«Не стоит горевать, скоро подойдет время завтрака, — подумал он. — В доме напротив все уже встали, а наши «господа» спят! И до чего же смешная эта Божанди! Как это она спит на ветке? Не понимаю».

Вдруг он увидел сухощавого старика, который подоив корову, вышел из хлева, поблескивая оцинкованным ведром, полным молока. Молоко сильно пахло скошенной травой и коровьим потом. Бахадур сморщил нос, увидев пенное кружево молока.

«Ужасная пакость, — мысленно заключал пес, — но Алака и Бету почему-то очень любят его».

Коров Бахадур терпел, но ослы, которые таскали на себе корзины с бельем, очень раздражали его, потому что ни один из них никогда не помог ни Бету, ни ему. Размышления утомили пса, и он стал рассматривать ствол акации, по которому ползла ящерица.

Внезапно кто-то осторожно погладил его по спине против шерсти. Бахадур хотел совершить ошеломляющий прыжок с поворотом и арабским сальто, но вовремя сообразил, что это была разбойница Божанди. Они вошли в дом, где с вечера для них был приготовлен кошелек, в каждом отделении которого лежало определенное количество рупий, завернутых в бумажку, соответствовавшее стоимости каждого продукта в отдельности, а также целлофановые пакеты и две холщовые сумки. Божанди взяла кошелек, ибо она была казначеем, и пустые сумки с ловкостью, присущей только ей, дала легкий подзатыльник Бахадуру, и они помчались на рынок. По настоянию Бахадура, вначале они посещали толстого мясника из касты паси — «усатое чудовище». Мясник встретил своих постоянных покупателей почему-то с хохотом и всякими словами и восклицаниями, похожими на те, которые издает Бахадур, когда бывает раздражен. Он отвесил полкило баранины от бедра и два ребра.

— С вас три рупии, господа фокусники! — прорычал он, улыбаясь.

Божанди, ловко изъяв из кошелька бумажный сверточек с надписью «мясо — пять рупий», отдала его продавцу. Толстяк пересчитал деньги и добавил еще кость.

— Это тебе за верную службу своему господину, — сказал он, обращаясь к Бахадуру.

Пес ткнулся носом в массивный живот мясника и из вежливости дал ему лапу. Тот пожал ее и вдобавок еще и потряс.

Итак, начало положено. Покупатели, вдохновленные первым успехом, весело последовали дальше. Божанди совершала длинные прыжки, а пес шествовал важно, баранкой закрутив пушистый рыжий хвост.

«Его хвост похож на баранку «джипа», — подумала Божанди, из головы которой никак не выходил этот пресловутый «джип». — Когда-нибудь я все-таки прокачусь на нем с ветерком!»

На этом обезьянке пришлось прервать свои «розовые мечты», поскольку ее взору предстали горы фруктов и овощей, из-за которых едва виднелись головы торговцев.

Хануман с привычной ловкостью, не глядя, привязала сумку к ошейнику пса и, словно птица, легко опустилась на край лотка своего давнего друга — торговца фруктами дядюшки Манни.

— Пришла, дорогая? Ну, чего тебе сегодня, а? — с добродушной улыбкой спросил Манни, погладив обезьяну по круглой голове.

Вообще-то Бахадур не ревновал, когда замечал разницу в отношении к себе и Божанди со стороны продавцов и зрителей. И те и другие почему-то проявляли к ней особенное почтение. Он отвернулся. Тем более что овощи и фрукты отнюдь не вызывали в нем ни малейшего интереса в противоположность тому восторгу, который охватывал его партнершу и, конечно же, подругу Божанди при виде этих плодов. Бахадур стоял рядом, спокойно придерживая сумку нижней челюстью, а хануман, неспеша, со знанием дела брала фрукты. Прежде чем опустить очередной плод в сумку, она тщательно осматривала его, выставляя в поле зрения хозяина. Набив почти полную сумку всевозможными фруктами и помидорами, Божанди подала ее хозяину и вытащила из кармана оранжевой жилетки кошелек.

— Так! Манго — три рупии за килограмм, кокосовый орех, полкило, — две рупии, яблоки, груши, бананы… помидоры уступлю за четыре рупии, — смеясь, сказал дядюшка Манни, — итого десять рупий!

Хануман вытащила из кошелька бумажный сверточек с надписью «овощи, фрукты — шесть рупий». Не хватало четырех рупий.

— Ну, ладно! Помидоры я тебе дарю!

Старые знакомые подали друг другу руки и расстались.

По пути домой они остановились около храма. Божанди взяла сумку с плодами и, зайдя внутрь, поставила ее перед изваянием бога Ханумана. Так делали Берджу и Бету, когда учили ее делать покупки. Посидев неподвижно минут пять перед изображением Бога, Божанди с тяжелой сумкой вернулась к ожидавшему у паперти Бахадуру, и они быстро направились домой.


Притащив домой продукты, друзья обнаружили, что их великий Берджу и его милые дети еще спят крепким сном, хотя солнце уже поднялось. Недолго думая, Бахадур взял бидон и помчался к соседу за молоком.

— Многодетным — без очереди! — с улыбкой сказал молочник и доверху наполнил бидон.

Когда он вернулся, Божанди взяла бидон из пасти пса и поставила его на стол.

Бету сладко посапывал на циновке. Бахадур решил стащить с него одеяло. Мальчик проснулся и, позевывая, поприветствовал пса и ханумана. Алака спала у стены на мягком коврике. Бахадур неслышно подошел к девочке и лизнул ее в щеку.

Спустя несколько минут дети уже умывались под водопроводной колонкой. Затем они совершили утреннюю молитву. Стройные детские голоса огласили стены хижины.

— О, наш великий Боже! Спаси нас! — повторили они три раза, смиренно сложив ладони лодочкой у подбородка. После этого Бету расчесал Алаке ее прекрасные вьющиеся волосы, а она сама заплела их в косу, на которой завязала бантом красную ленту.

— Пойду будить отца! — сказала она и вышла во двор, где крепко спал Берджу, сильно уставший минувшим днем.

Алака тронула его за плечо.

— Вставай! Не надо так долго спать! Подъем! — приговаривала она, подражая отцу, который так же порой будил ее ранним утром. — Вставай, а то проспишь все на свете! Вот соня! — настаивала девчушка, но отец не шевелился.

Тогда она взяла ведро и пошла к колонке. Набрав в ведро воды, она вернулась и, подойдя к спящему Берджу, обрызгала его.

Увидев, что отец встрепенулся и быстро приподнялся, она сказала:

— Ага! Вот так! — и засмеялась.

— Зачем ты разбудила меня? — сонным голосом пробормотал тот, прищурившись. — Мне снился такой хороший сон!

Можно родиться раджой или нищим,

Брахманом или солдатом.

А нас судьба заставила

Добрых людей веселить!—

продекламировала Алака звонким голосом стихи из программы выступлений.

— Проклятая судьба, — ответил ей Берджу, поднимаясь с циновки, — под ее дудку пляшет каждый родившийся. А меня она заставила плясать под стук барабана. И все за кусок хлеба! — он улыбнулся всей своей «команде» и поприветствовал всех.

Бахадур, положив передние лапы ему на грудь, лизнул хозяина в небритый подбородок, а обезьяна пожала ему правую руку.

— Молодцы! Все уже встали? И все, я вижу, в полной форме и боевой готовности. Ну, а чай у вас готов? — обратился он к сыну.

— Официант! Быстро хозяину чай! — велел Бету хануману.

— Слуге, а не хозяину, — поправил его Берджу.

Божанди взяла за ручку белый чайник с заваркой и, наполнив одну треть чашки темно-золотой жидкостью, вопросительно посмотрела на мальчика.

— Лей еще, Божанди! Разбавлять не надо!

Обезьянка принялась с готовностью выполнять это указание и немного перестаралась, на сей раз налив чашку до краев.

— Божанди! Ну что ты наделала? Теперь придется отлить! — скомандовал Бету.

Хануман беспрекословно повиновалась. Наконец-то выполнив то, что от нее добивались, она, явно довольная этим, поднесла чай хозяину. Берджу с улыбкой принял из ее рук чашку и поблагодарил Божанди, погладив ее по голове. Затем он с удовольствием выпил крепкий, ароматный напиток и сказал:

— Бету, пойдем со мной, обольешь меня водой из ведра.

Через полчаса Берджу гладко выбритый, в свежей рубашке уже сидел за столом и завтракал вместе со всей своей семьей.

— Наша труппа вечера бездействовала! — звонким голосом констатировал Бету. — Продукты и деньги кончаются. Пора за работу! — заключил ответственный за семейный бюджет и антрепренер.

— Сегодня же воскресенье, — возразил Берджу.

— Тем более, отец! Можно больше заработать, порадовав наш бедный народ.

Берджу улыбнулся.

— Что ж! За работу, так за работу! — согласился он. — Уложите реквизит. Через полчаса выходим. Бету, ты отвечаешь за все приготовления!

Когда труппа была полностью готова к выступлению, мальчик скомандовал хануману и Бахадуру:

— На рыночную площадь!

* * *

Воскресный рынок шумел. Было людно и пестро. Берджу выбрал удобное место для работы с точки зрения простора и акустики.

Бету был одет, как юный Кришна. Его голова была повязана розовой ангочхой с павлиньим пером, в руках он держал флейту.

Круглолицая и румяная Алака изображала пастушку Радху — любовницу Кришны. Она была в белом сари, с венком из белых роз на головке.

Берджу вышел на середину круга, образованного зрителями. Бету прикоснулся губами к флейте, и из нее полились волшебные звуки.

— Очень давно играл бог Кришна на флейте, — громким голосом начал Берджу, стуча в барабан.

— Бог? На флейте? — тонким, но довольно звонким голоском спросила Алака, в данный момент исполняя в мистерии роль хора.

— Да, именно бог Кришна играл на флейте! Все девушки изнывали от любви, услышав властно призывающий и страстный голос его флейты. А он похищал одежды купающихся пастушек и целовал их под колдовским сиянием луны. Но вместе с тем был верным возлюбленным прекрасной Радхи.

Во время этого вводного речитатива Бету мимикой и жестами изображал Кришну, а Алака — Радху.

— К этой нежной пастушке он стремился неустанно, — продолжал Берджу.

Сцена из похождений Кришну заняла полчаса. Все трое исполняли ее легко, весело и впечатляюще. Зрители умилялись малолетними артистами, Бету и Алакой, которая в сущности была еще совсем ребенком, звонко поющим стихи-монологи Радхи.

Время от времени Берджу поддерживал их своим задушевным голосом, вызывая у зрителей восторг и сопереживание.

Голос Берджу был как бы слегка разбит и звенел, как надтреснутый. Эта хрипотца передавала глубоко сконцентрированную тоску и скорбь. Но о чем? О неразделенной любви? О неприкаянности? О бренности этого мира? О счастье, о Родине, потерянных надеждах и разбитых мечтах?.. В голосе Берджу звучала правдивая душа Индии. Нечто далекое, на миг блеснувшее, как волна на солнце, возникало в образе его песни, вызывая новые надежды и новые мечты…

Когда же при повторах, рефренах и припевах вступали чистый, как родник, голосок Алаки и звенящий, как серебро, голос Бету, песня, как сладкая, розовая пелена иллюзии, навевала «золотой сон» слушателям; их сердца сжимались, закипали и выступали на глазах слезы… А песня продолжала звучать мягко, упоительно и настолько захватывающе, что человек забывал о своих заботах, получая счастливое освобождение от жизни, которое дает красота как чувство присутствия Бога…

Чувствуя окончание первой половины программы, Бахадур, держа в крепких челюстях дужку пластмассового ведерка, начал обходить по кругу зрителей, которые с радостными улыбками бросали в него деньги. Божанди, следуя за ним о пятам, подбирала мелочь и рупии, если они, не достигнув цели, падали на землю.

После окончания спектакля о Кришне, Берджу зычным голосом вновь обратился к зрителям, давая время Бету и Алаке переодеться:

— Эй, не грусти! Улыбнись и не хмурься! Остановись на минуту, прохожий! И ты увидишь, как талантлива наша семья, дружная наша семья!

Начиналась вторая половина программы, в которой основная нагрузка выпадала на Божанди и Бахадура. Успех зависел от четкого исполнения ими всех трюков. Артисты зорко следили за малейшими движениями великого Берджу и Бету. Берджу на редкость умело и талантливо использовал лучшие качества и способности, заложенные природой в животных. Все трюки, которые проделывали Божанди и Бахадур, их мгновенная реакция, неукоснительное послушание и понимание отличались редкостной точностью, быстротой и слаженностью в силу их специфического содержания и образа жизни. В отличие от других подобных цирковых представлений с участием таких же животных, у «артистов» Берджу жизнь не разделялась на тренировочную дрессировку и просто существование, а то и другое было совмещено, а не разделено. Ведь это была семья, община. И программа выступления была лишь своеобразной частью их жизни. Животные на редкость глубоко понимали и чувствовали это. А потому и само выступление Бахадура и Божанди выглядело оригинальным, простым и вместе с тем настолько естественным и гармоничным, что искусство дрессировки было абсолютно незаметно. Казалось, животные лицедействуют по своему желанию и воле. Хотя, может быть, частично это так и было на самом деле.