что творилось у нее на кухне! Нине показалось, что ее не было дома не несколько часов, а минимум неделю. То есть постоянно и много работающие люди такой беспорядок считают маленьким, обычным неудобством, ликвидировать которое можно за час. Но для Нины, у которой все всегда лежало на своих местах и каждая кухонная вещица сияла чистотой, наблюдавшееся везде безобразие – обрывки бумаги и колбасной кожуры, какие-то крошки, разбросанные куски хлеба, лужица пролитого чая, вонючая и изгаженная сковорода, яичные скорлупки, грудой наваленные на столе (одно разбитое яйцо лежало на полу прямо посреди дороги, и Нина несколько секунд тупо смотрела на прозрачный белок, вытекший из скорлупы), – означало чуть ли не вселенскую катастрофу.

«Что здесь было? – подумала Нина и, аккуратно переступив через яичную скорлупу, осмотрелась в поисках записки. Естественно, никакой записки нигде не наблюдалось – не в характере Кирилла было браться за ручку, чтобы предупредить жену. Его самого дома не было тоже. – Но где же он сам? – спросила она себя и машинально посмотрела на часы. Они показывали девять вечера. – Да… – подумала она. – Пока я пилила на машине в темноте, прошло часа два с половиной, не меньше».

Ее вдруг пронзила мелкая противная дрожь. «Вот так жена! – Возле виска забилась тонкая жилка. – Ушла на занятие к одиннадцати утра, а вернулась в девять вечера. Красота!»

Зазвонил телефон. Она опять переступила через разбитое яйцо и взяла трубку.

– Деточка! – раздался встревоженный голос свекрови. – Мы счастливы, что ты наконец нашлась! А то мой бедный сын не знал, что и думать!

– Так получилось, я никого не успела предупредить, – вяло сказала Нина, вспомнив, что у нее до сих пор был отключен мобильник. – Я была на занятии в автошколе и заехала на машине слишком далеко. А потом заблудилась. – Ей не хотелось рассказывать о своем путешествии.

– Как это заблудилась? – удивилась свекровь.

– Ну, вот так. Глупо, конечно.

– А мы уж тут думали бог знает что! – Нина будто увидела, как на том конце провода свекровь поджимает губы и поднимает брови. – Кирилл даже поехал искать тебя в эту школу… – Нина промолчала, и свекровь немного помолчала тоже. – Кстати, деточка, хотела тебя спросить, зачем ты туда ходишь? У тебя ведь, надеюсь, достаточно денег, чтобы, когда нужно, ездить на такси? Я, во всяком случае, всегда теперь езжу.

– Кирилл ездил в школу? – переспросила Нина, чтобы сменить разговор.

– Ну да. Представь, он пришел с работы, а тебя нет! Ни обеда нет, ни записки! Что он должен был думать? Он был очень недоволен. Ему пришлось самому жарить яичницу!

– Раньше он жарил яичницу прекрасно, – устало сказала Нина. – Разве я обязана постоянно его ждать? Ведь есть же семьи, в которых работают оба супруга.

– Ты что, хочешь, чтобы у него в такое ответственное для него время еще и желудок заболел? Он и так еле выкарабкался из радикулита! – В голосе свекрови послышалась тревога.

– Нет, не хочу. И поэтому завтра сварю ему манную кашу на завтрак. Извините, я очень устала.

Нина первая положила трубку и вернулась в кухню. Снова оглядела царивший там беспорядок, в третий раз переступила через разбитое яйцо и прошла в спальню.

– Ничего не буду убирать! – медленно и раздельно сказала она себе. – Сам навалил, пусть сам и убирает!

Она медленно разделась, от напряжения у нее болели руки, плечи и спина, рухнула в постель и с наслаждением вытянулась под одеялом, а перед глазами все мелькали, сменялись картины прожитого дня и не давали уснуть. То она видела трудные участки пути, то внезапно надвигавшиеся повороты, и тогда судорожно сжимала пальцами несуществующий руль, то вставали перед ней видения ставших хорошо знакомыми лиц мужчин за столом в бедной хибаре Ленца, и все это накатами освещал яркий свет машин, ослепляющих ее на обратной дороге.

Через некоторое время она услышала хлопок входной двери. «Притворюсь, что уже сплю», – подумала она.

Она ожидала возмущенного крика, того, что Кирилл войдет в спальню, станет с ней объясняться, расспрашивать, где была, но он не вошел. Ей даже показалось, что обычно громкие его шаги теперь звучат как-то приглушенно. Прислушавшись, она вытянула руку вперед и нащупала на тумбочке мобильник. Утянув его под одеяло, она включила подсветку и с удивлением увидела, что был первый час ночи.

«Где же он был? – подумала она с беспокойством и уже хотела встать, чтобы спросить его об этом, но потом решила, что он просто заезжал в ресторан, чтобы как следует поужинать. – Ну и слава богу!» – облегченно вздохнула она. Напряжение наконец спало, и она смогла заснуть. Но сон ее был беспокойным – она снова переживала во сне то, что случилось с ней на дороге, когда вечером в темноте они с Робертом возвращались в город.

Она видела, как они снова проезжают по тем прекрасным местам, что запомнились ей оттенками осени, колокольней церквушки с большим голубым куполом, который был заметен среди деревьев. Впереди вилась широкой лентой дорога. Ехать ей было легко и свободно, Роберт, сидя рядом, улыбался, рассказывал что-то, и ей было приятно видеть в зеркале его простое лицо, синие глаза в сеточке намечающихся мелких морщин.