Она посмотрела на Остина. Его тело с ног до головы сотрясала крупная дрожь, на лбу выступил пот. «Это от слабости», – догадалась Молли. Он подтвердил эту ее догадку, плюхнувшись с размаху в кресло. Передохнув, Остин схватился за дощечку и начертал одно-единственное слово:

КЛЯНЕШЬСЯ?

Молли понадобилось не меньше минуты, чтобы разобрать его закодированное послание. Он спрашивал, готова ли она поклясться, что уедет в тот самый день, когда он придет в норму.

– Клянусь, – серьезно сказала Молли.

Остин закрыл глаза, глубоко вздохнул и, признавая свое поражение, кивнул в знак того, что готов вернуться домой.

Глава 9

На следующий день после того, как Остин вернулся домой, в дверь позвонили. Молли открыла дверь и обнаружила, что к мужу пришла редкая гостья: его сестра Габриэль.

Стоя на ступеньках у крыльца, Габриэль, прежде чем войти в дом, в последний раз затянулась сигаретой, швырнула окурок под ноги и раздавила его подошвой красной туфли на высоком каблуке. Затем, звеня браслетами, она оправила обтягивающую бедра кожаную юбку и сказала:

– В газете в медицинской колонке напечатали, что Остин выписался из больницы.

Хотя Габриэль жила на расстоянии каких-нибудь восьмидесяти миль от Ла-Гранде, Молли видела ее всего два раза. В первый раз – незадолго до того, как они с Остином поженились, и во второй – на похоронах отца Габриэль и Остина. Оба раза Габриэль держалась подчеркнуто холодно, так что подойти к ней, чтобы познакомиться поближе, казалось немыслимым.

Все в этой женщине было для Молли чужим и абсолютно неприемлемым. Даже ее манера одеваться. Даже то, как она курила и пила, не говоря уже о самих этих пороках. Раздражали каждый ее жест и вообще весь ее облик. Молли не могла отделаться от ощущения, что Габриэль продолжает жить в конце пятидесятых, а в качестве настольного пособия использует молодежные журналы той безвозвратно ушедшей эпохи.

«Непутевая» – вот единственное верное слово, которым Молли могла бы коротко охарактеризовать эту женщину.

Остин никогда особенно о своей сестре не распространялся. Молли, за исключением того, что та позировала обнаженной для нескольких мужских журналов, почти ничего о ней не знала.

Молли распахнула дверь пошире, сделала шаг в сторону и впустила сестру мужа в дом.

* * *

Габриэль сидела на краешке стула, вытянув стройные ноги и скрестив их в щиколотках. Ей очень хотелось курить. Хотя Остин никогда не был особенно разговорчивым, воцарившееся в гостиной молчание, связанное с его нынешним состоянием, начинало уже действовать ей на нервы. Она даже стала сожалеть, что Молли вышла, оставив их с Остином наедине. Когда вот так сидишь и молчишь, не зная, что сказать родному брату, поневоле чувствуешь себя полной идиоткой.

С другой стороны, о чем, собственно, ей говорить с Остином? За последние двадцать лет они виделись три или четыре раза. Зря она вообще к нему приехала – вот что. И чего это вдруг на нее нашло? Человек, который сидел перед ней, был, в сущности, ей совершенно чужим. У него была взрослая дочь, с которой она даже не была знакома, и внучка, которую она, соответственно, тоже никогда не видела. Помнится, Остин написал ей о рождении ребенка, но она долгое время не могла вспомнить, кто у него родился – девочка или мальчик.

Решив, наконец, нарушить затянувшееся молчание, Габриэль откашлялась и произнесла:

– Никак не могу вспомнить, говорила я тебе, что хожу в вечернюю школу, или нет?

Ложь. Впрочем, не совсем. Все-таки несколько вечеров она эту самую школу посещала. Потом, правда, вся эта тягомотина ей надоела, и она забрала документы. Зачем она вообще об этом заговорила? Да очень просто: она была уверена, что сам факт того, что она снова стала посещать школу, окажется для Остина не лишенным интереса.

– А закончив школу, я смогу поступить в колледж. Заочный, конечно.

Остин издал мычание, с помощью которого пытался выразить свое безусловное одобрение. Удивительное дело, Остин, судя по всему, был рад ее видеть. Было, было все-таки время, когда они друг без друга просто жить не могли, а такое не проходит бесследно. Как-то раз Остин даже принял на себя ее грехи, за что его основательно поколотили.

Ах, это доброе, старое время…

Как, черт возьми, хочется курить! Но пепельницы поблизости не видно. Если она закурит, то очень может быть, в следующую минуту в комнату ворвется Молли с ведром воды в руках.

Много ли, мало ли, но до сих пор говорила одна Габриэль. Неожиданно Остин стал издавать какие-то звуки, и она поняла, что он тоже старается с ней общаться. Габриэль пришло в голову, что он пытается спросить ее о том, как она живет. Он хотел знать, какие еще деяния, помимо подвига с поступлением в вечернюю школу, она совершила в этой жизни.

Курить захотелось еще больше – хоть кричи.

Слазив в сумочку, Габриэль достала пакетик с жевательной резинкой, предложила пластинку Остину, а когда он, помотав головой, отказался, сунула ее в рот и принялась усиленно работать челюстями.

– Тебе интересно, чем я занимаюсь сейчас? – для верности спросила она.

Ответить на этот вопрос искренне она бы не смогла. Как, в самом деле, сказать старшему брату, что ты зарабатываешь себе на жизнь стриптизом? С другой стороны, он, может быть, не столь консервативен, как кажется? Одна старая дама, что жила с ней в доме этажом выше, узнав, что Габриэль танцует стриптиз, даже выразила по этому поводу восхищение.

– Стало быть, тебя интересует, что я сейчас делаю? – повторила Габриэль. Врать ей больше не хотелось, хотя по этой части она была настоящим спецом. – Да как сказать? Берусь то за одно, то за другое. Кручусь, одним словом.

Трудно было придумать тему, которая могла бы заинтересовать их обоих. Ведь они такие разные. Если честно, то большинство значительных, интересных и забавных событий в ее жизни было связано с мужчинами, походами в бар, выпивкой и танцульками. Когда же очередной мужчина ее бросал, в душе у нее поселялась чувство пустоты и безысходности. По счастью, это скоро проходило…

Чтобы подыскать тему для разговора, Габриэль порылась в памяти, вновь возвращаясь мыслями к их с Остином общему прошлому. Неожиданно ей вспомнилась история, которая в свое время была одной из ее самых любимых.

– Помнишь, как мы были маленькими и обедали в одном ресторане? По моему наущению ты за обедом защемил «молнией» на джинсах конец скатерти. А когда встал, стащил скатерть и все тарелки со стола на пол!

Момент и впрямь был классный.

– Когда мы вернулись домой, нам попало по первое число, но дело, как говорится, того стоило!

Остин расплылся в улыбке и согласно кивнул.

– А помнишь, как в свой первый день в школе я то и дело сбегала от учительницы и неслась в класс, где занимался ты? В конце концов учительница разрешила мне остаться в твоем классе до конца учебного дня!

Разгоряченная воспоминаниями, Габриэль неожиданно развеселилась. Остин больше не казался ей чужаком. Он снова стал для нее таким же близким, как и прежде. Вспоминая забавные случаи из детства, она до такой степени вошла во вкус, что не заметила, как Остин уснул. А ведь Молли предупреждала ее, что Остин быстро утомляется… Незачем ей было сидеть у него так долго.

Габриэль встала с места и подошла к его креслу.

– Будь здоров, Остин, – прошептала она.

Во сне складки у него на лице разгладились, и он еще больше напомнил ей того задорного подростка, с которым она когда-то была очень дружна.

Инсульт, который у него случился, в определенном смысле был «заслугой» их отца. Это он вечно подстегивал Остина, заставляя его думать об успехе, успехе любой ценой. Папаша требовал от него свершений, которых не смог бы добиться и супермен – не то что Остин. Не зная характера и возможностей сына, он неустанно, день за днем на него давил. А в том мире, где они обитали, наград за промежуточные успехи не полагалось – одни только колотушки за неудачи. Ставка делалась только на максимум. Ценой невероятного напряжения воли и всех своих сил Остин добился того, что неудач – в узкопрактическом смысле этого слова – у него становилось все меньше. И вот вам, пожалуйста, результат.

Когда Остину было девять или десять, папаша поставил его в угол и продержал так всю ночь. А все потому, что на контрольной по математике он не решил одной задачи. Всего одной из десяти – подумать только!

И мать ничем не могла им с Остином помочь. Она бессловесной тенью бродила по дому, пребывая где-то на окраине их жизни и крайне редко с ней соприкасаясь. Только много позже Габриэль поняла, что их мать была безвольной и не очень умной женщиной. Но папаша ничего против этого не имел. Ему нравилось доминировать над всем и вся в том мире, который он сам же и создал.

Однако назвать их мать глупой тоже было бы неверно. Поскольку в один прекрасный день она сбежала из дома и никогда там больше не объявлялась. Габриэль пришла к выводу, что она встретила какого-то богатого парня, потому что поначалу они получали от нее открытки из разных экзотических уголков земли. Но со временем поток открыток стал иссякать, а потом и вовсе прекратился. Мать не присылала им поздравлений даже на день рождения и Рождество.

Тогда их отец сказал, чтобы они забыли о матери, вычеркнули ее из памяти. Узнав, что мать больше к ним не вернется, Остин заплакал. Габриэль прежде никогда не видела, чтобы он плакал. Даже когда папаша награждал его тумаками. С тех пор, правда, он больше не плакал. Ни разу.

Стоя у двери комнаты, Габриэль вспоминала, как в дальнейшем сложилась их жизнь. Все свое внимание папаша перенес на сына. Зажал в своих железных когтях и не отпускал. Так, из-за его патологической склонности к совершенству и привычки все мерить по самому высокому, «гамбургскому», счету, Остин был лишен детства.

Шаги и шум в прихожей напомнили Габриэль, что ей пора уходить. Остин спал, как младенец. Когда, интересно знать, она увидит его снова? Может быть, опять лет через десять?

От внезапно нахлынувших на нее чувств у Габриэль перехватило горло, а перед глазами все стало расплываться от слез. Тряхнув головой, чтобы избавиться от печальных мыслей, она подхватила сумку и решительным шагом вышла из комнаты.


Марк не уставал повторять себе, что ему надо держаться от Молли подальше. Хотя бы некоторое время. Тем не менее, узнав, что Молли забрала мужа из больницы, он не смог устоять перед искушением и в первый же свободный день заехал к Беннетам: уж очень ему хотелось выяснить, как поживает Молли после воцарения в доме Остина.

По его мнению – а он судил по выражению ее лица и печально поникшим плечам, – дела у нее шли не самым лучшим образом. Было только три часа дня, а Молли уже выглядела утомленной до крайности.

Думать о том, что Молли не имеет ни минуты покоя и выбивается из сил, чтобы угодить Остину, который не стоит ее мизинца и никогда не оценит ее по достоинству, ему было неприятно.

– Ну ты как – держишься? – спросил Марк сразу после того, как Молли впустила его в дом.

Она закрыла за ним дверь и вздохнула.

– Держусь. Хотя, надо признать, мое пребывание здесь Остина не слишком радует.

– Возможно, тебе стоит все переиграть? Какого черта надрываться ради этого типа? Почему, к примеру, тебе не нанять какую-нибудь женщину?..

– Марк, прошу тебя… – сказала Молли, поднимая руку. – Я должна пройти через это сама.

Марк мог ее понять. В принципе, он хорошо понимал других людей – в этом-то и заключалась его главная проблема. Он был, что называется, всеобщей жилеткой, в которую плакались все кому не лень.

В холле хлопнула дверь, а потом послышался дробный перестук дамских каблучков. Марк повернул голову и увидел женщину в тесной, облегающей юбке, красном кожаном пиджаке и с большими, в виде колец, серьгами в ушах. Ее светлые волосы были особым образом подстрижены и спускались на плечи в виде неровных прядей. Беспорядок, впрочем, был кажущимся. Каждая из этих прядок была зафиксирована на нужном их обладательнице месте с помощью лака для волос. По мнению Марка, эта женщина относилась к разряду тех особ, которых его мать именовала шлюхами.

Как, интересно знать, подобная женщина оказалась в доме Молли? И что она здесь делает? Эта дама с вызывающей внешностью на фоне застилавших навощенные полы дорогих ковров и комнат, заставленных антикварной мебелью, казалась абсолютно чужеродным элементом.

Неожиданно он услышал прерывающийся от волнения голос Молли:

– Познакомься, Марк. Это сестра моего мужа Габриэль.

Сестра Остина? Удивлению Марка не было предела. Он не мог поверить, что у этого консервативного, наглухо застегнутого на все пуговицы бизнесмена такая сестра. Как говорится, полная его противоположность. За исключением имени, конечно. Габриэль – подумать только! Видимо, в роду у Беннетов существует традиция награждать своих отпрысков экзотическими, помпезными именами.