Джейн Грин - Всё может быть

Я сдерживаю смешок.

— …Мне никак не удается встретить хоть одного приличного мужчину. Честно говоря, мне кажется, что все они немного боятся меня.

— Я тебя понимаю, — говорю я.

— Правда? — спрашивает она. — Как ты думаешь — почему?

— Ну, потому что ты такая знаменитая, и очень яркая, и привлекательная. — Я вижу, как она меняется в лице. — То есть ты настоящая красавица, а это отпугивает многих.

— Я знаю, — кивает она. — Ты абсолютно права.

— У меня то же самое, — говорю я и жду, что она спросит меня о моей личной жизни, но она молчит, потому что знаменитости, даже такие мелкие, как Аманда, интересуются только собственной персоной. Ну и пошла она. Я хочу поговорить об этом. Мне необходимо поговорить об этом. И вот я сижу напротив этой женщины, которая вроде мне и не чужая, но и не подруга, и рассказываю ей все. Подозреваю, что она слегка ошарашена, потому что больше привыкла говорить о себе, а не слушать других, но не могу сдержаться. Слова выскакивают сами собой.

— И вот, — заканчиваю я после того, как говорила в течение последних двадцати минут, — теперь появился этот Эд, который меня преследует, а я не знаю, позвонить ему или нет, потому что, даже если он и милый, я не вижу в этом никакого будущего и, наверное, все еще цепляюсь за Ника, хотя с ним тоже никакого будущего не вижу.

— Что за Эд? — спрашивает Аманда, и в ее глазах загорается интерес.

— Не знаю, — говорю я и смеюсь, потому что мне настолько он неинтересен, что я даже не удосужилась посмотреть его визитную карточку. — Погоди-ка, — я рыскаю в сумочке, — его карточка где-то здесь.

Наконец отыскиваю ежедневник с его карточкой и бросаю на нее быстрый взгляд.

— Эд Макмэхон.

— Ты шутишь! — Аманда впивается в меня восхищенными глазами; по-моему, ей трудно дышать. — Нет, не может быть! — Она хватает карточку, смотрит на нее и начинает смеяться. — Господи, Либби! Эд Макмэхон! Ты хоть знаешь, кто он такой?

Я качаю головой.

— Это же самый завидный холостяк в Британии! Я не могу поверить, что ты подцепила Эда Макмэхона, даже не зная, кто это!

— И кто же он?

— Финансовый вундеркинд, о котором сейчас говорят все, потому что он появился прямо-таки ниоткуда. Он не женат, баснословно богат и, как говорят, невероятно умен. Я никогда с ним не встречалась, но мой друг Роберт довольно хорошо его знает. Я умоляла его нас познакомить, но он говорит, что Макмэхон не клюнет на это.

— Но, Аманда, — медленно говорю я, — ты его видела? Красотой он не блещет. — Я смеюсь, хотя вдруг начинаю чувствовать интерес к Эду. Совсем немного.

— И что? — отвечает она. — С такой кучей денег какая разница?

— Если он такой богатый и замечательный, почему у него нет подруги?

— Похоже, ему не везет с женщинами. Роберт говорит, он немного эксцентричен, но не знаю.

— Хорошо, — говорю я, — тогда я, наверное, все-таки позвоню ему.

— «Позвоню?» — фыркает Аманда. — Я бы на твоем месте замуж за него вышла.

К концу обеда, к своему собственному изумлению, я прихожу к двум выводам. Первое — днем мне следует позвонить Эду Макмэхону, и второе — мне очень даже нравится Аманда Бейкер. Конечно, обычно я не стала бы заводить дружбу с кем-то вроде нее, но, после того как мы почувствовали нашу женскую солидарность за обедом, мне начинает казаться, что она довольно милая. Я даже решаю постараться и устроить ей побольше эфиров, поработать получше для нее. Не поймите меня неправильно, я не говорю, что теперь она моя подруга, — просто нормальная девушка, одна из нас, если вы понимаете, о чем я.

Я возвращаюсь в офис, снова достаю карточку Эда Макмэхона, долго сижу и смотрю на нее, потом беру трубку и набираю его номер.

— Здравствуйте, можно Эда Макмэхона?

— Могу я поинтересоваться, кто его спрашивает?

— Либби Мейсон.

— Он знает, по какому вопросу?

— Да.

— Можно сказать ему?

— Сказать что?

— По какому вы вопросу?

— Это, хмм… Не волнуйтесь, он поймет. — Это еще что за черт? Испанская инквизиция, что ли?

Какое-то время в трубке звучит музыка, наконец, когда я уже теряю терпение, подходит Эд.

— Либби?

— Эд?

— Либби! Я так рад, что ты позвонила! Я беспокоился, что ты не получила мои сообщения.

— Извини, — говорю я. — Сумасшедшая неделя, я была так занята.

— Ничего, ничего. Ты же позвонила! Я уже потерял надежду. Когда мы сможем поужинать?

— Сейчас, только посмотрю ежедневник, — отвечаю я. — Когда тебе удобно?

— Может, завтра вечером?

Естественно, завтра вечером я свободна, но действительно ли мне хочется так скоро его увидеть? Нет, не думаю, я с гораздо большим удовольствием посижу дома и посмотрю ящик.

— Извини, — говорю я таким голосом, чтобы он не понял, что вру, — но на этой неделе полный завал. Может, на следующей, у меня пока не так много планов.

— А как насчет выходных? Может, в субботу вечером?

Вечером в субботу — это серьезно. Субботним вечером нельзя жертвовать ради кого попало, тем более ради мужчины, который мне даже не нравится. Хотя он наверняка поведет меня в какое-нибудь потрясное место, и пусть он не Ник, но все же самый завидный холостяк в Британии. Вообще-то мне следовало испытывать больше восторга по этому поводу, поэтому я соглашаюсь и вступаю в игру.

Эд так обрадован, что я практически слышу, как он прыгает от счастья. Он записывает мой адрес, и я про себя смеюсь, представляя, как привожу его в мою конурку в облезлом Лэдброук Гроув. Он-то точно живет в каком-нибудь невероятном особняке. Но мне все равно, что подумает Эд.

Он говорит, что закажет столик и заедет за мной в восемь. Я прощаюсь и, даже не положив трубку, тут же набираю Джулс.

— В субботу вечером у меня свидание с самым завидным холостяком во всей Британии! — выпаливаю я, добавив невидимый восклицательный знак в конце фразы, потому что очень, очень довольна собой.

— С кем?

— С Эдом Макмэхоном.

— С Эдом? С тем самым Эдом?

— Да.

— Что это за чушь по поводу самого завидного холостяка в Британии?

Я слово в слово повторяю то, что Аманда поведала мне за обедом.

— Боже, — говорит Джулс, — вот это успехи. И, похоже, он подходит тебе гораздо больше, чем тот Ник.

Видите? Она уже называет Ника «тот Ник», то есть он уже не часть моей жизни, а человек из прошлого, кто-то, с кем у меня никогда не было будущего.

— Почему?

— Да ладно, Либби, он, наверное, будет водить тебя по дорогущим ресторанам и покупать великолепные подарки, и ты будешь наслаждаться каждой минутой.

— Джулс, по-моему, ты слегка опережаешь события. Я его едва знаю, и вообще он мне не нравится. По крайней мере тем вечером совсем не понравился.

— Хорошо, — смеется она, — поживем — увидим.

В субботу я просыпаюсь и, должна признать, начинаю слегка нервничать по поводу предстоящего свидания с Эдом и вовсе не прыгаю от радости. Но, наверное, это просто потому, что у меня свидание, неважно с кем. И потому что все еще думаю о Нике.

Я делаю все то, на что у меня за неделю не хватает времени: иду в химчистку, убираюсь, а потом, усевшись перед телевизором и приготовившись смотреть «Бруксайд», начинаю думать, что же мне надеть.

Останавливаюсь на черном костюме. Элегантный, модный, в нем я всегда чувствую себя уверенно. Но мне не хочется выглядеть слишком консервативно, хотя, насколько я помню, это как раз в стиле Эда, поэтому надеваю черные босоножки с ремешками на очень высокой шпильке и небрежно повязываю вокруг шеи красивый серый шелковый шарф.

Смотрю в зеркало и улыбаюсь, потому что выгляжу я просто замечательно, хоть и не так отлично себя чувствую. Уверена, что в таком виде могу войти куда угодно с высоко поднятой головой.

Я не знаю, куда собрался пригласить меня Эд, но наверняка это будет очень дорогое и помпезное место, а когда я отправляюсь в такие места, должна быть во всеоружии. Лучший способ почувствовать себя уверенной — выглядеть потрясающе, желательно разодетой в дизайнерские шмотки.

Квартира выглядит идеально. Ну, настолько идеально, насколько она вообще может выглядеть. Я даже купила утром свежие цветы и, должна признать, очень горжусь своим жилищем, хотя Эд, наверное, в жизни не видел такой маленькой квартиры. Я убрала весь беспорядок. Точнее, замела мусор под диван и запихнула вещи в шкафы, поэтому на вид — безупречно чисто. Побрызгала везде освежителем воздуха, и теперь у меня дома пахнет как на летнем лугу: по крайней мере так написано на флаконе. Разумеется, маминой инспекции квартира бы не выдержала, но это уж извините.

Только вот постельное белье я менять не стала. И, раз уж на то пошло, ноги не побрила, потому что абсолютно уверена, что еще какое-то время не буду заниматься сексом с Эдом или с кем-то другим. А в зрелом возрасте, двадцати лет, я обнаружила, что лучший способ контрацепции — небритые ноги.

Так что под внешним совершенством скрывается щетина и сереющие трусы из универмага «Маркс и Спенсер». Но мне все равно, я не верю в эту чепуху, что чувствуешь себя более сексуальной, когда на тебе сексуальное белье. Чушь все это. Я, например, чувствую себя более сексуальной, когда похудею и у меня нормально лежат волосы. Вот так.

А сейчас я как раз похудела (после того как моя мать сказала, что я толстая, пришлось сесть на диету), вернулась к своему обычному весу и волосы хорошо лежат. Поэтому, когда в восемь раздается звонок, я уверенно иду к двери и открываю ее с ослепительной улыбкой.

Эда я сначала не замечаю. Все, что я вижу, когда открываю дверь, — самый огромный букет кремово-белых роз на длинных ножках из всех, какие мне приходилось видеть в жизни. Я теряю дар речи.

Мне никогда не дарили цветы, понимаете? Звучит странно, знаю, но я же говорила: мужчины попадались не те. А мне так хотелось, чтобы кто-то приносил цветы и дарил шоколадные конфеты.

Как-то один умелец подарил мне плитку молочного шоколада «Кэдбери». Спасибо за старание, но шоколадка «Кэдбери»? Дарить нужно по меньшей мере бельгийский шоколад.

Джон один раз подарил мне цветы, но только потому, что мы ехали к нему и он купил целую охапку цветов, чтобы поставить у себя дома. Мне было так обидно, что я закатила истерику, и, когда мы ушли из его квартиры, он приобрел еще один пучок подвядших хризантем — для меня. Но мне уже было все равно. Я очень хорошо помню его лицо в этот момент: он так гордился собой, думая, что я буду на седьмом небе от счастья. Но это еще сильнее раздражало.

Когда я забираю цветы и вижу Эда, мне приходит мысль, что он не так уж плох, как запомнился. Наоборот, если не обращать внимания на безобразные усы, — очень даже ничего. Мы стоим и улыбаемся друг другу, потому что я не уверена, поцеловать ли мне его или это уж слишком. В конце концов он наклоняется, целует меня в щеку и говорит, что я мило выгляжу.

Естественно, я приглашаю его войти. Он стоит в гостиной, осматривается и ничего не говорит — ни какая милая у меня квартира, ни как тут чисто, как идеально чисто, — и это странно, потому что большинство людей, когда приходят в гости, делают комплимент, хотя бы из вежливости, даже если им совсем не нравится жилье.

Я достаю кувшин — это единственное, что можно приспособить под вазу, потому что у меня только одна ваза и в ней стоят цветы, которые я сама себе купила. Затем ставлю букет, а Эд довольно неуклюже топчется в сторонке.

— Ты легко нашел дом? — говорю я, не сумев придумать ничего лучше, чтобы завязать разговор.

— Немного заблудился, — отвечает он. — Я этого района совсем не знаю.

— А где ты живешь?

— В Риджентс-парке.

— Правда? А где там?

— Ты знаешь парк?

Я киваю.

— На Гановер Террас.

Господи Иисусе! Гановер Террас! Это же одна из широких, просторных улиц, которые идут по боковой стороне парка, рядом с мечетью. У меня был знакомый, чьи родители там жили, и я знаю, что дома там просто огромные и у каждого дома есть сад и маленькое помещение для конюшни. Но, может, у Эда там просто квартира, может, его дом и не настолько потрясающий, как я воображаю.

— У тебя там квартира?

— Ммм, вообще-то нет. У меня свой дом.

— Значит, у тебя тоже есть такой маленький домик для конюшни?

— Да, — смеется он, — но я все не знаю, что с ним делать. А почему ты живешь здесь, Либби?

— Здесь, в Лэдброук Гроув?

— Да.

— Это единственное, что мне по карману, — смеюсь я и жду, что он улыбнется, но этого не происходит, — похоже, он в ужасе.

— Но это же очень опасно, — наконец произносит он. — Не думаю, что я был бы счастлив жить здесь.