В эту минуту блеснула молния, резко осветив лица супругов и комнату. Несколько минут длилось молчание. Слышался только непрерывный и тяжелый шум дождя.

— Авенаш! Смилуйся! Ведь ты отец, а это наша с тобой дочь! Ты ведь женился на мне, дав слово моему отцу и мне. Прости меня! Может быть, я была недостаточно внимательна к тебе. Но я стала другой. Я буду любить тебя… У нас все будет по-прежнему… У нас дочь!..

Авенаш, не дослушав ее, вышел из комнаты. Анита опустилась на стул и зарыдала. Через минуту вернулся Авенаш.

— Вот деньги! Бери и уходи! — резко сказал он, бросив ей на колени пачку купюр. — Убирайся отсюда по-хорошему, потаскуха! Прижила с кем-то ребенка, а теперь несешь его ко мне? Вон отсюда! — кипел в гневе Авенаш.

Подойдя к Аните, он схватил ее под руку и приподнял со стула. Ребенок закричал.

— Как у тебя хватило наглости прийти ко мне?! Без денег я ни на одной красавице не женюсь! Убирайся со своим ублюдком подальше! — мечась по комнате, кричал негодяй-отец.

Ребенок пронзительно кричал, и этот крик переворачивал душу Аниты. Непрестанно лил дождь, гремела гроза, ломая деревья…

— А если захочешь, — продолжал Авенаш, — отправиться на тот свет, я с удовольствием оплачу твои похороны!

В это время в комнату вошла свекровь, которая с ходу оценила обстановку:

— Нахалка! Вернулась! Ни стыда, ни совести! Вон из нашего дома! И чтоб глаза мои тебя не видели!

Авенаш грубо толкнул Аниту, прижимавшую к груди плачущего младенца, к дверям. Едва удержавшись на ногах, она произнесла:

— Как это жестоко с твоей стороны!

— Уходи, нищенка! Мне никогда не пришло бы в голову жениться на тебе, если бы у тебя тогда не было денег! Все! Прощай! Возьми деньги и катись отсюда! У меня сегодня помолвка.

Анита швырнула деньги ему в лицо, вытерла слезы и распрямилась.

— Я ухожу! Больше ты не услышишь обо мне. Но дочь моя будет жить! И, я уверена, настанет час, суровый час расплаты. Моя дочь отомстит тебе за меня, и жестоко. Знай, что я тебя проклинаю!..

Свекровь, пораженная, смотрела на преобразившуюся сноху.

— Пусть будут прокляты все родившиеся негодяи на свете! — Анита гордо подняла голову и сказала обращаясь к себе: — Уходи же, дочь брахмана! — С этими словами она покинула ненавистный ей дом, нежно обняв дочь, которая все еще плакала.

Ливень не унимался. Анита, стараясь держаться поближе к стенам домов, быстро шла вдоль улицы. Она была в отчаянии. Все, все пропало. Погас последний луч надежды. Но к своей груди она прижимала новый огонек жизни. Что делать, она не знала, не находила ответа.

«Отец! Где ты? Ты видишь меня, свою дочь? Я спешу к тебе! Решение и выход найдены! А что будет с дочерью?» — эти мысли в считанные секунды овладели ее сознанием.

Анита направилась к храму. Она вошла на паперть и положила своего ребенка на каменную плиту. Девочка снова громко заплакала, и на ее крик вышел служитель культа.

— Эй, девушка! Здесь святое место! Убери ребенка! Он осквернит его. Это плод греха. Уходи! — настойчиво повторял он.

Анита схватила свое плачущее дитя и под секущим ливнем побежала куда глаза глядят. Было уже темно. Вдруг мрак озарился лучом прожектора тепловоза. Сверкнула молния, осветив полотно железной дороги. Рельсы, как чешуя кобры, зловеще блеснули…

Она положила ребенка в какой-то контейнер и упала на рельсы…

* * *

И создал Господь земную твердь и все сущее на ней. Но самым дорогим его творением стал человек. Поначалу люди жили в любви и дружбе, как браться и сестры, но постепенно завелась между ними вражда, зависть, ненависть, а любовь ушла… Великий дар любви к ближнему сохранили лишь немногие из людей. Одним из них был Берджу — бедный уличный комедиант.

Выгоревшая длинная рубаха в крупную полоску прилипла к телу Берджу. Смоченная дождем и потом, она саднила кожу. По его лицу в три ручья катился пот, смываемый струями дождя. Руки комедианта были заняты, и не было никакой возможности протереть глаза, которые заливали ручейки, стекающие со лба. Из-за спины Берджу выглядывало круглое личико с торчащими ушами и большими круглыми, пугливо бегающими по сторонам глазами. Это был мальчик двух-трех лет. Его маленькие смуглые ручонки, мокрые от дождя, крепко держали Берджу за плечи. Снизу он был надежно подхвачен и прижат к спине отца, словно лягушонок, коричневым платком, концы которого были связаны у Берджу на животе и на шее. Дождевая вода обильно омывала путников и все вокруг. Комедиант шел по жгучей стерне архара, обходя низкорослые корявые кустарники. Босые ступни его ног, хотя и привыкшие к длительному бездорожью, ныли. Потрескавшаяся кожа на пятках кровоточила. В левое плечо Берджу впилась намокшая веревка барабана. На правом плече, съежившись, сидела обезьяна. Рядом с ним бежал рыжий пес, опустив намокший хвост. Он старательно и безропотно нес большой узел с реквизитом фокусника и великого артиста, своего хозяина… Гремел гром. Ливень не прекращался.

Наконец, бродячая труппа достигла дороги, ведущей к городу.

— Вышли, наконец-то, Божанди, — обратился Берджу к обезьянке, — на финишную прямую!

Впереди, в тон ливню, прошумел железнодорожный состав.

Из поколения в поколение в школах и университетах мира люди изучают жизнь цезарей, кровожадных и развратных, Тамерланов, Македонских и Наполеонов. Они восхищаются их умом, изворотливостью, убийствами. Больше крови — больше славы.

Но если бы человеческое око, отбросив весь хлам ложного образования, внимательным и одухотворенным взором чистого сердца взглянуло на Берджу, бредущего под дождем со своими маленькими собратьями, которые были объединены одним и тем же вездесущим огоньком — огоньком теплящейся в них жизни, который при любом случайном порыве ветра реальности может угаснуть навсегда; если бы внимательное и талантливое око увидело их — измученных, упрямых и не ропщущих на судьбу, а скромно и честно делающих свое дело на земле, — то, думается, перед этим зрелищем тотчас бы рассыпались в прах многие авторитеты мира. Одним своим видом эта мокнущая под безжалостным ливнем труппа перевернула бы многие законы религий и общества, изменила бы науку и политику — все то, что создано людьми с тех пор, как человек стал человеком, и от чего он давно успел отвернуться.

Тот же Александр Македонский, повстречавшись с Диогеном, жилищем которого была бочка, все же сумел в некоторой степени понять истинный смысл жизни, когда сказал, что, если бы он не был Александром, он стал бы Диогеном.

Но Диоген — великий философ, а Берджу — обычный, простой человек, сын прекрасной Индии, озабоченный тем, как заработать несколько рупий, чтобы прокормить себя и свою семью.

Бедность, чистая, трудовая бедность — есть жизнь истинная, ибо при этом не используется труд других людей во имя поддержания своей.

Берджу очнулся от своих мыслей, когда услышал лай Бахадура.

— Бахадур, что случилось? — хрипло спросил он. Тот лаял, стоял на задних лапах, а перед ними упершись в край железного контейнера для мусора.

Обезьяна Божанди молниеносно очутилась в контейнере. Уже через минуту она сидела на бортике контейнера, держа в лапах сверток. До слуха Берджу донесся пронзительный крик младенца. Он вздрогнул. Сверкнула молния и выхватила из дождевой мглы сидящую обезьяну, ханумана Божанди, которая прижимала живое человеческое существо к мокрому меху своей груди.

Берджу был чист душой, близок к природе. Отсюда и его глубокое понимание всего живого. Животные это чувствуют необыкновенно остро. Поэтому во многих сказках всех народов с любовью изображены герои, понимающие язык птиц и зверей. Берджу как раз и был таким героем, хотя, нет, не героем, а всего лишь бедным комедиантом.

За этот день он очень измучился. Заработка никакого: сезон дождей — бич для комедианта. Крик младенца, как бензопила, разрывал его грудь. Он возвел глаза к небу.

— Что это? О, Всемогущий! Ты вновь меня искушаешь? Чего ты от меня хочешь? — спрашивал озадаченный Берджу, стоя под дождливым небом и обращаясь к Господу. — Это — плод греха! Ты хочешь, чтобы я подобрал его? И не подумаю! Мне хватает и того, кто сидит у меня на шее. Нет! Еще одного подкидыша я не подберу. Я не подряжался подбирать всех подкидышей. Ты слышишь, о Всемогущий?!

Хануман упрямо прижимала младенца, и Берджу принялся объяснять ей, что Всемогущий Бог вновь испытывает его.

— Божанди! Пойдем! — Но обезьяна не двинулась с места. — Господи, ты же знаешь, что мы бедные. А его ведь сотворили при твоей помощи. Этот плод и на твоей совести. Ты знаешь, и люди знают.

Берджу, обладавший искренним сердцем, полным веры и чистоты, обращался к Творцу, которого никогда не видел, но чувствовал, ощущал и видел его в вещах, людях, явлениях природы и, главное, в себе. Это был внутренний диалог человека — существа конечного, с Богом — бесконечной инстанцией.

— Пошли, Божанди! — строго приказал он хануману.

Пес Бахадур, неистово лая, зубами хватал хозяина за штанину, не отпуская его с этого места.

Божанди, прижимая плачущего младенца к груди, спрыгнула с контейнера и, прижавшись к ноге Берджу, посмотрела на него грустными, умоляющими глазами, раздувая горловой мешок.

— Что ж, видимо, судьба наша такова! — вздохнул Берджу и зашагал дальше.

Теперь их было пятеро. До дома оставалось километра три.

Берджу почувствовал новый прилив сил и запел под аккомпанемент дождя, струи которого звучали, словно струны гигантской арфы:

Мы в мире мучимся одном,

Под общим небом мы живем.

И часть всемирного греха

На плечи каждого легла.

Пройди с достоинством свой путь,

Куда влечет ума свобода,

И смело на себя прими

Грехи людского рода…

Окраина города. Широкие улицы… Сады… Река…

Красное рассветное солнце, царапаясь об острые прибрежные травы, выкатывалось из туманной дымки. Пели петухи. Пестрые стада коров медленно тянулись вверх по зеленому холму. Дхоби из касты прачек спускались к воде со своими ослами, нагруженными бельем. И вот уже раздаются акустические шлепки белья о камни. Стирают дхоби без мыла, но отстирывают прекрасно, хотя порой можно не досчитаться пуговиц.

Берджу жил в глинобитном доме, крытом тростником.

Не испугавшись непосильного труда, уличный комедиант Берджу создал свою семью. И пусть его дом — простая хижина, дети считали ее своим родным домом, а фокусника Берджу — своим отцом. Каждое утро он покупал у молочника парное козье молоко для маленькой девочки. Смешав его с творогом, он заворачивал эту смесь в марлю. Девочка жадно прижималась к теплому сверточку беззубым ротиком, словно к материнской груди, и высасывала живительный продукт. Она росла и крепла. Для нее Берджу подвесил колыбель на кольцо, ввинченное в потолок, для нее пел колыбельные песни. В его отсутствие за младенцем прекрасно ухаживала Божанди, прекрасно выдрессированная фокусником и самой жизнью. Если другие животные обладают только началом ума, то хануман Божанди обладала этим началом в совершенстве и с избытком для такой обезьяны, как она. Ей было около десяти лет от роду. Рыжевато-серая самка, она происходила из рода обыкновенных тонкотелых лангуров из группы гульманов. В Индии эта группа именуется гануман или хануман. Хануман — священная обезьяна. В ее честь построены храмы. В городе Симле, в Кашмире, есть гора Джакухилл, где построен знаменитый храм в честь обезьяньего бога Ханумана.

Хануман — обезьяна, герой «Рамаяны», военачальник и преданный слуга бога Рамы. В обычных храмах, где есть статуи Рамы, зачастую присутствуют и статуи его жены Ситы и Ханумана.

Итак, наша Божанди, истая вегетарианка и комедиантка, обладала длинными руками и ногами. Хвост у нее был длиннее головы и туловища, вместе взятых. Надбровные волосы торчали вперед, а те, что росли на темени, — назад. Это походило на оригинальную шапочку. Ее глаза были круглыми, умными, огненно-рыжего цвета. Весила наша героиня ни много ни мало — около двадцати килограммов.

Ребенок спал спокойно, и Божанди решила немного отдохнуть. Она села у самой двери и задремала. Но долго дремать ей не пришлось. Послышалось царапанье, и Божанди сразу определила по запаху, что пришел Бахадур.

Пес тихо проскользнул в дверь, подтянулся к колыбели, заглянул в нее и довольный, виляя хвостом, подошел к Божанди. Он сел на задние лапы рядом с ней и стал ожидать своего хозяина, великого человека — Берджу.

Бахадур (буквально — отважный, храбрый), не в пример хануману, своей родословной не помнил. Он знал только то, что произошел от дворняжки и лайки. А, как известно, дворняжка вовсе не составляет определенной собачьей породы. Следовательно, в каждой дворняжке соединены все породы собак. Так что она является представительницей великой семьи всех собак, не принадлежа ни к одной из них. В то же время Бахадур принадлежал к более древней и лучшей породе, нежели все другие его аристократические сородичи, хотя об этом и не знал, поскольку эта «лучшая порода» есть попытка природы восстановить первородного шакала — предка всего собачьего племени.