Что уж говорить о том, какой радостью был он для своих домашних. Мать и сестра просто боготворили его, и даже отец, не слишком часто проводивший вечера в семейном кругу, делал исключение для него в то время, когда Ахтар приезжал домой из Дели, где учился в университете. Сын чувствовал любовь семьи, и отвечал ей самой горячей привязанностью. Заботы и интересы дома были главным в его жизни, он с ранних лет привык считать себя ответственным за мир и спокойствие в нем.

И вот теперь, когда горе вошло в жизнь его сестры, он считал, что просто обязан предпринять все возможное, чтобы спасти ее брак. Спокойно наблюдать, как страдает Насемар, было для него невыносимо, он чувствовал, что должен помочь ей, чего бы это ему ни стоило. Если на ее пути стоит эта женщина — Хусна, он уберет ее с дороги!

В восемь Ахтар уже прогуливался у дома танцовщицы, поджидая, когда подъедет Рашид, его старый знакомый, обещавший ввести его к Хусне. Однако его все не было. Прождав четверть часа, он вернулся к машине и позвонил оттуда Рашиду домой. Тот сразу снял трубку и принялся объясняться извиняющимся тоном:

— Я уже послал слуг, чтоб тебя предупредили, но ты так рано ушел из дома. Хусна не принимает сегодня, она заболела или не в настроении. Вообще, с ней, говорят, что-то творится в последнее время.

Раздосадованный Ахтар уже готов был повесить трубку, когда Рашид упомянул о главном:

— Кстати, твой зять, скорее всего, сейчас у нее. Его не так-то просто остановить, он совсем сошел с ума. Полагаю, что, если Хусна больна, он стоит на коленях у ее ложа и молится, чтобы Аллах послал ей исцеление.

Ах вот как! Навазу невыносимо было слушать подобное о Джахангире. Его поведение бросало тень не только на самого зятя и его жену, но и на ее семью. Что ж, раз он там, то и Ахтар войдет в этот дом. Пусть попробуют остановить его все слуги Хусны вместе взятые!

Ахтар быстро поднялся по лестнице особняка, которую, к его удивлению, вообще никто не охранял, и, пройдя полутемным залом, толкнул дверь следующего. Хлынувший оттуда поток света в первое мгновение просто ослепил его, и он инстинктивно поднял руку, чтобы защитить глаза. Когда они немного привыкли к свету, молодой человек смог разглядеть место, куда попал. Этот зал явно предназначался для того, чтобы устраивать здесь представления, петь и танцевать. Огромный, с высокими сводами, со сверкающим, недавно заново отшлифованным мрамором пола, он был почти полностью лишен мебели — только несколько кресел вдоль стен и ковер в углу с разбросанными по нему подушками и валиками для тех, кто предпочитает наслаждаться зрелищем полулежа. Стены затянуты золотистым шелком, и это усиливает поток света, исходящий от многочисленных свечей в стеклянных шарах, расставленных прямо на полу, и ламп в форме цветов лотоса, укрепленных на высоких подставках из стволов кипариса.

Зал казался готовым к представлению, даже как-будто ждал его, но в нем никого не было — ни зрителей, ни танцовщицы, и оттого все вокруг производило странное впечатление. Ахтар испытывал такое чувство, будто взялся читать роман, из которого вдруг исчезли главные герои, сделав все остальное бессмысленным.

Однако в глубокой тишине, царившей в доме, вдруг раздались шаги. В стене напротив отворилась дверь, которую Ахтар сразу и не заметил, и вошли двое — мужчина и женщина в платье жемчужного цвета и такой же вуали, скрывающей ее лицо. Мужчина был слишком хорошо знаком Навазу, но самое странное заключалось в том, что он узнал и его спутницу. Узнал, даже не видя лица, по одной только фигуре, осанке, манере держать голову, а может просто потому, как забилось его сердце. Это была та самая женщина, которую он встретил несколько дней назад у магазина игрушек.

— Так вот кто такая Хусна! — Навазу показалось, что он произнес эти слова про себя, но вошедшие вдруг обернулись к нему.

— Ты… Что ты здесь делаешь? — недовольно спросил Джахангир, но Ахтар не слушал его.

Он не отрываясь смотрел на женщину, и она вдруг устремилась к нему, как будто притягиваемая его взглядом. Вуаль, развеваясь от ее быстрых движений, открыла лицо, и Ахтар увидел сияющие глаза, матовую бледность кожи, высокую шею. Женщина подошла совсем близко и молча глядела на него. От нее исходил необыкновенный, волнующий аромат, подобного которому он никогда не вдыхал. Это не был традиционный запах притираний, используемых уроженками этих мест, но и на дорогие западные духи он тоже не походил. Этот аромат как-будто составлял часть волшебства, которое Ахтар ощутил при первой встрече и которое неожиданно вернулось сейчас, когда он меньше всего был настроен на романтический лад. Но он смотрел на Хусну и не мог оторвать взгляда от ее лица, от глаз, охваченных непонятным ему волнением, от всего ее облика, при всей своей женственности так мало напоминавшего обычный образ земной красавицы. «Может, она марсианка? — подумал Ахтар. — Нет, скорее всего она из старой сказки, из Перистана — царства, где живут пери — волшебные девы, умеющие летать, а главное — сводить людей с ума».

— Как вы меня нашли? — вдруг спросила Хусна.

— Весь город только и говорит о вас, — ответил Ахтар и, поколебавшись мгновение, добавил: — О вашей красоте…

— А что думаете вы?

Наваза странно поразило то, что в ее вопросе он совсем не услышал кокетства — она спросила так, как будто знать его мнение на этот счет для нее очень важно, как будто многое зависит от того, что он о ней думает.

«Я считаю, что красивее вас никого никогда не видел», — хотел сказать он в ответ. Но что-то мешало ему. Казалось, что эти слова будут предательством по отношению к Насемар. Признать, что Хусна сводит с ума, лишает воли — значит, оправдать Джахангира. Разве он, Наваз, здесь для этого?

«Хусна — чудесное видение, волшебница — мой враг, враг всей моей семьи, — сказал он себе, собрав остатки поколебленной решимости. — Я буду говорить с ней, как с врагом, как с продажной танцовщицей, живущей на деньги тех, кого она ослепляет. Это мой долг, и я выполню его».

Наваз обошел вокруг женщины с одобрительной, вызывающей откровенностью разглядывая ее фигуру. Сделав круг, он опять заглянул в ее глаза и, усмехнувшись, проговорил:

— Я думаю, что теперь прекрасная Хусна будет танцевать и петь только для меня.

Ему вдруг показалось, что женщина сейчас упадет. Она пошатнулась и резко откинула назад голову. Ахтар рванулся к ней, чтоб удержать, как в прошлый раз, на улице, но она отпрянула от него и быстро отошла на несколько шагов.

«Что это с ней? — подумал он. — Тогда ее сбили мальчишки, а что теперь? Неужели мои слова? Неужели она так впечатлительна? Но ведь она куртизанка, и должна привыкнуть ко всякому обращению».

В глубине души ему было стыдно за то, что он сделал, но стыд только усиливал искусственно вызванную неприязнь к Хусне.

— Назови цену! — быстро сказал Ахтар, боясь, что это чувство может исчезнуть под ее взглядом.

Хусна вздрогнула и как-то сжалась, будто ее ударили. Но это продолжалось всего мгновение.

— Так вы покупатель? — усмехнулась она, выпрямляя спину и так же, как только что он, обошла вокруг него, как бы выясняя, что он из себя представляет. — И сколько дадите?

— Сколько хочешь, — сказал Ахтар, доставая чековую книжку.

— Кто знает мне цену? — пожала плечами женщина. — Думаю, она велика, только вряд ли измеряется в золоте. Я танцую просто потому, что бьется мое сердце, а его не заставишь стучать чаще при помощи денег.

Она отошла в угол и отвернулась. Ахтару показалось, что ей больно смотреть на него или, может быть, противно.

— Уходите, — тихо произнесла женщина, не поворачивая головы. — Никогда не приходите сюда, слышите? Купите себе все, что вам нужно для того, чтоб развлечься. Я не продаюсь.

Никогда Наваз не испытывал такого презрения к себе, как в эту минуту. Он пытался унизить ее, а унижен сам. «Где твое благородство, где твоя честь? — с горечью думал он. — Ты никогда бы не позволил себе так обращаться с женщиной, кто бы она ни была. И вот итог: танцовщица в сто раз достойнее тебя, ты чувствуешь свое ничтожество перед ней. И все это на глазах у Джахангира!» Он метнулся к двери, надеясь, что, как только переступит порог этого дома, кошмар закончится и он навсегда забудет о своем постыдном поведении здесь, но услышал за своей спиной оклик.

— Постой-ка, дорогой шурин! — насмешливо проговорил Джахангир. — Я должен кое-что объяснить Хусне, не так ли?

Ахтар остановился. Его уход и так напоминал бегство, а тут еще Джахангир! Какие новые унижения он ему готовит?

— Ты думаешь, Хусна, этот молодой человек пришел сюда случайно, привлеченный слухами о твоей красоте? — сказал тот женщине. — Нет, он здесь не для того, чтобы купить тебя. Это Ахтар Наваз, брат моей жены. Он охраняет здесь ее интересы.

— Ах вот как! — прикусила губу Хусна. — Это многое объясняет…

— Ты хочешь еще что-нибудь сказать? — с ненавистью глядя на Джахангира, спросил Ахтар. — Нет? Тогда я пойду.

— Нет, постойте! — на этот раз его остановила Хусна. — Вы пришли в мой дом, дом танцовщицы, и я хочу танцевать для вас.

Все, о чем мечтал сейчас Ахтар, это уйти отсюда, но в ее голосе была такая сила, что он не смог открыть дверь. Хусна дернула шнурок колокольчика, и через минуту в зале появились музыканты. Один из них принялся постукивать кончиками пальцев по табла, другой — водить смычком по саранги, третий достал флейту шахнай. Наконец они были готовы и ждали знака Хусны, вышедшей на середину зала.

Закрыв глаза, женщина готовилась танцевать. Она сняла вуаль, так что стала видна ее коса, скрепленная несколькими рядами жемчужных нитей. Кружевное платье жемчужно-серого цвета подчеркивало стройный стан Хусны, ее высокий рост и длинные ноги. Вдруг она открыла глаза, и в ту же секунду полилась музыка.

Хусна танцевала катках — особый вид индийского танца, сочетающий в себе элементы многих танцевальных школ. Ахтар с детства любил и знал этот танец, как каждый лакхнаусец, имевший возможность наслаждаться искусством танцовщиц. Здесь, в Северной Индии, каткаху пришлось приспособиться к особым условиям, и он, как и многое другое, соединил в себе индуистские и мусульманские элементы. Классический катках — танец эпический, у него всегда есть основа, своеобразное «либретто». Это может быть индуистская легенда — например о любви бога Кришны к прекрасной пастушке Радхе, вдохновлявшая многих исполнительниц, но может быть и персидская газель.

Хусна танцевала катках по-своему, в куда более свободной форме, чем предписывала традиция. И уже через несколько минут Ахтару стало ясно, что она может себе это позволить, потому что Хусна владела своим искусством в совершенстве.

История, избранная ею для рассказа, была о любви и смерти. Ахтар без труда читал язык ее жестов, не переставая удивляться их скульптурности и выразительности. Вот юная девушка, счастливая и невинная, протягивает руки навстречу счастью. А вот ее путь по долине добра и зла, среди угрожающих, соблазняющих, покупающих демонов. Она бежит от них, стараясь спастись от опасности, но они настигают, впиваются в ее тело острыми когтями, и кажется, нет ей надежды. Она измучена, обессилена, но вот опять встает солнце, дарующее свет, настает день, принося не только боль, но и встречу с любовью.

Хусна двигалась легко и стремительно. Ее лицо становилось то озорным и лукавым, то удивленно-глуповатым, то задумчивым, то кокетливым, то испуганным. Влюбленность сменялась решительностью, растроганность — гневом. На этом удивительном лице жили отдельной жизнью чудесные глаза, в которых порой сосредоточивался весь смысл исполняемого танца. Ахтар видел перед собой не просто танцовщицу, а прекрасную драматическую актрису.

Дробь табла рассыпалась под сводами, и в такт ей звенели браслеты. Темп танца все убыстрялся. Тонкие руки танцовщицы стремительно взлетали, словно языки пламени, и неожиданно бессильно опускались. Бедра вызывающе колебались в быстром ритме барабана. В момент наивысшего напряжения музыка неожиданно прекратилась, чтобы через мгновение разразиться снова — в еще более яростном темпе.

Что-то страшное происходило с героиней танца — возлюбленный оставлял ее ради другой девушки. Она металась, как птица, ища выхода своей боли, но не находя его. Наконец страдания стали невыносимы, и девушка принялась призывать смерть, спасительную и милосердную гостью, способную положить конец ужасу жизни.

Внезапно Хусна остановила танец и, поняв глаза, запела. Ее голос оказался, к удивлению Наваза, очень сильным, полным особенного очарования, с широким диапазоном, которому позавидовала бы иная признанная оперная дива.

В момент, когда прекрасной розы иссохнут лепестки,

Их чудный, сильный запах свое дыханье передаст тебе.

Что значит настоящая любовь, узнаешь ты лишь в то мгновенье,