Утро встретило меня пасмурно. Я вглядывалась в пепельного цвета потолок, и размышляла. Вообще у меня теперь много времени чтобы подумать. Мысли отгоняют меня от дум по поводу его смерти. Как же я благодарна, что здесь нет зеркалов. С недавних времен я не переносила свое отражение. Мне все казалось что оттуда на меня смотрит убийца. Страшнее всего — это ненавидеть себя самого. Как там говорят? «Полюби себя, и окружающие потянуться к тебе»? Невозможно полюбить того, кто не смог сберечь то, что у него было.

— Добрый день Анна. — в палату зашла Светлана Борисовна. Ее внешний вид не менялся. Все те же очки, белый халат, короткая стрижка.

— Проваливай. — из последних сил крикнула я.

— Я вижу ты сегодня в прекрасном настроении. Как прошла первая ночь? — она поставила стул рядом с моей кроватью. — Мне сказали что у тебя был приступ.

— Не помню. — всматриваясь в потолок произнесла я.

— У нас не получится нормального разговора, потому что сейчас вас поведут на завтрак. — она посмотрела на часы на своей руке.

— Я не голодна.

— Тебе придется есть. Ты не на курорт попала, здесь другие правила. Чем раньше ты это поймешь, тем проще тебе будет.

— Проще для кого? — я перевожу свой взгляд на нее.

— В первую очередь для тебя. — мне не хотелось спорить. У вас бывало чувство что жизнь, буквально, покидает вас? Просто не хочется жить. Хочется уединения и покоя. Я слишком устала. В палату заходит молодая женщина в белом халате и косынке, под которой прячется кипа светлых волос. У нее чистые голубые глаза, и мягкие черты лица.

— Завтрак. — проговорила она скорее Светлане Борисовне, чем мне.

— Хорошо. Аня, ты пойдешь сама или…?

— Сама. — я отодвигаю одеяло. На мне все еще сорочка в пол белого цвета. Эту одежду мне принесли вчера вечером. На столе лежат мои вещи. Джинсы и белая майка.

— Тебе стоит переодеться. И не задерживайся. — Светлана Борисовна встает со своего места, и выходит вместе с другой женщиной. Я тяжело сглатываю. Конечности меня не слушаются, а на своей руке я замечая след от укола. Значит, мне вчера что-то вкололи. С большим трудом натягиваю джинсы и майку. Шея затекла после долгого сна, и я разминаю ее, от чего она похрустывает. Как только я застегнула сандали, вошла Светлана Борисовна.

— Умница. Пошли. — она открывает передо мной дверь, и я выхожу в знакомый коридор. Здесь немного прохладно, и кожа покрывается мурашками. Она подводит меня к большой черной решетке, за которой скрываются маленькие столики на четыре человека. Здесь уже сидят люди, а на их столах стоят каши. Овсянка, кажется.

— Проходи. — она открывает эту решетку в виде узоров, пропуская меня внутрь. Здесь стоят два санитара. Окружающие внимательно следят за каждым моим действием, затаившись. Словно хищники на охоте, готовые броситься на свежую жертву. Я занимаю свободное место, и маленькая старушка напротив рычит. Я вздрагиваю от этого звука.

— Тишина. — кричит один из санитаров, и бабушка смолкает. На столах пластмассовые ложки и тарелки. Видимо, чтобы мы не навредили себе. Меня откровенно тошнит при виде еды.

— Ешь. — шепчет парень рядом со мной, наклоняясь над тарелкой.

— Я не хочу.

— Не будешь есть сама, накормят насильно. — этот парень чуть старше меня. Черные волосы, высокий, с карими глазами. Худым его не назовешь, скорее жилистый.

— Насильно?

— Привяжут к стулу, заткнут нос прищепкой и будут кормить. Лучше сама. С полной тарелкой тебя отсюда не выпустят. — я огромными глазами смотрю на него, и не замечаю ни одного намека на шутку. Трясущимися руками, я хватаю ложку, но она падает.

— Успокойся. — я киваю головой, и приказываю себе собраться. Поднимаю ложку, но руки так и трясутся. Я зачерпываю большую порцию каши и засовываю в рот. Меня тошнит, и я закрываю рот рукой. На вкус это самое отвратительное что я когда-либо пробовала. Не могу заставить себя проглотить этот комок, и на глазах наворачиваются слезы.

— Запей. — шепчет парень. Я берусь за стакан с чаем и отпиваю глоток. Быстро сглатываю, и выпиваю еще пол стакана, в желании избавится от привкуса.

— Маленькими порциями надо есть и глотать сразу, чтобы вкуса не чувствовать.

— Учту. — косясь на санитаров, произношу я.

— Виталик.

— Аня. — так началось наше не долгое знакомство. Сейчас могу сказать что это был единственный человек с которым я не пожалела что встретилась. У него есть много четких позиций, и с некоторыми я буду согласна. Возможно, я действительно бы превратилась в психа, не будь его рядом. Он не солгал. Нас не выпускали пока не совершился обход, и санитары не убеждались в том, что все тарелки чисты. Мне они уделили особое внимание. Возможно, каждый новенький проходит через их руки. Я была благодарна за предупреждение Виталика. Я бы не перенесла такого отношения. Нас отвели по палатам, строго запретив выходить. Через пять минут, когда я всматривалась на улицу, где уже вышло солнце, вошла медсестра. У нее был металлический поднос со стаканчиками.

— Белова Анна? — спросила она. Я кивнула. — Пей.

— Что это? — вертя в руках маленький стаканчик с красной капсулой и двумя маленькими таблетками, спросила я.

— Твои таблетки, врач прописал, пей. — она подала мне пластиковый стаканчик и налила из бутылки воды. Я высыпала содержимое себе в рот, и запила водой. Трясущимися руками, отдала стаканчик сестре. Она ушла, не сказав мне ни слова. А я упала на стул. Достав из-под подушки альбом, я принялась пересматривать снимки. В самом конце я наткнулась на снимок сделанной моей мамой в тот самый вечер. Вечер, когда его не стало. В его глазах столько любви, тепла. На губах расползлась улыбка, а на глазах появились слезы. Я просидела до обеда, слушая крики и вои пациентов. Мне самой хотелось биться головой об стену. Выть от одиночества. Твою мать, это самое жесткое что со мной могло произойти. Быть запертой в четырех стенах, смотреть в стену, остаться наедине со своим горем. Когда щелкнул замок, я подумала что у меня галлюцинации. Как оказалось нет. Ко мне зашла все та же медсестра.

— На прогулку. — деловито сказала она.

— Куда? — хрипло спросила я.

— На прогулку. По расписанию у нас час прогулки.

— Тут еще есть расписание? — уныло пробубнила я. Меня вывили в маленький дворик. По сути это была обычна поляна с несколькими лавочками и высоким забором, за которым было не видно жизни. Тут уже гуляли люди. Они как зомби передвигались по периметру. На одной из лавочек я заметила Виталика. Он смотрел в небо, скрестив руки на груди. На улице было тепло и свежо из-за дождей, которые были последние несколько дней.

— Привет. — шепчу я, останавливаясь рядом с ним. Он смотрит на меня прищуря глаза от солнца.

— Привет.

— Ты не против если я присоединюсь? — он кивает на место рядом с ним.

— Ты не похожа на тех психов, которых я вижу каждый день. — проговорил он.

— Ты тоже. — я наблюдаю как мужчина разгоняет голубей, смеясь как сумасшедший.

— А я не псих. Хотя привык считать что все люди психи. Тот, кто слишком выделяется из этого стада, оказывается здесь. Остается понять, чем выделилась ты.

— Очень сильно любила.

— Что есть любовь? — он с интересом посмотрел на меня, а я сглотнула.

— Теперь я и сама не знаю. Всю жизнь думала что любовь — это что-то окрыляющие, светлое. То, что никогда не причинит боли. А вышло что это самое разрушительное чувство, которое я когда-либо испытывала.

— Я придерживаюсь мнения, что любовь это физиологическая потребность человека в близости. Желание чувствовать рядом с собой человека, который сможет лишний раз поцеловать или обнять. Человек нуждается в близости, такова природа.

— То есть чувств нет? Только инстинкты, потребность?

— Да, такая же как есть, пить, общаться. Без общения люди превращаются вот в таких. — он кивнул головой в женщину, которая выла, сидя на лавочке.

— Что с ней?

— Я слышал что она была заключённой в тюрьме, и решила сбежать. Там все лесами окружено. Сбежать то сбежала, а вот куда бежать не знала. Ее нашли спустя три недели. Она просто выла. — я тяжело вздохнула, изучая худую фигуру женщины. На вид ей было чуть больше тридцати. Тяжелые черные волосы падали на лицо, отчего не было видно ее черт.

— Так почему тут ты? — переведя свой взгляд на меня, спросил Виталик.

— Депрессия у меня. Не помню как все это назвала моя врачиха.

— Так ты слабый человек. — я непонимающе посмотрела на него. Его карие глаза были таинственны и загадочны. — Я разделяю людей на слабых и сильных. Для слабых людей характерно уныние, депрессии. Сильные же предпочитают держать все в себе, и не показывать свое отчаяние.

— У меня все немного труднее. Я потеряла парня в автокатастрофе. Мы ехали вместе. Было поздно, я устала и заснула. Я даже не помню аварии, сразу больница. Там мне сказали что его больше нет. На его похоронах Сашина мама сказала что умереть должна была я. Он спас меня тогда, сумел как то подставится вместо меня. Мне сказали, что его нашли на пассажирском сидении, а там сидела я. Я так виновата перед ним.

— А где тут твоя вина? Ты вообще спала. Твой парень сделал то, что сделал бы любой любящий человек, даже ты. Он грезил желанием, чтобы ты жила. Если нет цели, ради которой стоит жить, лучше сразу умереть.

— Я пыталась. — я показала ему свое запястье, где отчетливо было видно полосы.

— А я о чем говорил. Ты слабый человек. Не борешься. Заперлась в своем горе, и говоришь всем «я в домике». А ты сражалась бы с этим миром, ради него. За него. В память о нем.

— Ты не понимаешь как мне тяжело без него. — мои губы подрагивали, но я запретила себе плакать. Я буду сильной.

— Думаешь никто не понимает тебя, потому что не прошел того горя, что прошла ты? — с усмешкой спросил он.

— Возможно.

— Моих родителей застрелили какие то подонки, прямо на моих глазах. — я ошарашено посмотрела на него, шумно вдыхая воздух. — Они решили ограбить магазин. Мы уже стояли в очереди, когда эти козлы влетели. Когда послышался вой сирен, они начали дергаться, а мой отец попытался вразумить их. Говорил, чтобы они сдались, что так они получат наказание не по максимуму. Они начали психовать. В суматохе один из психов нажал на курок. Он выстрелил прямо ему в сердце. Моя мать бросилась к папе, за что получила пулю в спину. До сих пор думаешь что я не знаю какого это терять? — я смотрела на него и не понимала как он может так спокойно все это рассказывать.

— Почему ты здесь? — осипшим голосом, спросила я.

— Чтобы не быть в тюрьме. — он сделал паузу, всматриваясь в голубое небо. Странно, ни одного облачка. — Я тогда с ума сходил. Картинки окровавленных тел родителей, не выходили из головы. И я поставил себе цель. Я жил местью. Ты знаешь, я добрался до того подонка, который выстрелил в моих родителей. Это было очень трудно, ведь они тогда сбежали. Я хотел мучать его. Выстрелил в ногу и смотрел, как он корчится. Мне стыдно, но я получал удовольствие от его мук. Он не успел умереть. Кто-то услышал выстрел и вызвал полицию. Меня тогда схватили, впрочем, как и его. Экспертиза тогда показала что я невменяем. Меня послали сюда. Хватило шести месяцев, чтобы понять что я был не прав, и выйти из этого состояния.

— Чем ты живешь? — теперь он удивленно смотрел на меня. — Потеряв Сашу, я поняла что мне незачем жить. А чем живешь ты?

— Надеждой. — просто ответил он. — Я знаю что если начну резать вены, вешаться, то стану слабым человеком, сдамся. А не хочу сдаваться. Я хочу бороться. Вгрызаться в горло этой жизнь, доказывая насколько она была неправа, предположив что может сломать меня. Выживал, выживу, и буду выживать! Стать слабым — это не для меня. — его речь вселяла в меня уверенность. Но для меня все это было в новинку. Вступить в борьбу за жизнь — это так странно. Я никогда не воевала. Всегда думала что Саша постоит за меня. Теперь придется делать это самой.

— Хм, надежда. — пробубнила я. — А слабый человек может стать сильным?

— Думаю может, но каких трудов ему будет это стоить?

— Верой в жизнь? — предположила я. — Поверить что он сможет жить, сможет бороться за жизнь.

— Я не знаю как это будет у тебя. А я просто жду, когда выйду на свободу, и смогу стать нормальным человеком.

— Мне все кажется, что это место напоминает тюрьму. — он ухмыльнулся.

— Ты привыкнешь. И к воям по ночам, и к отвратительной пищи, и к одиночеству. — последние слова он произнес очень печальным голосом. А я задумалась. Шесть месяцев он только приходил в себя, сколько же он тут? Я только открыла рот, как он быстро ответил за меня.