Олли заказывает вторую порцию пельменей из омаров.


— Из-за тебя я такой голодный, — мурлычет он, поигрывая бровями. Он касается моей щеки, и я краснею. Это блюдо мы едим медленнее, потому что оно последнее. Может если мы просто будем сидеть здесь, если не будем осознавать, что время проходит, то этому слишком идеальному дню не придется заканчиваться?

Когда мы уходим, официантка говорит нам приходить еще, и Олли обещает, что так и будет.

Мы уходим от огней ресторана и направляемся к потемневшему пляжу. Луна прячется над облаками. Мы снимаем обувь, подходим к кромке воды и погружаем кончики пальцев в холодный песок. Волны в ночное время накатывают на берег сильнее и громче, чем в дневное. Чем дальше мы идем, тем меньше народу встречаем, пока не начинает казаться, что цивилизация осталась позади нас. Олли выводит нас на сухой песок, и мы находим местечко, чтобы присесть.

Он берет меня за руку и целует в ладонь.

— Мой папа извинился перед нами после первого избиения. — Он выпаливает предложение на одном дыхании. Секунда уходит на то, чтобы понять, о чем он говорит.

— Он плакал.

Ночь настолько темная, что я больше чувствую, чем вижу, как он качает головой.

— Они усадили нас, и он сказал, что ему жаль. Он сказал, что такого больше не будет. Помню, Кара так злилась, что даже не смотрела на него. Она знала, что он лжец, но я верил ему. Мама тоже верила. Она сказала нам забыть об этом. Она сказала: "Твой отец через многое прошел". Она сказала, что простила его, и мы тоже должны простить.

Он отпускает мою руку.

— Следующий год он не бил ее. Он слишком много пил. Кричал на нее. Кричал на нас всех. Но долгое время не бил.

Я на мгновение задерживаю дыхание и задаю вопрос, который хотела задать.


— Почему она не ушла от него?

Он фыркает, и его голос становится резким.

— Не думай, что я не спрашивал ее. — Он ложится на песок и сцепляет руки под головой. — Думаю, если бы он бил ее чаще, она бы ушла от него. Если бы он был более ублюдочным, может, мы бы в конце концов ушли от него. Но он всегда извинялся, а она всегда ему верила.

Я кладу руку на его живот, нуждаясь в контакте. Думаю, ему тоже это нужно, но он садится, прижимает колени к груди и упирается в них локтями. Его тело принимает форму клетки, в которую я не могу пробраться.

— Что она говорила, когда ты ее спрашивал?

— Ничего. Она больше не говорит об этом. Обычно она говорила, что мы поймем, когда станем старше, когда будем в отношениях.

Я удивляюсь злости в его голосе. Никогда бы не подумала, что он злится на свою маму. На папу, да, но не на нее.

Он снова фыркает.

— Она говорит, что любовь сводит людей с ума.

— Ты в это веришь?

— Да. Нет. Может быть.

— Ты не должен использовать все эти ответы, — говорю я.

Он улыбается в темноте.

— Да, верю.

— Почему?

— В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи. Мне нелегко оставлять их с ним наедине.

Я подавляю вину прежде, чем она вырвется на поверхность.

— А ты в это веришь? — спрашивает он.

— Да. Несомненно.

— Почему?

— В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи, — отвечаю я, повторяя его слова. — Если бы не ты, я бы никогда не вышла из своего дома.

— Итак, — говорит он, опускает ноги и берет меня за руку. — Чем займемся?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Единственное, в чем я точно уверена — мое пребывание здесь с Олли, способность любить его и быть любимой им, для меня все.

— Тогда ты должен уйти, — говорю я. — Там ты не в безопасности. — Я говорю это не потому, что он этого не знает. Он пойман в ловушку тех же воспоминаний о любви, о лучших временах, что и его мама, и этого недостаточно.

Я кладу руку на его плечо, и мы вместе наблюдаем за почти черным океаном. Мы наблюдаем, как вода отступает, передумывает и врезается в песок, пытаясь стереть землю. И даже несмотря на неудачу, она отступает и снова и снова ударяется о берег, будто нет прошлого и нет будущего — есть только это время, и это время идет в расчет.

СПИРАЛЬ

КОНЕЦ