– Итальянцы вообще любят готовить, – заметил Апрель.

– Вы меня не поняли, нет-нет, – запротестовала Оксана. – Джованни – шеф-повар. Он занимается этим профессионально. Итальянская высокая кухня. Я не смогу даже перечислить тех вещей, которыми он меня кормил. Мне кажется, если бы мы с ним оказались на необитаемом острове, то и там он через пять минут делал бы какой-нибудь карамельный сабайон из диких яблок или пармскую ветчину из дикого кабана. – Оксана замолчала и посмотрела мечтательно в темноту за окном. – Я бы хотела оказаться с ним на необитаемом острове.

– Что случилось? – спросила я. Оксана засмеялась тяжелым смехом, а затем повернулась ко мне и развела руками.

– Ничего особенного не случилось, моя дорогая Ромашка. Просто пришлось выбирать – из двух зол. Я не слишком понравилась его родителям, вот в чем дело. Пока у нас был просто роман, они улыбались, принимали меня у себя дома, даже приглашали на приемы. Все-таки, как ни крути, а познакомили нас они. Я работала на них, мы их банковскую систему заменяли на новую, интегрировали туда блоки для синхронизации с биржами… не важно. Отец Джованни очень хорошо ко мне относился, пока не узнал, что мы с Джованни практически живем вместе. Тут вдруг выяснилось, что я не так и хороша. Главным образом даже не тем, какова я есть, а тем, что я не родилась в Турине и десять поколений до меня там тоже не родились. Если бы я хотя бы родилась в Риме или какой-нибудь Пизе, возможно, все получилось бы иначе. А я – русская, родилась в России, в Питере, и хуже этого могут быть только французы, знаете ли. – И Оксана снова горько усмехнулась.

– Значит, он отговорил Джованни? – спросил Игорь, но Оксана бросила на него такой взгляд, словно он сейчас сказал, будто считает, что земля плоская, ибо, когда он подпрыгивает на месте, земля не уезжает у него из-под ног.

– Отговорить Джованни от чего-то невозможно! Уж кто-кто, а его отец это прекрасно знает. Уж как он в свое время пытался отговорить Джованни от идеи стать шеф-поваром, трудно даже представить. Шутка ли, все в семье банкиры, а тут такой конфуз в белом фартуке. Но Джованни всегда знает, чего он хочет.

– И он хотел вас, – договорил за Королеву Игорь. Она сощурилась, словно пытаясь прожечь в Игоре дыру невидимым лазером. Затем сделала неопределенный жест рукой и пожала плечами.

– Он хотел меня, да. Но куда больше, чем меня, Джованни хотел открыть свой ресторан в Турине. И потом, вы не понимаете, как устроены итальянские семьи. Там же все для всех, они же живут одной огромной толпой. Вы когда-нибудь бывали на тихом семейном ужине на пятьдесят человек? Для них всех семья – это святое. Для Джованни, черт возьми, семья – это святое. Что я должна была делать?

– Это все – пустые слова, – процедил Игорь, и в его взгляде вдруг появился арктический холод. – Вы что же, решили даже не давать ему выбора?

– Вы разве не поняли? Нет, Игорь, вы ничего не поняли, если бы я только дала ему этот выбор, это означало бы, что я влияю на результат этого самого выбора. Я бы спросила его, не хочет ли он бросить меня, и он бы остался со мной, даже не понимая всех последствий такого выбора, но эти последствия преследовали бы нас всю жизнь. Его отец открыл для него ресторан, выдал ему этот чертов ресторан на блюдечке с голубой каемочкой.

– Вы лишили его права выбора. Вы сделали выбор за него, считая, что так будет лучше? Что он выберет вас, но должен предпочесть ресторан? Так вы распорядились его судьбой? Вычеркнули из уравнения взрослого и самостоятельного мужчину? – Игорь встал, его голос звенел от возмущения, его руки дрожали.

– Да! Именно так я и поступила, сделала выбор за него. И знаете что, Игорь Вячеславович, Джованни вряд ли пожалел о нем.

– Вы этого не знаете. Вы ничего не можете знать!

– Он помолвлен. Скоро женится! – крикнула Оксана и швырнула все фотографии Игорю в лицо. Они не долетели, осыпались на пол, как листва. Игорь стоял и смотрел на Черную Королеву так, словно она была той Анной, что оставила его одного – в один день, без объяснений и шансов на примирение. Словно это она «уехала к жениху в Израиль».

– Это ничего не значит.

– Нет, это все значит! Прежде всего это означает, что я поступила правильно. Что я должна была уехать. Потому что у его семьи был план, и я только нарушала его. А сам план был – как сделать Джованни счастливым. Теперь у него есть прекрасный ресторан и невеста, родственники которой тоже в десяти поколениях из Турина. И никто уже не вспомнит обо мне. Он будет счастлив. Разве не учит ваша психология тому, что, если любишь, нужно прежде всего заботиться о счастье тех, кого любишь.

– Наша психология прежде всего создана для того, чтобы взрослым красивым женщинам не приходилось напиваться до бесчувствия, чтобы справиться со своим горем, – горько бросил Игорь. И добавил еще: – Имейте в виду, Оксана Павловна, сделать кого-то счастливым вот таким способом невозможно. Что бы там ни писали газеты, какие бы новости вам ни передавали, вы понятия не имеете, какой ущерб нанесли. Ладно, я поехал.

– Что? – вытаращилась на него я. Игорь обернулся, посмотрел на меня, но, скорее, сквозь меня.

– Извини, Ромашка, увидимся дома, ладно? Ты же приедешь?

– Да. Конечно.

– Хорошо.

И он пошел к дверям быстро, не оглядываясь. Оксана стояла, несколько растерянная таким поворотом, всей этой волной агрессии от человека, от которого она привыкла слышать слова «не вини себя» и всякое разное «нужно отпустить ситуацию». Уже в дверях Игорь остановился, обернулся и посмотрел на меня – не лицо, а грозовая туча перед ливнем.

– Пообещай, что никогда такого не сделаешь. Пообещай мне, Фая, что, даже если мы потом разойдемся, перед этим мы будем долго мучить друг друга, будем кидать друг в друга жестокими словами и претензиями, будем мириться, копить обиды, искать выход, пытаться найти понимание, будем пытаться удержать друг друга. Пообещай мне, что ты не станешь искать этих легких путей, не станешь заботиться о моем благе настолько, чтобы даже не поставить меня в курс дела. Потому что я не боюсь боли, я не боюсь жизни, я боюсь только вот такой расчетливой заботы, где кто-то все решит за меня, а мне ничего об этом не скажет.

– Я обещаю, – тихо ответила я. Игорь задержался еще на секунду, а затем все же покинул дом. Я не знала, что мне делать – оставаться или уходить. Я хотела уйти отсюда, из тягучей атмосферы несчастья, что стояла в этом доме, как дым, но знала, что, если я сейчас покину дом Оксаны, неизвестно, что станет с ней. Поэтому я осталась. В молчании я повернулась и пошла убирать тарелки и чашки, включила воду, намылила мочалку и принялась мыть посуду.

– У меня есть машина, – услышала я.

– Это не важно. Тут мало посуды, а к тому же мне нужно чем-то себя занять.

– Его действительно кто-то бросил?

– Да, Оксана. Его действительно бросили, и он до сих пор не знает почему.

– А объяснение, что его просто разлюбили, его не устраивает, конечно? – едко спросила Оксана.

– Ты это сказала Джованни? Что ты его разлюбила? Думаешь, он поверил? Такие вещи хорошо чувствуются. Ложь вообще хорошо чувствуется.

– Чушь! – воскликнула Оксана. – Ложь никто не чувствует. Все врут друг другу, а еще больше врут самим себе. Все успокаиваются ложью, убаюкивают себя ею. Все будет хорошо? С чего это? Все, что ни делается, – к лучшему? Ага, конечно. Все, что меня не убивает, делает меня сильнее? Только я не становлюсь сильнее, я становлюсь старше, я старею, и все так же одинока и несчастна, и этот простой, но такой неприятный факт нужно просто забыть. Любая анестезия хороша.

– Даже такая? – спросила я, кивнув на окно. Сначала Оксана не поняла, о чем вообще я говорю, а потом вспомнила, что там, за окном, светит окнами их семейный ресторан «Мельница», в котором Оксана пыталась залить свое горе самым неэффективным, но таким типичным способом. Самоубийство через алкоголь.

– Я не знаю.

– А я знаю, – тихо ответила я. – Я знаю, что неправильные решения остаются с нами, как ржавчина, как раковая клетка. Мы чувствуем их, мы ненавидим это, но мы никуда не можем от этого деться. Если решение правильное – оно уходит, как вода в песок. Ты забываешь, даже если что-то было так тяжело, так незабываемо. Но если решение ошибочное, оно будет пожирать тебя изнутри. От него не спастись ни алкоголем, ни раскаянием. Такое решение потом закрывает собой солнце, и ты начинаешь считать, что в мире уже нет ничего, кроме тьмы. Но это не так. Солнце как было на своем месте, так и остается.

– Я хотела ему позвонить, – призналась Оксана. – Ох, как я себя ненавидела за это. Когда мне прислали эту заметку из газеты о его помолвке, я просто не знала, как удержаться, чтобы не позвонить ему. Знаешь все эти звонки бывшим, глупые, лишенные смысла, но все их совершают, все звонят своим бывшим, чтобы лишний раз убедиться, что все и в самом деле кончено. Но в моем случае все на самом деле кончено. Он помолвлен. Я ушла от него. Он уже пережил это. Даже если я расскажу ему сейчас, это уже ничего не изменит, только испортит его отношения с отцом.

– Да наплевать на его отношения с отцом. Он имеет право знать.

– Он имеет право знать! – передразнила меня Оксана. – Вот откуда ты взялась на мою голову, Ромашка?

– Откуда ты взялась на мою голову, Оксана Павловна?

– Нет, в самом деле? Вот скажи, откуда ты взялась в моей деревне, в доме моего дядьки? Это же совершенно невозможно. Я все еще не исключаю варианта, что я по-прежнему сплю в белой горячке где-нибудь в «Мельнице», а вы с Апрелем мне просто снитесь.

– Сон в руку?

– Не сон, а самый настоящий кошмар. И такой натуральный, с капельницами и минеральной водой. Так как, ты настоящая?

– Самая что ни на есть, – усмехнулась я, домывая последнюю тарелку. – Конечно, никак нельзя исключать варианта, что все мы загружены в матрицу, и тогда я буду не я, а только программный код. Но если я даже и программный код, то самый натуральный.

– Жаль, – огорошила меня Оксана. И улыбнулась. – Потому что мне стыдно. Я совершенно не планировала, чтобы меня кто-то видел. Никак, ни в каком страшном сне. И все-таки ты тут, стоишь на моей кухне.

– На кухне твоего дядьки, – поправила ее я. – Слушай, он биатлонист, да? И ты тоже биатлонистка? У нас народ до сих пор в себя прийти не может от того, как круто ты стреляешь.

– Да? Серьезно? Обсуждают? – довольно улыбнулась Оксана. – Я давно уже ушла из спорта. Еще одна глава в книге разочарований. Но стрелять дядька меня научил. Я добралась до мастера спорта. Мне всегда нравилось это сочетание скорости и неподвижности, которое есть только в биатлоне. Холодный воздух, полная концентрация. Мы с Джованни как-то ходили на полигон, и, что интересно, он знал, что я умею стрелять. Он был в курсе, но все равно оказался не готов к тому, насколько отличаются любые стрелки любого уровня от биатлонистов. Потом даже специально привозил своих друзей, показывал им, как я стреляю. Говорил, что теперь боится при мне вести себя плохо.

– Сколько вы были вместе? – спросила я.

– Я иногда забываю, что мы уже не вместе. Я прожила там два с половиной года.

– Большой срок.

– Да, большой. Но порой кажется, что это была одна секунда. И теперь все в прошлом, он женится, а я пью в ресторане рядом с домом, и мне ставит капельницу мой психоаналитик. Какая проза жизни. Я думала, если я возьмусь за работу, если буду в новом коллективе, то у меня не будет времени думать или помнить. Оказалось, что времени все равно полно. Ночи, знаешь ли, такие длинные. Ладно, проехали. Так с чем ты пожаловала? Я так понимаю, раз ты приехала сюда, в мою деревеньку, значит, на работе случился какой-то кризис и без меня вы не справились. Докладывай.

– А Джованни? Неужели ты ничего не будешь делать с этим? – спросила я с надеждой. Оксана допила остатки минералки, тряхнула головой и повернулась ко мне.

– А ты думала, я побегу разрушать все то, чего таким трудом добивалась, только потому, что мой психоаналитик считает, что я неправа? Думаешь, стоит? Нет, не отвечай. Ты меня плохо знаешь. Я все равно ничего не стану менять. Потому что, если я приняла решение, я буду ему следовать. Даже если оно станет для меня ядерной зимой.

– Ты упрямая, – разозлилась я.

– Не то слово. Так что там стряслось на работе?

– Вирус. Вирус там стрясся.

– Ты что-то узнала? – моментально собралась и сосредоточилась Оксана.

– Только то, что целью этого вируса была вовсе не ты, – язвительно бросила я.