Светлана Лубенец - Вся палитра нежности

Юная женщина перевела дух и спросила:

– Ты уже пожалел обо всем, что затеял?

– Я?! – Вербицкий не ожидал этого вопроса, а потому был застигнут врасплох. Он и сам не знал, жалел об этом или нет. С одной стороны – он жалеть никак не мог, потому что продолжал любить жену. Лежа с ней в постели, он мечтал об одном: вот Галочка родит, отойдет от родов и тогда… Эту фразу он никогда не додумывал до конца, поскольку, уже только дойдя до ее середины, всегда боялся, что не выдержит, развернет Галю к себе лицом и зацелует до смерти. С другой стороны, он опасался, что собственная жена так никогда и не позволит ему этого: вырвется, надает по физиономии… И что ему тогда делать?

Галя зябко запахнула на груди белую шаль, которая упала ей на плечи в коридоре, и печально проговорила:

– Да, ты! Если хочешь, мы можем развестись… Хоть завтра…

Сашка нервно вздохнул, облизнул вмиг пересохшие губы и натужно, будто слова застревали где-то внутри напрягшегося горла, проговорил:

– То есть тебе все равно… есть я, нет меня… Так, значит?

– Нет, это не так… – горячо отозвалась Галя. Она прислушалась к себе и поняла, что вовсе не так равнодушна к своему мужу, как он это пытается представить.

– А как? – воскликнул Сашка, и в его голосе послышалась такая мука, что Галочка бросилась к нему на грудь и горячо зашептала в ухо:

– Не так, не так… Ты для меня… Я не знаю, как сказать, но… в общем, очень важный человек… Мне с тобой спокойно, Саша, как никогда ни с кем… Мне даже дома, с родителями, не было так хорошо, как с тобой…

– Но все-таки не любишь?

– Я… я не знаю… – Галя продолжала неловко прижиматься к мужу тугим животом.

– Этого нельзя не знать! Я точно знаю, что люблю! Как можно не знать!

– А если любишь… то… потерпи еще, Саша…

Галочка подняла на мужа свои чистые голубые глаза, а он невольно потянулся к ее губам, нежно-розовым, чуть припухшим. И она не смогла отвести от него своего лица. И он поцеловал ее так, как не посмел в первую брачную ночь, чистую и целомудренную. И уж совсем по-другому, если сравнивать этот поцелуй с тем, первым, в нише из овощных ящиков. От этого нового поцелуя у юной женщины все поплыло перед глазами. Она еще не знала, что поцелуи могут действовать так странно. Даже когда ее целовал Якушев, все было совсем не так. С Колькой она будто пробовала на вкус взрослую жизнь, проверяла, насколько она хороша и насколько подходит ей. Колькины поцелуи ей подходили, а вот все остальное – нет. Но именно из этого «остального» и образовался в ее организме ребенок, которого она почему-то, вопреки нынешнему полному неприятию его отца, уже любила изо всех сил.

Якушев тоже пробовал Галочку, юный муж – любил. И через этот поцелуй его любовь перелилась в Галю живительной, горячей струей. Глаза беременной женщины широко раскрылись, удивляясь, а губы уже сами тянулись к Сашке – надо срочно проверить: будет ли во второй раз так же хорошо, как в первый. И было хорошо, и было еще лучше, чем в первый! А в третий еще лучше, чем во второй! И если бы не восьмой месяц беременности, то…

Галя даже сказала Сашке тихим интимным шепотом:

– А знаешь, женщины в консультации говорят, что вообще-то… если осторожно… то можно и…

Она в смущении не договорила и спрятала лицо на груди мужа.

– Нет, Галя… – дрогнувшим голосом отозвался Сашка. – Честно говоря, я даже не знаю, как это сделать, когда такой живот… Навредим еще… Не надо… Недолго уж осталось. Ты роди, а там… Если ты меня… в общем… если мы с тобой…

Последние слова утонули в новых поцелуях, количество которых по-прежнему продолжало переходить в качество. И в конце концов Галя уже кляла свой живот, который не позволял ей того, чего уже так страстно хотелось.

Накануне Дня Советской армии и Военно-морского флота у Гали Вербицкой отошли воды. Когда Сашка увез жену в роддом, свекровь недовольно сказала мужу:

– Ну ты подумай, Илья! Ведь прямо к Сашенькиному празднику ее угораздило! Не раньше, не позже, а именно ко Дню Военно-морского флота!

– Брось, Тамара, – отозвался он. – Нашла тоже праздник! Что флот дал Сашке, кроме хромоты? Он вообще чуть не сдох там!

– Что ты такое ужасное говоришь о собственном сыне! Прямо как о шелудивом псе: сдох! Как можно! А Сашенькина хромота почти и незаметна!

– Как есть, так и говорю! И хромота заметна! И, чувствую, никогда не пройдет, вопреки предсказаниям этих эскулапов… этих вивисекторов!!!

Тамара Ивановна не знала, кто такие вивисекторы, но поняла, что муж здорово зол на врачей госпиталя, и поспешила опять вернуться к той теме, на которую ей больше всего хотелось поговорить:

– И все равно! Несмотря на эту хромоту… повторяю: легкую и едва заметную, любая девушка с радостью пошла бы за Сашеньку, а ему теперь мыкайся с чужим ребенком и с этой…

Тамара Ивановна в сердцах даже не захотела произнести имя своей невестки.

– Да неужели же ты не видишь, как Сашка ее любит? – возмущенно выкрикнул Илья Петрович.

– Он-то любит, а вот она…

Суровый и строгий директор Григорьевского завода вдруг совершенно неожиданно улыбнулся, приобнял жену за плечи и сказал:

– Знаешь, Томка, мне показалось, что их отношения несколько изменились!

– Что ты имеешь в виду? – Тамара Ивановна даже приподняла домиками нарисованные черным карандашом бровки.

– Мне кажется, что Галя… ну… скажем так: наконец увлеклась нашим сыном!

– Что ты имеешь в виду? – Тамаре Ивановне очень не понравились слова мужа. Ей не хотелось, чтобы вдруг взяла да и заладилась семейная жизнь сына. Ей мечталось, что Сашенька в конце концов не выдержит и разведется с девкой, которая неизвестно с кем спала. Впрочем, очень даже известно – с уголовником Лагутенком. А кто знает, сколько у нее еще всяких ухажеров было до Васьки! А Сашенька как разведется, так на него сразу гроздьями повиснут девушки вроде Люсеньки Скобцевой, и ему останется только выбрать из прекрасных самую лучшую.

– Я вижу, что Галя, – отозвался Илья Петрович, – теперь совсем другими глазами смотрит на Сашку. Я, конечно, понимал, что она вышла за него от безысходности и без особой любви, но сейчас… В общем, лед тронулся, милая моя Томусенька! – И директор завода, сочно расцеловав жену, ушел в свой кабинет к бумагам, которые, несмотря на выходной день, срочно должен был разобрать и завизировать… а может быть, наоборот, не завизировать – смотря по обстоятельствам. Какие могут быть выходные у директора завода! Надо постоянно держать руку на пульсе вверенного ему предприятия.

Оставшись одна, Галина свекровь опустилась на недавно купленный необыкновенно модный диван и угрюмо задумалась. Неужели Илья прав, и эта девка все же втрескалась в Сашеньку? Впрочем, оно и неудивительно! Удивительно другое: как она могла так долго нос от него воротить? И что же теперь? Неужели развода не будет? Неужели ей, Тамаре, придется нянчить ублюдка? А что? Уж в своих собственных мыслях она может не церемониться с выражениями…

И Тамара Ивановна вообще перестала церемониться и с выражениями, и с мечтами. Ей вдруг привиделось, как ненавистная Галька корчится в тяжких родах, как врачи изо всех сил пытаются ей помочь, но… не могут… ни ей… ни ее ребенку…

А «ненавистная Галька» действительно корчилась в родовых муках. Ей казалось, что от невыносимой боли стонет и выворачивается наизнанку каждая клеточка ее тела. Шаркая ногами и полуприкрыв глаза, Галя бродила туда-сюда по коридорчику между «родилкой» и туалетом, потирая то поясницу, то живот. Через определенное время, назначенное врачом, она останавливалась у прикроватной тумбочки и пила необыкновенно горький порошок, который женщины называли хиной. Периодически она подходила к дежурному врачу – мужчине, который преспокойно пил чай с вареньем, ничуть не смущаясь соседством со стонущими и даже благим матом орущими женщинами. Вообще-то у врачей была ординаторская, и он мог бы пить свой чай там, но, увлекшись статьей, которую кто-то положил под стекло столика, дежурный вразрез с правилами санитарии притащил в «родилку» не только стакан, но еще и кусок ватрушки.

Глядя на ватрушку, от которой у нее мутилось в голове, Галя просила врача сделать ей какой-нибудь укол, чтобы она заснула и перестала так мучиться, на что врач с набитым ртом равнодушно отвечал:

– Перебьешься. Не ты первая, не ты последняя… – и продолжал читать статью.

Галя улеглась на отведенную ей кровать и попыталась заснуть сама. Она была уже так измучена болью, что действительно мгновенно отключилась. Когда она очнулась, тут же перевела взгляд на настенные часы: может, пора уже и родить. Часы были к ней безжалостны точно так же, как жующий врач. Их стрелки показывали, что она проспала ровно пять минут. Галя снова закрыла глаза и опять провалилась в сон на короткие пять минут. Видимо, организм таким образом отдыхал между схватками. А схватки между тем учащались и учащались, и уже не удавалось заснуть ни на минуту. Вообще ничего не удавалось. Галя перестала соображать от непрекращающейся боли, которая, как ей казалось, уже разрывала ее на части.

В какой-то момент кто-то умудрился стащить ее с кровати. Поскольку Галины ноги не слушались и подгибались, с другой стороны ее подхватили еще чьи-то руки. Галю куда-то вели, потом взгромоздили на что-то белое и холодное. Чей-то голос, который она слышала, как через вату, велел ей тужиться. Она не знала, как это делать, но ее тело само приняло нужное положение. Галя еще успела подумать о сакральной памяти предков, и ее организм заработал самостоятельно, казалось, совершенно не подчиняясь сигналам мозга.

Когда бедная Галочка окончательно решила, что теперь вся ее жизнь будет состоять из одной разрывающей боли, ее организм вдруг поднатужился и исторгнул из своих глубин мокрый скользкий комок. Боль сразу прекратилась. До Гали донесся такой мощный крик младенца, которого она никак не ожидала от новорожденного. Родился-таки!!! Мальчик!! Сереженька!! Конечно!! Разве девочки могут так трубно кричать!

– Мальчик? – еле слышно прошептала Галя, чтобы все-таки удостовериться.

– Все в порядке, мамаша, – пробубнили над ней сразу несколько голосов.

Гале хотелось взглянуть в личико младенца, и она даже умудрилась приподняться на локтях, но ребенка уже унесли в другую комнату, где он продолжал надрываться от плача.

– Он плачет, – опять пролепетала Галочка, неотрывно смотря на дверь, за которой страдал ее сын, на что услышала равнодушный голос:

– Все дети плачут. Хуже было бы, если бы ребенок не плакал. А так… нормально…

И Галя как-то сразу успокоилась. Конечно же, все маленькие дети плачут! Это нормально! У них с сыном все нормально! У нее, бывшей Хари, нынешней мужней жены Галины Вербицкой, наконец-то все нормально. У нее есть настоящая семья: любящий муж, ребенок, которого тот непременно полюбит. А она, Галя, уже готова любить Сашку изо всех сил. Да что там! Она его уже… наверно… любит… Разве можно его, такого… не любить…

Александр Ильич Вербицкий, шестидесятидвухлетний владелец банка «Континенталь», отбросил в сторону документ, который только что подписал, снял дорогие стильные очки и закрыл глаза. Устал. Надо срочно поехать перекусить. Куда? Что-то надоели эти рестораны с их лоском и блеском. Хочется чего-то простого, почти домашнего. Александр Ильич нажал кнопку, и в кабинет тут же влетел управляющий банком, его бессменный помощник и компаньон Никита Прокофьев. Прокофьев был умен и расторопен. Александр Ильич всегда мог на него положиться во всем. Вот и сейчас на довольно некрасивом лице Никиты застыло выражение внимания. Не подобострастного, а делового. Он спокойно стоял у стола и ждал распоряжений босса.

Прокофьев был моложе Вербицкого лет на двадцать, но это не мешало им дружить. Возможно, дело в том, что они оба являлись холостяками и никогда не торопились домой. Банк «Континенталь» являлся их общим детищем, и они отдавали ему чуть ли не все свое время. Конечно, и у Никиты, и у Александра случались женщины. Банкиры были нормальными в этом смысле мужиками, но ни один, ни другой семью так и не завел. Из-за женщин между ними тоже никогда не происходило никакого раздора. В них влюблялись разные женщины. Не только ввиду разницы в возрасте. Компаньоны очень различались внешне.

Вербицкий был высоким, широкоплечим мужчиной, полностью сохранившим довольно пышную шевелюру. Конечно, когда-то светло-пшеничные волосы, поседев, несколько потускнели, но это его нисколько не портило. Лицо было открытым, с крупными морщинами, тянущимися от носа к губам и придававшими лицу сурово-волевое выражение. От серых глаз тонкими лучиками расходились мелкие веселые морщинки, которые несколько сглаживали общее выражение суровости. Легкая хромота тоже Вербицкого ничуть не портила. Она была «изюминкой» его походки.

Никита был ниже ростом и как-то вызывающе некрасив. Абсолютный брюнет, он не только рано поседел, но к сорока годам лишился приличной части своих волос. Ото лба к затылку двумя мысами уходили приличные по размерам сливочно-желтые залысины, на которых кое-где продолжали торчать жалкие одиночные волоски. Над темно-карими глазами нависали чересчур густые брови, а все черты лица были чрезмерно крупными. Тем не менее Прокофьев никогда не испытывал недостатка женского внимания. Его карие глаза были ярки и умны, а речи проникновенны. Он был щедрым человеком и страстным любовником. Возможно, из-за этой неуемной страстности он так и не завел себе семью. Еще бы! Заведешь, а как же быть с другими прекрасными женщинами, к которым будет тянуть все с той же силой? Чтобы никого не обманывать, Никита не женился.