Как и следовало ожидать, Виолетта расстроилась. То, что она вышла замуж вопреки воле родителей, рассматривалось ее семьей как нарушение дочернего долга, и она так никогда и не была прощена. Отношения не были восстановлены даже тогда, когда союз с Марке, вызывавший у нее такой восторг поначалу, превратился в нечто жалкое. Но и тогда, как часто жаловалась Виолетта, жестокое сердце старухи не смягчилось, чтобы облегчить страдания дочери. Рафаэль решил, что его мать склонна делать слишком стремительные и драматические заявления, и задался вопросом: действительно ли его бабка так исполнена ненависти? Он видел ее всего несколько раз и знал, что она – резкий, бескомпромиссный стреляный воробей, но она единственная из семьи не предавала его.

По приезде в Лондон Рафаэль был принят графиней Уэнтуорд, сидевшей в шезлонге в своей безвкусной, заставленной вещами комнате. Она любила крайности во всем, кроме чувств. Положив одну руку, украшенную драгоценностями, на резной подлокотник, в другой держа лорнет, инкрустированный россыпью ослепительных бриллиантов, она с величественным видом рассматривала внука. Хотя она казалась совершенно не тронутой его внезапным появлением, он почувствовал ее волнение, даже восторг оттого, что ее единственный внук попал в ее руки.

Под таким пристальным взглядом Рафаэль и бровью не повел. Он ответил графине таким же упорным взглядом. Наконец она произнесла:

– Прекрасно. Вы поступите в университет. Я настаиваю на Оксфорде. Я всегда терпеть не могла выпускников Кембриджа.

Это полностью устраивало его. В колледже Тринити он получил степень по философии. Когда закончилось его пребывание там, преподаватели с радостью простились с ним. Они устали от него, оспаривающего все и вся, цитирующего великих логиков и умно манипулирующего самыми пустяковыми аргументами. Больше того, о его пороках ходили легенды, и попытки администрации обуздать его разрушительные наклонности успеха не имели.

Рафаэль вошел в общество с кучкой закадычных друзей и прихлебателей, быстро приобретенных в университете. Он сразу же произвел сенсацию. Мужчины восхищались его насмешливым, зачастую злым остроумием, женщины нашли его интригующим и привлекательным.

Он спал с теми из них, с кем хотел, не позволяя себе примешивать к этому никаких эмоций.

Мать часто писала ему. Он отвечал короткими вежливыми посланиями, которые не содержали ничего, кроме голых фактов. Время от времени она навещала его. Рафаэль никогда не был с ней груб, хотя с трудом позволял ее нечастым визитам нарушать привычный распорядок его жизни.

Что же касается человека, которого свет считал его отцом, тот был верен своему слову и не лишил его наследства. Земли, которые прилагались к титулу виконта, перешли к Рафаэлю, когда тот достиг совершеннолетия, и он превосходно управлял ими. Весь доход уходил на его экстравагантный образ жизни, пользующийся печальной известностью.

Их дороги время от времени пересекались. Разочарование и боль, которые Рафаэль пережил, будучи зеленым юнцом, он старательно обращал в ненависть, возраставшую с каждой встречей, когда любое их слово свидетельствовало о взаимной антипатии. Рафаэлю доставляло удовольствие дразнить этого человека своим метким остроумием. Всех остальных это остроумие заставляло держаться на расстоянии.

Тем не менее была в этой ситуации некая ирония, которая не ускользнула от Рафаэля. Может быть, Марке и не зачал его, но он, без сомнения, сотворил его. Годами оттачивая ледяную сталь его сердца, он добился того, что едва ли теперь какие-либо двое мужчин могли быть более похожими друг на друга.

Глава 1

Дом герцога Суффолка, Мейфэр, Лондон

5 марта 1816 года

Суффолк, как заметил Рафаэль, не испытывал никаких угрызений совести, демонстрируя свое богатство. Это был самый престижный бал сезона, и граф не пожелал ни в чем себя ограничивать. Цветы, украшающие все поверхности, золоченые колонны, хрустальные призмы, свисающие с освещенных газом люстр, огромные зеркала, которые превращали сотни восковых свечей в миллионы, – все это было рассчитано на то, чтобы у любого человека захватило дух.

И Рафаэль затаил дыхание, это так, но не от пышных украшений герцогского особняка.

Его насмешливо изогнутые губы побелели от напряжения, глаза цвета нефрита были обращены к танцующим. Они казались ему всего лишь пятнами красок, сливающихся одна с другой. Его истинный взгляд был направлен внутрь, где шевелились ожившие демоны.

– Послушайте, Фонвийе, вы сейчас раздавите бокал.

Рафаэль заморгал и посмотрел на изящный высокий бокал с шампанским у себя в руке. Его пальцы обхватили бокал, словно это была кружка с элем – так, что побелели костяшки.

Подняв взгляд, он увидел Ричарда Ивенса, лорда Мартинвейла, тот явно был чем-то озабочен. Это был самый угрюмый из четверых друзей – Фонвийе, Мартинвейла, Этверза и Стратфорда, – известных как «Бичи общества», что доставляло четверке большое удовольствие.

Рафаэль немедленно расслабился и улыбнулся шутовской улыбкой.

– Благодарю за напоминание. Леди Суффолк вряд ли обрадуется, если я запачкаю кровью ее прекрасные ковры. – Опустошив содержимое хрустального бокала одним глотком, словно то был дешевый джин, он поставил его на поднос проходившего мимо слуги. Окинув взглядом комнату, Рафаэль глубоко вздохнул: – Не стоит поддаваться дурному настроению. Так какие развлечения ждут нас сегодня ночью?

Подошедший к ним лорд Чарлз Этверз, чье юношеское лицо, хилое телосложение и невысокий рост делали его похожим на двенадцатилетнего, засмеялся своим знаменитым пронзительным смешком и указал на четвертого члена их группы, который как раз начал пробираться к друзьям через зал.

Явно казавшийся встревоженным, Колин, маркиз Стратфорд, был почти так же высок ростом, как и Рафаэль, но с более темными волосами и смуглой кожей. Он обладал определенным шармом – когда хотел его продемонстрировать. Временами его остроумие разило весьма остро, и было некоторое легкое соперничество между ним и Фонвийе, признанным вожаком их компании.

– Господи, эта женщина – сущее наказание, – протяжно сказал Колин, подходя к своим закадычным друзьям. – Я никак не могу избежать ее общества.

Мартинвейл удивился:

– Вы жалуетесь на леди, которая должна стать вашей женой?

Сложив руки на груди, Стратфорд пожал плечами:

– Какое отношение имеет одно к другому?

– А вам не кажется, что имело бы смысл жениться на той, к кому вы испытываете хоть немного любви?

Этверз громко заржал, а Стратфорд нахмурился. Рафаэль выгнул бровь, глядя на друга.

– В самом деле, Мартинвейл, ваша наивность порой меня удивляет. Для негодяя и повесы высшей степени – а именно так моя бабка называет нас, с гордостью доложу я вам, – у вас какие-то слишком романтические идеалы. Любовь, говорите вы? Что общего у этого сомнительного чувства с любой из этих чудовищных ритуальных случек, происходящих у нас на глазах?

Он обвел изящной рукой благовоспитанное общество, заполняющее зал.

– Перед вами – брачный рынок. Товар за товар – я под этим разумею жен за деньги. Союзы заключаются между семьями, и состояния растут, потому что под этим кроется не любовь, несчастный вы олух, а «сколько».

Стратфорд, всегда готовый бросить вызов, проговорил:

– Вы хотите сказать, что не верите в любовь, Фонвийе?

– Любовь? – Рафаэль чуть не подавился. – То, что вы видите, друг мой, это похоть, не более того. Мужчина, могущественный охотник, вожделеет прелестей обольстительной самки. Его папочка вожделеет ее приданого. Любовь – это всего лишь термин, делающий все это более пристойным.

– Любовь – не для таких мужчин, как мы, я совершенно с этим согласен, – уточнил Стратфорд. – Но говорить, что ее не существует, я бы не рискнул.

Схватив бокал шампанского с подноса, предложенного лакеем, Рафаэль сделал глоток и посмаковал сладкую жидкость на языке. Это занятие отвлекло его от неприятного напряжения, стянувшегося узлом в груди.

Любовь.

Ее не существует. Он лучше других знал разрушительную природу этой одержимости, которую люди ошибочно именуют любовью. Они называют ее так в оправдание себе, а потом сочиняют баллады и поэмы, чтобы превознести ее, но в ней нет ничего возвышенного. Это эротический аппетит, это жажда, но прежде всего это – обладание.

Любовь?! Нет, нет и нет.

Господи, да он сегодня просто в дурном настроении! Наверное, это из-за язвительных замечаний, которые он выслушал от своей бабки за обедом. Она сравнивала его с молодыми людьми сомнительной репутации, которых знала в свое время и презирала. Было упомянуто и имя Марке. Рафаэль терпеть этого не мог; его выводило из себя даже напоминание о существовании этого человека. Он всегда чувствовал себя при этом задетым за живое.

А теперь эти болваны толкуют здесь о любви!

– Значит, вы глупы, – заявил Рафаэль, стараясь говорить спокойно.

Этверз хихикнул.

– Фонвийе, – вмешался в разговор Мартинвейл, – я просто шокирован вашими словами.

Картинно прижав руку к груди, Рафаэль слегка поклонился.

– Сожалею, что обидел вас, мой нежный друг. Правда – вещь малоприятная. В зале, который, как предполагается, полон любви, – это слово он произнес с сарказмом, – я не вижу ничего, что могло бы произвести на меня впечатление.

Мартинвейл слегка кивнул в сторону пары, которая только что закончила танцевать.

– Посмотрите вон туда. Это Джулия Броуди и сэр Саймон Блейк. Она не является богатой наследницей и даже не происходит из какой-то знатной семьи, но в этом сезоне ею восхищается весь свет. Блейк – достойный малый, к тому же умный. Все только и говорят что об их безумной любви.

Бросив взгляд на пару, о которой шла речь, Рафаэль увидел, что молодой человек и девушка улыбаются друг другу. Он подумал, что с этим глупым выражением на лицах они похожи на безмозглых дураков.

– Простая влюбленность, не более того. Она пройдет, как только на его палец наденут золотое кольцо.

– Поговаривают, что они обручатся еще до конца сезона. Это будет превосходное окончание такого бурного романа. Они любят друг друга, а вы не правы, мой пресыщенный друг.

Слова Стратфорда, как это часто бывало, вызвали раздражение Рафаэля. Порой Рафаэль даже сомневался, что их с Колином связывает истинная дружба. Он нахмурился. Девушка стояла к нему спиной, но он видел лицо этого болвана Саймона. Худой и высокий. Тот тип, по которому вздыхают женщины с тех пор, как Байрон ввел моду на бледных и замкнутых мужчин. Правда, похоже, что этот в самом деле сильно увлечен девушкой.

Рафаэлю захотелось рассмеяться, но он не смог.

– У него просто слюнки текут, когда он смотрит на нее, – пробурчал он, поднося бокал к губам. – У него сейчас панталоны треснут.

Этверз разразился пронзительным смехом.

– А что, если это действительно любовь? – настаивал Стратфорд. – И тогда вы ошибаетесь, друг мой.

Медленно повернув голову, Рафаэль окинул Колина взглядом своих зеленых глаз.

– Спорим, что это не любовь? Стратфорд, вы сделали невозможное – вы меня заинтриговали. Как, по-вашему, проверить это пари?

– Я мог бы применить мои значительные таланты, чтобы соблазнить девочку. Если бы я сумел разлучить их, значит, это явно не настоящая любовь.

Улыбка Рафаэля была такой же дружелюбной, как у барракуды.

– Но если вы спорите против вашего успеха, откуда мне знать, что вы будете действовать с энтузиазмом?

– Вы полагаете, что я вас обману?

– Стратфорд, вы забываете, что я вас слишком хорошо знаю. Угрызения совести не принадлежат к лучшим качествам вашего характера.

– Можно пустить слух, – нетерпеливо бросил Этверз. – Подвергнуть сомнению ее добродетель. И Блейк даст ей отставку.

– У этого плана есть свои достоинства, – задумчиво сказал Рафаэль. – Но ложью можно напустить слишком много тумана. А я предлагаю встречный вызов. Я сам проверю преданность этой девушки. – Он недобро усмехнулся. – Я утверждаю, что она будет смотреть на меня своими большими ясными глазами, разинув свой маленький, как розовый бутон, ротик. Очень скоро, друзья мои, она совершенно забудет о своем Саймоне. Вот вам и вся любовь.

– Черт знает, что вы говорите! – Мартинвейл нервно провел рукой по волосам. – Вы хотите погубить девушку ради пари. Фонвийе, ведь это…

– Вовсе нет. Знать об этом будем только мы четверо. Я, естественно, представлю вам троим доказательства того, что любовь девушки больше не направлена на ее дорогого Саймона, однако дальше это пойти не должно.

Стратфорд заявил:

– Считаю, что выяснить, кто из нас прав, стоит пяти тысяч. В Аскоте[2]. Это должно быть сделано в день открытия скачек.

– Согласен, – сказал Рафаэль, не задумываясь. Жаркий, покалывающий поток удовлетворения разлился по его жилам, как теплый мед, и он вдруг почувствовал себя спокойным и довольным, как сытая кошка.