Тамара поджала губы, промолчала и в течение всего приема не проронила ни слова. Когда последняя пациентка ушла, Сашенька обняла Тамару:

— Ну прости меня, прости. Я сегодня не в своей тарелке — Танька пошла проверить списки поступивших.

— Ладно уж… В результате вы так ничего и не поели, — вздохнула Тамара.

Она была всего на несколько лет старше Сашеньки, но как-то так повелось, что с самого начала их совместной работы стала опекать ее — сначала как новенькую в этой консультации, потом поражаясь ее безотказности — сколько придет женщин, всех примет, не считаясь с записью.

Александра Михайловна на первых порах удивлялась, даже смущалась, но потом привыкла, а уж когда Тамара начала приносить по утрам сэндвич, прониклась к ней симпатией и нежностью. Об опыте и профессионализме своей сестры и говорить не приходилось — другие врачи откровенно завидовали Сашеньке.

Тамара собралась уходить, сняла халат, переобулась, но, выйдя из кабинета, тут же вернулась:

— Александра Михайловна, там еще одна сидит. Примете?

— Это ко мне, по делу… Ты можешь идти.

Марина Викторовна — так представилась женщина — за это время немного успокоилась, на что и рассчитывала Сашенька: известное дело — пока сидишь или стоишь в какой-нибудь очереди, или звереешь, или приходишь в состояние легкого отупения.

— Это случилось… — начала она, но врач прервала ее:

— Не надо ничего рассказывать, это вас только расстроит. Сейчас главное — посмотреть девочку. Когда вы сможете привести ее?

— Она здесь недалеко, сидит в скверике.

— Господи, да разве можно так? — возмутилась Сашенька. — Вы сейчас должны быть постоянно с ней. Зовите ее скорей.

В кабинет девочка вошла бочком, опустив голову, тихо проговорила:

— Здравствуйте…

— Здравствуй. — Сашенька подошла к ней, полуобняла, ладонью приподняла ей голову, улыбнулась: — Как тебя зовут?

— Настя.

— Обожаю это имя — Анастасия. Знаешь, чаще всего так зовут сильных женщин. Ну что ж, вперед?

Девочка согласно кивнула головой.

— Разденься там, за ширмой, — сказала ей мать.

— Нет, нет! Здесь командую я. Вы, Марина Викторовна, сядьте вот сюда. — Сашенька переставила стул к самой двери кабинета, откуда нельзя было видеть злополучное гинекологическое кресло, и обратилась к девочке: — А ты посмотри вот сюда. Считай, что это трон, на который рано или поздно восходит каждая женщина без исключения. С одной стороны, это почетно, с другой — унизительно и страшно, бывает и радостно. Словом, все перемешано, как в жизни. Главное — взгромоздиться на него, а потом лежать себе и на все поплевывать. Постарайся сделать так, как я прошу: за ширмочкой разденься, полезай в кресло и лежи, как на солнышке, — расслабься и загорай под электрической лампой. Поняла? Я только погляжу — и все.

Настя вдруг не то что приободрилась, но в глазах ее мелькнул живой интерес, любопытство и доверие к этой странной врачихе, которая так необычно обращалась к ней.

После осмотра Александра Михайловна сказала с удовлетворением:

— К счастью, ничего страшного не произошло.

— То есть как не произошло? — вскинулась мать.

— Просто нарушена девственность. Слава Богу, никаких побочных травм, гематом, разрывов нет.

— Но, доктор, понимаете… — Марина Викторовна умолкла, комкая в руках носовой платок. — Даже не знаю, как и сказать… — Она нервничала, на ее слегка вздернутом веснушчатом носу появились капельки пота, глаза смотрели просительно и настороженно.

— Говорите, говорите, я вас слушаю, — с едва заметным раздражением сказала Сашенька. Она ждала звонка Тани, одолжила специально для этого у соседки мобильник — своего не было, никак не получалось выкроить на него деньги, — а дочь все не звонила.

Тут Настя сделала неудачную попытку слезть с этого дурацкого пьедестала и чуть не свалилась. Сашенька улыбнулась:

— Не торопись, полежи спокойно, я еще раз гляну. — И, увидев, как та покраснела от стыда, добавила: — Ты никогда не видела по телевизору или в метро, как сидят наши, российские, мужчины, даже на официальных приемах? Колени на расстоянии одного метра друг от друга! Так и хочется сказать им: сдвиньте же ноги, ведь вы не в гинекологическом кресле! И ведь ничуть не стесняются, напротив — на физиономии эдакая победительность вызывающая, мол, я — мужчина. Мне всегда при этом делается и смешно, и грустно от подобного бескультурья. Ну а нам, женщинам, сам Бог велел привыкать к такой позе, так что не ежься, потерпи немного.

— Доктор, Александра Михайловна, ну войдите в наше положение… Я знаю, что эту… ну… девственность можно как-то восстановить. Я заплачу…

— Еще чего! — возмутилась Сашенька. — Вам бы сейчас заняться психологическим состоянием девочки, а не этим… Зачем вам это нужно? В наше время… Настя, тебе это нужно?

— Да, — порывисто вздохнув, сказала девочка.

— Вы не понимаете, доктор, — вступилась мать, — еще какой муж попадется… Иной всю жизнь попрекать станет и чужую беду обернет для себя правом изменять и пьянствовать.

Сашенька внимательно поглядела на Марину Викторовну. Ей вдруг стало все ясно: и преждевременно поблекшие щеки, и ранняя полнота, и неухоженные руки. Вся жизнь несчастной женщины возникла перед ней из нескольких ее слов — это ее попрекает муж, это ей он изменяет, это ее горе вопит, унижается и умоляет.

Зазвонил телефон. Сашенька выхватила его из кармана халата и крикнула, еще не донеся его до уха:

— Да? Татьяна?

— Говорит студентка Медицинской академии имени Сеченова! — раздался голос дочери.

— Боже мой, поздравляю! Поздравляю тебя, Татошенька… Что же ты раньше не позвонила? Я тут извелась в ожидании…

— Мам, ну мы пошли всей группой в кафешку. Нас сразу же распределили по группам. Ну, не сердись, надо же было обмыть и поближе познакомиться, мосты навести…

— Хорошо, хорошо, — торопливо сказала Сашенька. — Отцу позвони.

— Уже.

«Ему первому», — мелькнула мысль.

— Умница. У меня тут прием еще не закончился. Я тебя еще раз поздравляю… До вечера… — Сашенька убрала мобильник в карман, оглянулась на просительницу, не сдерживая распирающей ее радости, сказала: — Дочка поступила в медицинский.

— Доктор, миленькая… у вас тоже доченька… ради нее… умоляю…

— Поймите, мне совсем несложно сделать, технически это очень простая операция, но существует врачебная этика, которая не позволяет мне брать на себя такую ответственность… Нет, нет, это не криминал, но… — Сашенька на мгновение умолкла под пристальным взглядом Марины Викторовны и вдруг решилась: — Хорошо! Я все сделаю, только при одном условии — не рассказывайте об этом никому.

— Что вы, что вы, доктор, я и так никому… — затараторила женщина, но Александра Михайловна прервала ее и строго велела подождать в коридоре…

Дома Сашеньку ждал накрытый стол. Сияющая Танька взахлеб трепалась со своей школьной подругой Лилей, успевшей поступить в «Щепку», как фамильярно именуют студенты училище имени Щепкина при Малом театре. Увидев мать, Таня с радостным воплем бросилась ей на шею и принялась целовать, повторяя: «Я сама, я сама! Я сделала это!»

«Сама-то сама, — подумала Сашенька, обнимая дочь, — только кто тебя натаскивал и по биологии, и по многим вопросам, которые иногда ни с того ни с сего задают абитуриентам члены приемной комиссии, пытаясь вырваться из однообразия заученных ответов и вдолбленных репетиторами — зачастую одними и теми же — в молодые головы стандартных формулировок?»

За стол не садились, ждали отца. Он обещал прийти пораньше, но Сашенька хорошо знала, как много возникает неожиданностей в работе заведующего хирургическим отделением в переполненной, по обыкновению, рядовой городской больнице, особенно в конце недели, в пятницу.

— А ваша дочь, тетя Саша, уже успела разбить сердце одного курчавого абитуриента, — сообщила Лиля.

— Да?

— Никакой он не абитуриент, а так же, как и я, уже студент, — обиделась за нового поклонника Таня.

— Когда же ты его успела разглядеть? — спросила мать с нескрываемым любопытством.

— Да не разглядывала я вовсе никого, просто его невозможно не заметить: нос — как у Буратино, а волосы колечками. И потом — это он меня разглядел, а не я его, мне он совершенно неинтересен. Мальчишка.

— Таньку интересуют только взрослые солидные мужчины, — с новой для нее модуляцией в голосе — ну как же, ведь она уже актриса! — сообщила Лиля.

Сашенька про себя отметила это замечание Татошиной лучшей подруги, очень наблюдательной и, как это бывает между подругами, знающей гораздо больше, чем родители. А по сердитому взгляду, который дочь бросила на подругу, можно было заключить, что замечание недалеко от истины…

«Следует запомнить и учесть, может быть, даже рассказать отцу. Впрочем, не отец ли, которого Танька обожала, считала эталоном истинного мужчины, порядочности, джентльменства и идеального мужа, причиной тому, что сверстники ей малоинтересны?»

Пришел Дмитрий с красивым букетом цветов.

Таня буквально повисла на нем, а потом, уткнув нос в лепестки роз, проговорила:

— Папик, я такая счастливая…

Вслед за букетом появилась бутылка шампанского, а за ней и неизбежный торт.

Все же мужчины, даже такие, как ее муж, удивительно примитивно мыслящие существа — ну никакой фантазии! Стандартный набор: цветы, шампанское, торт. «Но, с другой стороны, — подумала Сашенька, — что может придумать неостепененный хирург с окладом заведующего отделением в больнице?»

Она попыталась вернуть разговор к неизвестному кучерявому поклоннику — как выяснилось, Танька отлично знала, что его зовут Лехой, — но дочь отмахнулась и потребовала, чтобы мать лучше рассказала, как поступала сама в институт.

— Ты же знаешь, я была почти на два года старше других, потому что поступала после медучилища и у меня были одни «пятерки». Так что я могла не волноваться.

— И у тебя был свой Леха, — ухмыльнулся отец и подмигнул заговорщицки Таньке.

— Если ты имеешь в виду Генриха, то он вовсе не был Буратино, а наоборот, и сразу обратил на себя внимание всех девочек нашего курса!

— Всех, кроме нашей мамы, — пояснила Танька подруге.

— Что ты имела в виду, когда сказала, что он не был Буратино, а наоборот? Как это наоборот? — съехидничал Митя.

— Да ну тебя, — махнула на него рукой Саша. — Красивый, вот что. Сам ведь знаешь.

— Тетя Саша, а Генрих тоже на вас обратил внимание? Как Леха на Таньку? А куда смотрел Танькин папа?

— Танькин папа еще никуда не смотрел, — серьезно сообщил Митя. — Танькин папа еще не знал, что он Танькин папа, больше того, он не знал даже, что среди каких-то там соплюшек на первом курсе появилась Танькина мама, ибо учился на шестом курсе и уже стоял у операционного стола. Однажды…

Сидели долго. Вспоминали, смеялись, сравнивали те годы с нынешними, и вывод взрослых был единодушен: I-й Московский ордена Ленина медицинский институт был лучше нынешней академии! Татоша сердилась:

— Вы еще скажите, что трава была зеленее! Тоже мне — старички.

— Насчет травы не скажу, но остроты были острыми, — скаламбурил Митя. — Помню, кто-то повесил на двери столовой плакат с надписью: «Студент МОЛМИ, не будь профаном, заешь котлету дисульфаном!» — были такие желудочные таблетки.

— А еще мальчишки написали на доске с меню: «Каков стол, таков и стул», — добавила Саша. И оба рассмеялись.

Девочки были в восторге.

Вслед за бутылкой шампанского из запасов, непрестанно пополняемых благодарными больными, появился хороший коньяк.

Дмитрий никогда не брал денег с оперированных больных. «Знаешь, — говорил он жене, — когда мне суют конверт с деньгами, я чувствую себя, как старая дева на нудистском пляже».

Сашенька смеялась: «Откуда тебе знать, что чувствует старая дева?» — «Путем перевоплощения в заданный образ, — отшучивался муж и серьезно добавлял: — Рыба портится с головы. Если завотделением станет брать деньги — пиши пропало: начнется сплошная обираловка».

Но с презентами в виде дорогих вин, коньяка ничего нельзя было поделать: приносили в кабинет, оставляли в полиэтиленовых пакетах в уголочке. В результате дома скопилась целая коллекция диковинных напитков. «Эх, если бы взмахнуть волшебной палочкой и превратить все это разнообразие в дензнаки», — говорила Сашенька каждый раз, открывая бар. А Дмитрий считал возможность такого превращения антигуманной, уж лучше этой палочкой играть на бутылках, как на ксилофоне, озвучить прекрасные напитки мелодичными звуками, ну а потом, разумеется, выпить…

Девочкам было разрешено, как полноправным студенткам, пригубить по наперсточку коньяка, хотя они дружно кричали — врали, конечно же, — что уже пили и водку, и виски, и коньяк.