А РОЗА УПАЛА НА ЛАПУ АЗОРА

Иногда я перечитываю свои любимые книги с конца до начала. Начинаю с последней главы и читаю задом наперед, пока не добираюсь до начала. Когда читаешь таким образом, герои переходят от надежды к отчаянию, от самопознания к сомнению. В любовных романах пары начинают, как любовники, и заканчивают, как незнакомцы. Книги о взрослении становятся историями об уклонении от курса. Ваши любимые герои возвращаются к жизни.

Если бы моя жизнь была книгой, и вы читали бы ее задом наперед, ничего не изменилось бы. Завтра будет все то же самое, что и сегодня. В «Книге про Мэдди» все главы одинаковые.

Так было до Олли.

До него моя жизнь была палиндромом[6] — одно и то же что вперед, что назад, например: "А роза упала на лапу Азора" или "Я иду с мечем судия". Но Олли как случайная буква, большая жирная Х, застрявшая посреди слова или фразы, которая разрушает ряд..

А сейчас в моей жизни больше нет смысла. Как бы мне хотелось не встречать его. Как я должна вернуться к своей прошлой жизни, когда дни тянутся с нескончаемым и отвратительным сходством? Как я должна снова стать Девушкой Которая Читает? Не потому, что я искупаю свою неудовлетворенность книгами. Все, что я знаю о мире, я узнала из книг. Но описание дерева это не дерево, а тысяча бумажных поцелуев никогда не сравнятся с ощущением губ Олли на моих.

СТЕКЛЯННАЯ СТЕНА

Через неделю что-то внезапно меня будит. Я сажусь. Моя голова в тумане ото сна, но сердце проснулось и колотится. Оно знает то, что моя голова еще не знает.

Смотрю на часы. 03:01. Занавески закрыты, но я могу видеть сияние света из комнаты Олли. Тащу себя к окну и откидываю занавески. Весь его дом светится от света. Даже на крыльце включен свет. Мое сердце ускоряется.

Ох, нет. Они снова ссорятся?

Хлопает дверь. Этот звук слабый, но безошибочный. Я собираю занавеску в кулак и жду, желая, чтобы показался Олли. Долго ждать не приходится, потому что он вываливается на крыльцо так, будто его ударили.

Порыв пойти к нему наполняет меня, как и в прошлый раз. Мне хочется к нему выйти. Мне нужно к нему пойти, успокоить его, защитить.

Он восстанавливает равновесие с обычной скоростью и поворачивается лицом к двери, сжав кулаки. Я вместе с ним жду атаки, которой нет. Он долгую минуту остается в стойке борца, стоя лицом к двери. Никогда не видела его таким спокойным.

Проходит еще одна минута, и к нему присоединяется мама. Она пытается дотронуться до его руки, но он отстраняется и даже не смотрит на нее. Наконец она сдается. Как только она уходит, все напряжение покидает его тело. Он прижимает ладони к глазам, плечи начинают трястись. Он смотрит на мое окно. Я машу, но он не отвечает. И тогда я понимаю, что он не может увидеть меня из-за того, что мой свет выключен. Я бегу к выключателю. К тому времени, как возвращаюсь к окну, его уже нет.

Я прижимаюсь лбом, ладонями и предплечьями к стеклу.

Никогда мне так не хотелось выбраться из своей кожи.

НЕВИДИМЫЙ МИР

Иногда мир раскрывает себя. Я сижу одна на темнеющей террасе. Вечернее солнце устремляет трапеции света через стеклянное окно. Поднимаю голову и вижу частички пыли, кристально белые и светящиеся, парящие на свету.

Есть целые миры, которые существуют незамеченными для нас.

ПОЛУЖИЗНЬ

Странно осознавать, что хочешь умереть. Это не происходит внезапно, неожиданно. Это происходит медленно, как сдувающийся шарик, только наоборот.

Картинка того, как Олли плачет на крыльце, не покидает меня.

Я сосредоточенно изучаю фотографии, которые он прислал мне со школы. Представляю себя на каждой. Мэдди в библиотеке. Мэдди стоит рядом со шкафчиком Олли и ждет, когда они пойдут в класс. Мэдди — Самая Подходящая Девушка.

Я запоминаю каждый дюйм фотографии своей семьи, пытаясь угадать ее секреты. Восхищаюсь не болеющей Мэдди, маленькой Мэдди, чья жизнь простиралась перед ней с неограниченными возможностями.

С тех пор, как Олли вошел в мою жизнь, есть две Мэдди. Одна проживает жизнь в книгах и не хочет умирать, а вторая живет и предполагает, что смерть окажется маленькой ценой. Первая Мэдди удивляется направлению ее мыслей. А вторая Мэдди, та, которая с фотографии на Гавайях? Она как Бог — невосприимчива к холоду, голоду, болезни, природным и созданным руками человека бедствиям. Она невосприимчива к жестокому разочарованию.

Вторая Мэдди знает, что эта серая полужизнь не жизнь вовсе.

ПРОЩАЙ

Дорогая мама,

Первым делом хочу сказать, что я тебя люблю. Ты уже это знаешь, но, возможно, у меня не будет шанса снова сказать тебе это.

Итак. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Ты умная, сильная, добрая и бескорыстная. Лучшей мамы мне не найти.

Ты не поймешь, что я тебе скажу. Я не знаю, понимаю ли сама это.

Благодаря тебе я жива, мам, и я очень, очень благодарна тебе за это. Благодаря тебе я жила так долго и получила шанс узнать малую часть мира. Но этого недостаточно. Это не твоя вина. Это вина невозможной жизни.

Я поступаю так не из-за Олли. Или, может, из-за него. Я не знаю. Не знаю, как это объяснить. Это одновременно из-за Олли и не из-за него. Я будто не могу больше смотреть на мир по-прежнему. Я нашла в себе эту новую сторону, когда встретила его, и эта сторона не знает, как оставаться тихой и спокойной и просто наблюдать.

Помнишь, когда мы вместе впервые читали "Маленького принца"? Я так расстроилась, что он умер в конце. Я не понимала, как он мог выбрать смерть, просто чтобы вернуться к своей розе.

Думаю, что теперь я понимаю. Он не выбирал смерть. Его роза была всей его жизнью. Без нее он не был живым.

Не знаю, мам. Я не знаю, что делаю, только знаю, что должна так сделать. Иногда мне хочется вернуться к тому, как было раньше, когда я ничего не знала. Но я не могу.

Мне жаль. Прости меня. Я тебя люблю.

— Мэдди.

ПЯТЬ ЧУВСТВ

СЛУХ

Панель сигнализации пытается объявить о моем побеге, издавая громкое БИП каждый раз, как я нажимаю цифру. Я могу только надеяться, что этот звук слишком неожиданный, и мамина спальня находится очень далеко от двери, чтобы его услышать.

Дверь со вздохом разгерметизируется.

Я на улице.

Мир такой тихий, что эта тишина гудит.


ОСЯЗАНИЕ

Металлическая ручка входной двери прохладная и гладкая, практически скользкая. Ее легко отпустить, что я и делаю.


ЗРЕНИЕ

Сейчас 4 часа утра, и слишком темно для детального осмотра. Мои глаза постигают только общее очертание предметов — неясные силуэты на фоне ночного неба. Большие деревья, деревья поменьше, ступеньки, сад, каменная дорожка, ведущая к воротам с оградой из штакетника по другую сторону. Ворота, ворота, ворота.


ОБОНЯНИЕ

Я в саду Олли. Воздух полон запахов — цветы, земля, мой увеличивающийся страх. Я прячу эти запахи в своих легких и кидаю камушки в его окно, желая, чтобы он вышел.


ВКУС

Ошарашенный Олли стоит напротив меня. Я ничего не говорю, а просто прижимаюсь губами к его. Сначала он не двигается, весь такой неуверенный и неподатливый, но потом все меняется. Он внезапно крепко прижимает меня к себе. Одна его рука находится в моих волосах, а другая обвивает меня за талию.

На вкус он такой же, как я помню.

ДРУГИЕ МИРЫ

Мы приходим в себя.

Ну, Олли приходит в себя. Он отодвигается, хватает меня за плечи обеими руками.

— Что ты здесь делаешь? Ты в порядке? Что-то случилось? Твоя мама в порядке?

Я — показная храбрость.

— Я в порядке. Она в порядке. Я сбегаю.

Свет из его комнаты обеспечивает достаточно освещения, чтобы я могла увидеть замешательство в чертах его лица.

— Я не понимаю, — говорит он.

Делаю глубокий вдох, но на полпути замираю.

Ночной воздух холодный, влажный и совершенно непохожий на тот воздух, которым я когда-либо дышала.

Я пытаюсь выдохнуть, прогнать его из своих легких. Мои губы покалывает, и я испытываю головокружение. Это просто страх или что-то другое?

— Мэдди, Мэдди, — шепчет он мне в ухо. — Что ты наделала?

Я не могу ответить. Мое горло заблокировано, будто я проглотила камень.

— Старайся не дышать, — говорит он и начинает вести меня обратно к моему дому.

На секунду, а может и на две, я позволяю ему это делать, но затем перестаю двигаться.

— Что такое? Ты можешь идти? Хочешь, я тебя понесу?

Я качаю головой и тяну руку из его руки.

Делаю глоток ночного воздуха.

— Я сказала, что сбегаю.

Он издает звук, похожий на ворчание.

— О чем ты говоришь? Ты хочешь умереть?

— Наоборот, — говорю я. — Ты мне поможешь?

— С чем?

— У меня нет машины. Я не знаю, как водить. Я ничего не знаю о мире.

Он издает еще один звук, что-то среднее между ворчанием и смешком. Как бы мне хотелось рассмотреть в темноте его глаза.

Что-то хлопает. Дверь? Я хватаю его за руки и тяну нас обоих к стене дома.


— Что это было?

— Господи. Дверь. В моем доме.

Прижимаюсь к стене, пытаясь исчезнуть. Выглядываю на дорожку, тянущуюся от моего дома, ожидая увидеть маму, которая идет по ней. Но ее там нет.

Я закрываю глаза.

— Отведи меня на крышу.

— Мэдди…

— Я все объясню.

Весь мой план зависит от его помощи. Я совсем не обдумывала, что случится, если он откажется мне помочь.

Мы молчим в течение одного вздоха. Потом второго. А потом и третьего.

Он берет меня за руку и направляет к части его дома, дальней от моего. На крышу ведет высокая лестница.

— Ты боишься высоты? — спрашивает он.

— Не знаю. — Начинаю забираться.

Я пригибаюсь, как только мы оказываемся на крыше, но Олли говорит, что в этом нет необходимости.

— Многие все равно не смотрят вверх, — говорит он.

Несколько минут уходит на то, чтобы мое сердце вернулось к нормальному ритму.

Олли присаживается с обычной необычной грацией. Я так рада видеть, как он двигается.

— Итак, что теперь? — спрашивает он через какое-то время.

Я осматриваюсь. Мне всегда хотелось знать, чем он занимался здесь. Крыша разделена на остроконечные части, но мы сидим на плоском участке где-то позади. Я рассматриваю очертания предметов: небольшой деревянный столик с кружкой, лампой и какими-то смятыми бумагами. Может, он здесь пишет, сочиняет неудачные стихи. Лимерики.

— Эта лампа работает? — спрашиваю я.

Он молча включает ее, и лампа отбрасывает рассеянный круг света вокруг нас. Я практически боюсь посмотреть на него.

Помятая бумага на его столе — обертка от фастфуда, а не секретное стихотворение. Рядом со столом лежит пыльный серый брезент, скрывающий что-то. Пол устелен инструментами — ключами, кусачками различного размера, молотками и чем-то еще, что я не узнаю. Есть даже паяльная лампа.

Я, наконец, смотрю на него.

Его локти прижаты к коленям, и он смотрит на медленно проясняющееся небо.

— Чем ты занимаешься здесь? — спрашиваю я.

— Сейчас это, возможно, не имеет значения. — Его голос строгий, и он не смотрит на меня. Нет и следа парня, который так отчаянно целовал меня несколько минут назад. Его страх за меня вытеснил все остальное.

Иногда совершаешь действия в здравом смысле, иногда по глупости, а иногда невозможно определить разницу.

— У меня есть таблетки, — говорю я.

Он и без того едва двигался, а теперь совершенно замер.

— Какие таблетки?

— Они экспериментальные, еще не одобрены Управлением по контролю за продуктами и лекарствами. Я заказала их по интернету. Из Канады. — Лгать легко.

— По интернету? Откуда ты знаешь, что они безопасны?

— Я провела исследование.

— Но все равно, ты не можешь быть уверена…

— Я не безрассудная. — Удерживаю его взгляд. Это ложь ради нашей собственной защиты. Он уже выглядит расслабленным.

Я продолжаю.

— Они позволят мне находиться несколько дней на улице. Я не сказала маме, потому что она не захотела бы рискнуть, но я…

— Потому что это рискованно. Ты только что сказала, что они не одобрены Управлением…

— Они достаточно безопасны на несколько дней. — Мой тон не выражает сомнений. Я жду, надеясь, что он проглотит ложь.

— Господи. — Он склоняет лицо к рукам и так и сидит. Когда он поднимает голову, на меня смотрит менее упертый Олли. Даже его голос смягчается. — Ты могла бы сказать мне это пять минут назад.