Тереза Вейр - Вся ночь впереди

– Хочу, чтобы мои руки запомнили все изгибы вашего тела, – сказал Шон. – Тогда я смог бы изваять вас даже в ваше отсутствие.

Она представила себе, как его руки скользят по ее телу, проникая в его самые сокровенные места, и вздрогнула.

– В самом деле, Молли, вы согласились бы мне позировать? – спросил он.

Она перекатилась на бок, посмотрела на него в упор и коротко ответила:

– Да.

Он, воспользовавшись моментом, попытался было уговорить ее отправиться к нему в мастерскую немедленно, но Молли отказалась. Она еще не была к этому готова – ни к свиданию, ни к позированию, ни к тому, что неминуемо должно было за этим последовать. Она вдруг почувствовала себя юной девушкой, которую пригласили на свидание, намекнув, что оно, возможно, будет сопряжено с радостями плоти. Но такие свидания, как известно, спешки не допускают. Она должна вернуться в свою маленькую квартирку, принять душ, тщательно подкраситься, а потом основательно подумать над тем, какой наряд ей надеть и какие духи выбрать.

Все необходимо сделать на высшем уровне.

Шон сказал, что зайдет за ней ближе к вечеру и отведет на пристань, где стоит его яхта.

Поднявшись с места, он взял ее за руку и потянул за собой. Когда Молли послушно встала, он нагнулся, поднял с песка свое полотенце и задрапировался в него, как в тогу. В его глазах проступало желание – возможно, даже более сильное, чем ее собственное. В следующее мгновение Шон притянул ее к себе; держа полотенце за края, распахнул его, а потом свел руки у нее за спиной, укрыв ее полотенцем и, словно ширмой, отгородив их обоих от всех, кто находился на пляже.

Затем он смахнул с кожи у нее на шее налипшие песчинки, провел пальцем по ключицам, задержался на груди. В следующее мгновение его рука соскользнула с ее груди и устремилась к загорелому животу.

– Ты такая красивая, – прошептал Шон, – такая желанная…

Когда он произносил слово «желанная», его акцент проявился особенно сильно, и эти непривычно прозвучавшие для ее уха звуки неожиданно вызвали у нее новый всплеск страсти.

– Я хочу тебя, – продолжал он. – С того самого дня, как увидел тебя с букетиками цветов на пристани.

Молли впилась пальцами ему в плечи и почувствовала, как напряглось все его тело, когда он коснулся рукой резинки ее крохотных трусиков.

Он закрыл глаза. Она видела, как пульсировала голубая вена у него на шее.

– Ты хочешь меня? – тихо спросил он.

Та, прежняя, Молли, вместо того чтобы хоть что-то ответить, повернулась бы и обратилась в бегство. Она бы решила, что в ней недостаточно страсти, чтобы ответить на страсть Шона, испугалась бы, что не сможет его ублажить. Но Молли обновленная, нынешняя чувствовала себя гораздо увереннее.

– Хочу, – твердо сказала она, прижимаясь всем телом к сильному телу Шона.

* * *

Молли приняла душ, надела белые шорты и узорчатый топ – все с иголочки, все, включая белье, новенькое. Когда она наносила на лицо косметику и губную помаду, ее рука от возбуждения слегка подрагивала.

Когда она прикасалась смоченной духами пробкой от флакона к шее, зазвонил телефон.

Она сняла трубку.

– Мам?

У Молли тревожно сжалось сердце. По голосу дочери она сразу поняла, что что-то случилось. Стиснув трубку с такой силой, что у нее побелели костяшки пальцев, она стала ждать, когда дочь введет ее в курс дела.

– У отца случился удар…

Удар?

Молли сжала трубку обеими руками. Должно быть, дочь ошиблась. Остин ни дня в своей жизни не проболел. Более того, Молли втайне считала, что у него сверхъестественный иммунитет ко всем болезням, включая даже такие заразные, как грипп.

– У меня давно не было об отце никаких известий, – сказала Эми.

Удивительное дело: у Эми дрожал голос, хотя она славилась своим хладнокровием и умением держать себя в руках.

– Ну… я и поехала к нему домой… – Тут Эми с шумом втянула в себя воздух. – И нашла его… на заднем дворе. Было темно, и шел дождь, – продолжала торопливо говорить Эми, проглатывая окончания и громоздя слова одно на другое. – Папа лежал неподвижно прямо на земле. Поначалу я даже подумала, что он умер.

У Молли перехватило горло.

Похоже, это правда. У Остина и впрямь случился инсульт.

Хотя она до сих пор не могла в это поверить, эта мысль, какой бы невероятной она поначалу ей ни казалась, стала постепенно проникать в ее сознание.

– Когда папу перевезли в больницу и врачи осмотрели его, выяснилось, что у него действует только одна рука и он не может ни говорить, ни двигаться… – Тут Эми всхлипнула. – Лежит, бедняга, на спине и безучастно смотрит в потолок…

«Бедная, бедная Эми, – подумала Молли. – Сколько же ей всего пришлось перенести!»

Переезд во Флориду стал для Молли настоящим испытанием. Прежде всего потому, что она, как ей казалось, бросила Эми и ее дочурку Мелинду на произвол судьбы. Теперь их отделяло друг от друга пятнадцать тысяч миль, и Молли очень переживала по этому поводу, поскольку материнство было для нее лучшей порой жизни, а свою дочь и внучку она любила больше всех на свете.

Когда Эми выросла, вышла замуж и зажила своей собственной жизнью, Молли ощутила страшный вакуум, так как на протяжении многих лет вкладывала в дочь все лучшее, что было у нее в душе. У нее сложилось такое ощущение, что с уходом дочери у нее будто отрезали кусок сердца. Эта рана продолжала ныть, хотя Молли отлично понимала, что уход детей из семьи – самое естественное дело.

Теперь, однако, выяснилось, что дочь в ней нуждается. Это обрадовало Молли: она-то думала, что Эми вряд ли когда-нибудь обратится к ней за поддержкой и помощью.

Но может ли она вернуться домой при сложившихся обстоятельствах? Хотя бы ради Эми?

О господи, как же трудно принять решение.

– Разумеется, отец ничего об этом звонке не знает. Думаю, он не захотел бы, чтобы я сообщала тебе о том, что с ним произошло. Конечно, мне не следовало бы ни о чем тебя просить, но мамочка… – Тут голос Эми снова задрожал и прервался – уже в третий раз за время этого телефонного разговора. Должно быть, такое происходило с дочерью впервые в жизни.

«Она не представляет, о чем собирается меня просить. Если бы представляла, у нее язык бы не повернулся», – подумала Молли.

Молли всегда считала Эми сильной женщиной. По счастью, ее дочь не знала, что значит провести половину своей жизни в тени другого человека.

– Я не собираюсь просить тебя вернуться к отцу, – сказала между тем Эми. – Знаю, что временами он бывает совершенно несносным. Я просто боюсь принять неверное решение. Не знаю, к примеру, вызвать ли к нему другого врача или ограничиться услугами врача лечащего. Я много чего не знаю, а потому чувствую себя крайне неуютно. Короче говоря, мама, мне страшно.

Эми напугана?

Молли сокрушенно покачала головой. Эми всегда казалась ей воплощением отваги. Никто из соседских девочек не раскатывал на роликовых коньках с такой бесшабашностью, как она. Да что там коньки! Эми никогда, даже в самом нежном возрасте, не боялась темноты. Когда же ей пришло время рожать, она, единственная из всех рожениц, отказалась от обезболивающих уколов.

– Ну так как, мам, ты вернешься?

В ту самую минуту, когда Эми задала наконец этот роковой вопрос впрямую, в дверь постучали.

Шон!

Неподалеку от того места, где Молли снимала квартиру, находилась пристань, а у этой пристани стояла его яхта. Молли могла ступить на борт яхты и отправиться с Шоном в путешествие. Короче, могла начать новую жизнь, стать другим человеком – независимым и свободным.

Но откуда, спрашивается, у нее вдруг возникли такие мысли? Кто ей сказал, что она может начать жить сначала и двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое?

Они с Остином поженились, когда были еще совсем юными. В определенном смысле, они вместе взрослели. Вернее, взрослел один только Остин, а она со вступлением в брак словно бы остановилась в своем развитии.

В дверь снова постучали, на этот раз более настойчиво. Между тем находившаяся на противоположном конце провода Эми все еще дожидалась ответа матери.

Всю свою жизнь Молли делала только то, что должно, и никогда не поступала, как ей хотелось.

Похоже, и нынешняя ситуация не являлась в этом смысле исключением.

Однако возвращаться к Остину ей не хотелось.

С тех пор как по прошествии лет они с Остином стали все больше и больше друг от друга отдаляться, их интимная жизнь, поначалу довольно сносная, также стала претерпевать изменения, причем в худшую сторону. Нет, Остин ее не бил – он не был жестоким человеком, тем не менее бывали случаи, когда он неожиданно позволял себе выругаться или сказать ей какую-нибудь мерзость. Она же молча поднималась с постели и уходила из комнаты…

И тогда он устремлялся за ней. Несмотря на то, что с тех пор прошли годы и теперь их отделяло друг от друга полконтинента, Молли ясно представила себе, как он, тяжело дыша, идет за ней следом из комнаты в комнату и, наконец, настигает.

По большому счету, назвать это изнасилованием было нельзя. Хотя бы потому, что она в таких случаях никогда не сопротивлялась. Если бы Молли попыталась оказать ему сопротивление, он, возможно, опомнился и остановился бы, но она была покорна. Быть может, она не сопротивлялась, поскольку не считала нужным оборонять свои, как она считала, слегка уже увядшие прелести, а может быть, думала, что на этот раз их интимное сближение произойдет по-другому, не так, как это было в прошлый раз. Все надеялась, что в один прекрасный день у них все изменится…

Увы, этот день так никогда и не настал.

Они совокуплялись там, где он ее настигал: в кладовке, на ступеньках лестницы, на полу в коридоре… Для него такая близость была актом отчаяния, желанием доминировать над ней любой ценой, для нее же – элементарным актом подчинения.

Когда все заканчивалось и на ее теле оставались зримые отпечатки жестокой любовной игры, он покидал ее, не сказав ни слова…

За дверью ее дожидался Шон – приятный, привлекательный и очень сексуальный мужчина. Мужчина, который, она не сомневалась в этом, позволит ей наконец испытать оргазм. С Остином она оргазма никогда не достигала. То ли в силу врожденной робости, то ли по причине страха, который испытывала перед мужем. Но Шон не таков. В его присутствии она чувствовала себя защищенной. Господь свидетель, как это ей было необходимо. По правде говоря, она всю жизнь об этом мечтала.

Стук становился все более настойчивым.

– Молли!

В голосе Шона слышалась озабоченность. Казалось, он чувствовал, что у Молли что-то не так.

Ей хотелось крикнуть: «Я боюсь!», а потом выплакаться у него на плече.

Продолжавшая ждать ответа Эми напомнила о себе:

– Мам? Ты меня слышишь?

Молли со всхлипом втянула в себя воздух. Почему же она всего на свете боится? Она давно уже взрослая: она мать, бабушка наконец. И, между прочим, жена. А Остин – все еще ей муж. И отвечать за него должна она, а уж никак не Эми.

– Я приеду, – четко, чуть ли не по слогам сказала она и положила трубку.

Остин, сидя в кресле на колесах, смотрел в окно больничной палаты.

Итак, она возвращается.

Он не хотел ее видеть.

Он опустил глаза, посмотрел на свое беспомощное тело, обряженное в зеленую больничную пижаму, на неподвижную левую руку и сделавшиеся будто деревянными ноги.

Он не хотел, чтобы она его видела таким.

Остин находился в больнице вот уже восьмой день и хорошо изучил здешний распорядок. Завтрак в семь. После завтрака его отвозят в кабинет терапии – местечко, надо сказать, не из приятных. Там полно таких же бедолаг, как он, волею судьбы низведенных до состояния идиотов.

Остин терпеть не мог калек и прочих обиженных богом существ. Тем труднее было для него переносить свое нынешнее состояние.

В кабинете терапии медбрат пытался научить его заново стоять на негнущихся ногах. Потом логопед старался восстановить его речь, а другой врач учил его делать основные, присущие человеку движения.

Остин даже не пытался освоить всю эту премудрость и указаниям врачей не следовал. Прежде он ничьих приказов не выполнял, а сам раздавал указания.

Кроме того, ему казалось, что все это абсолютно бесполезно.

Ему говорили, что многие оказавшиеся в его положении люди после реабилитационного курса достигают почти полного выздоровления. Но Остин знал одного парня, который после перенесенного инсульта так никогда и не научился ходить и разговаривать.

И стал овощем.

Остин – в который уже раз! – с отвращением оглядел себя.

Ужас.

Ну почему Эми не захотела ухаживать за ним сама и вместо этого позвонила своей матери?

Вспомнив, в каком беспомощном состоянии нашла его Эми, Остин поморщился…