Он подал ей бокал красного вина.

— Двери моего офиса открыты для всех, у кого есть талант, кто готов работать и отдавать мне десять процентов гонорара.

Она рассмеялась и залпом отпила полбокала.

Эди она сказала:

— Здоровенный у вас дом.

В этот момент Эди добавляла кокосовое молоко в кастрюлю с карри.

— Когда мы его покупали, такое жилье еще можно было себе позволить. Если у тебя семья, иметь свой дом — в порядке вещей, в те времена это считалось нормальным.

Черил приняла привычную позу танцовщицы.

— Не могу представить, что у меня когда-нибудь будет что-нибудь этакое.

Рассел старался не смотреть на ее плечи.

— А что бы вы хотели иметь?

— О-о, машину! «Морган».

Эди взяла плоское пластиковое корытце с листьями кафрского лайма.

— Как думаете, сколько положить?

Черил покачивала бокал, вино в нем вращалось.

— Я в стряпне ничего не смыслю. В театральной школе питалась только водкой да бутербродами с сыром. А теперь — красным вином и пиццей.

— Гадость, — с улыбкой откликнулся Рассел.

Черил улыбнулась в ответ и подняла бокал.

— Баша мать была бы в ужасе, — заметила Эди, кроша листья в свое варево.

— Она тоже никогда не готовит. Кухней у нас всегда заведовал отец. Неудивительно, что он сбежал. Когда детей пятеро, всем сразу никакой едой не угодишь. — И она впервые за весь разговор взглянула Эди в глаза: — А что, Ласло не придет?

Рассел кивнул в сторону окна:

— Уже пришел.

— И где он?

— В саду. Болтает с моей дочерью Розой.

— С нашей дочерью, — уточнила Эди.

Черил направилась к окну, наклонилась и выглянула в сад. Алый атлас натянулся на ее крепком заду.

— Он ничего, — заметила она.

Рассел и Эди переглянулись.

Эди спросила не оборачиваясь:

— Тогда почему же вы его третируете?

— Потому что он едва успел окончить театральную школу. Пусть узнает, почем фунт лиха.

Присев на угол стола, Рассел разглядывал ягодицы Черил.

— А если будущая работа покажется ему невозможной и неприятной — что в этом хорошего?

Черил обернулась.

— Неприятной? — улыбнулась она. — В самую точку.

— Похоже, вы знаете толк в неприятностях, — заметил Рассел.

Черил подмигнула:

— Еще бы!

— А приятной быть умеете?

— Это скучнее.

— Но уместнее, — возразила Эди, проходя через кухню с ложкой карри на пробу Расселу, — особенно если вместе с другими делаешь общую работу — чем, собственно, и занимаются актеры. Не слишком кисло?

Рассел взял у нее ложку.

— На месте Фредди Касса, — сказал он, — я сразу заявил бы вам, что в два счета найду другую Регину.

Черил рассмеялась.

— Правда?

Рассел отдал ложку Эди:

— Нет. Кислоты и сладости в самый раз. — И он повернулся к Черил: — Правда.

Она отхлебнула из своего бокала, сунув в него нос.

— Вы говорите такое всем актерам, с которыми работаете?

— Всем до единого, — заверил Рассел и сполз со стола. — Им нравится.


— Черил здесь, — с несчастным видом сообщил Ласло Розе.

Поверх одежды Роза натянула один из свитеров Рассела, рукава которого почти закрывали ей пальцы. Судя по отражению в окне кухни, в таком виде она походила на неандертальца — массивное туловище и длинные обезьяньи руки.

— Ты же заранее знал, что она придет.

— Только посмотри, в чем она.

Роза уже заметила.

— Думаю, это она нарочно.

— Недавно на репетиции она мне заявила:

«Целоваться с тобой я буду, только если совсем припрет».

— Могла бы и промолчать.

— Не знаю, что бы я делал, если бы не твоя мать, — признался Ласло.

Роза окинула его взглядом: рослый, выше ее, но худой как жердь, с одухотворенным миловидным лицом из тех, которые не назовешь ни девичьими, ни юношескими. Не в ее вкусе. Она передернула плечами под свитером. Совершенно не ее тип.

— Дело не только в том, что она так добра ко мне, — продолжал Ласло, — просто она знает, что делает, и этим помогает мне вжиться в роль. Понимаешь, о чем я?

— Я же не актриса.

Он метнул в нее быстрый взгляд.

— А чем ты занимаешься? — вежливо спросил он.

Роза отвернулась и небрежно бросила:

— Туристическим бизнесом.

— Судя по голосу, не очень-то по душе тебе эта работа.

— Верно.

— Этим и отличается актерское ремесло — его не выбирают… — Он осекся и виновато добавил: — Тебе ли не знать. У тебя же мать актриса.

Роза снова перевела взгляд на окно кухни. Эди махала рукой, призывая их в дом. Сначала она отправила обоих в сад, чтобы в отсутствие Ласло уговорить Черил смягчиться, а теперь звала обратно. Роза вздохнула.

— С ней все по-другому. Она работала урывками, мы, конечно, знали, чем она занимается, но не придавали этому никакого значения…

Ласло уставился на нее:

— А ты знаешь, какая она талантливая?

Роза ответила ему таким же удивленным взглядом:

— Ну да.

— Знаешь, — сказал он, — похоже, ты даже не догадываешься…

— Она моя мать, — перебила Роза.

Ласло промолчал.

Ступая по сырой траве, Роза направилась к дому.

— Я совсем не то имела в виду…

— Да.

Роза остановилась.

— Я, наверное, выгляжу избалованной… — продолжала она неожиданно для себя.

После длинной паузы за ее спиной в весенних сумерках прозвучал голос Ласло:

— Вообще-то да.

Глава 9

Сидя в вагоне метро и направляясь в Северный Лондон, Мэтью разглядывал попутчиков. Начинался вечер, рабочий день только что завершился, поезд был переполнен — и не только усталыми мужчинами с сумками для ноутбуков и газетами, но и усталыми женщинами, тоже с сумками для ноутбуков, дамскими сумочками и пакетами из супермаркетов. Среди этих женщин попадалось много молодых, напоминающих Мэтью о Рут. На продуманные стрижки, деловые костюмы и общий облик этих девушек никто из мужчин не обращал внимания, а если и обращал, то не больше, чем на другие неизбежные подробности рабочего дня. Мэтью невольно с грустью вспомнил, как Рут старалась следить за каждой мелочью их жизни, настойчиво и неутомимо подправляла, подтягивала и улучшала все, что портило картину, и эта тщательность изумляла его, особенно на первых порах.

Блейз, стол которого стоял за столом Мэтта, однажды признался, что не устает восхищаться нынешними женщинами.

— Мне за ними не угнаться, — с оттенком грусти признался он Мэтью в обеденный перерыв. — Я про девушек. Современных, конечно.

И он добавил, что на время решил забыть о них, чтобы получить свидетельство пилота-любителя. Если Мэтью захочет научиться управлять самолетом, он поможет это устроить, В полете чувствуешь себя так, словно все в твоих руках, и в то же время к тебе никаких претензий, а в отношениях и в бизнесе никогда не удается оправдать чужие ожидания.

— Сейчас я не оправдываю даже собственные, — признался Мэтью.

Блейз оторвал взгляд от экрана.

— Тогда снизь планку, — посоветовал он.

Мэтью поднялся со своего места и указал на него бледной женщине с огромным кофром для профессионального фотоаппарата и гигантской папкой, прижатой к груди.

На Мэтта она едва взглянула.

— Спасибо…

Старушка негритянка, сидящая рядом, в фетровой шляпке и очках в роговой оправе, повернулась к ней:

— Он не расслышал.

Бледная женщина промолчала, пристраивая папку и кофр на коленях.

— В наше время так редко встретишь юношу с хорошими манерами…

— Ничего, — прервал Мэтью, — все в порядке.

— Так почему бы не похвалить тех немногих, у кого эти манеры есть?

Шея бледной женщины покрылась багровыми пятнами смущения.

Мэтью наклонился к ее соседке:

— Я слышал, она сказала «спасибо».

Негритянка ответила ему невозмутимым взглядом.

— Надо было посмотреть на вас. Надо было улыбнуться. Может, вы устали еще сильнее, чем она!

— Но я же не…

— Кому-то с вами повезло, — повысила голос негритянка. — Какой-то женщине посчастливилось иметь рядом джентльмена.

Мэтью отвернулся. Он чувствовал, что его шея покраснела также жарко, как у бледной женщины с кофром. Толстяк, повисший на ременной петле, укрепленной на поручне, перехватил его взгляд и подмигнул. Мэтью слегка поморщился и на миг прикрыл глаза.

Поезд остановился на станции «Мургейт». Пожилая негритянка поднялась, покачивая крестиком на шее, и направилась к двери.

Проходя мимо Мэтью, она отчетливо произнесла:

— Так и передайте своей леди: ей с вами повезло.

По вагону прокатились смешки, кто-то прыснул, между лопатками по спине Мэтта потекла тонкая струйка. Он взглянул на бледную пассажирку, ожидая увидеть хотя бы проблеск сочувствия, но она упрямо смотрела в пол.

Эди попросила встретить ее после репетиции. Она подробно описала, где ее найти, объяснив, что он сразу узнает репетиционный зал в Клеркенуэлле по желтой афише с рекламой «Пилатес для беременных». Сказала, что они могли бы выпить вдвоем, а может, даже поужинать. Она казалась настолько обрадованной его звонком, в ее голосе звучало такое облегчение, что он задумался: что стряслось у родителей, если он вдруг сделался маминым любимчиком? Обычно это место занимал Бен, который принимал его как должное — впрочем, как и многое другое. Мэтью вдруг понял, что об этом месте даже не вспоминал, по крайней мере два последних года, потому что не нуждался в нем. Жаль, что сейчас оно ему необходимо.

По словам Эди, от станции подземки до репетиционного зала было минут десять ходьбы, если держать курс на шпиль Сент-Джеймса. Стоя на Фаррингдон-роуд и разыскивая этот шпиль в небе, Мэтью думал, что такой ориентир могла дать только его мать — ей одной могло прийти в голову упомянуть какую-нибудь запомнившуюся ей деталь романтической панорамы, видную лишь с одной точки. Мэтью помнил, как раньше, когда они были маленькими, Эди часто указывала в окно и спрашивала у них, что они там видят. Они равнодушно отвечали, что видят только траву, сарай и заднюю стену дома, где живет немецкий дог, а она перебивала: нет-нет, дальше, за домом — неужели они не видят океаны, старинные замки, караваны верблюдов в пустынях? Сама Эди без труда разглядела бы церковь Сент-Джеймс, находящуюся в Клеркенуэлле, стоя совсем с другой стороны, на Фаррингдон-роуд, думал Мэтью. Возможно, тот же фокус помог ей без труда вглядеться в чащу, где заплутал Мэтью, и увидеть за ней свет и надежду. Хоть что-нибудь, лишь бы избавиться от ощущения, что за последние два года он, ни о чем не подозревая, обошел гигантский круг и вернулся к тому, с чего начал.

Эди ждала его у здания, прислонившись к тумбе с рекламой пилатеса, скрестив руки на груди и надев очки от солнца.

Он наклонился поцеловать ее в щеку.

— Я опоздал?

Обхватив обеими руками за шею, Эди притянула его к себе.

— Нет, мы просто закончили пораньше. Сегодня мы радовались жизни до упаду, и эта радость всех измотала.

— А я и не знал, что Ибсен умел радоваться, — заметил Мэтью, прижатый щекой к материнскому лицу.

— Нечему было. Во времена Ибсена в Норвегии жуть что творилось. Работа была проклятием и наказанием за грехи.

— Сплошное веселье…

Эди наконец отпустила Мэтью и взглянула на него:

— Вид у тебя никуда не годится.

— Да.

— Мэтт! Мэтью! — Она взяла его за руку. — Что случилось?

Он огляделся:

— Давай поищем какой-нибудь паб.

— Ты заболел?

— Нет, ничего подобного, — поспешил ответить он и двинулся по тротуару, увлекая мать за собой. — Я все объясню, — пообещал он, внезапно ощутив легкость освобождения, наполняющую грудь и голову. — Я все тебе расскажу.

* * *

Рассел отправился на предварительный показ новой американской пьесы в театре «Ройял корт», ушел в антракте и девятнадцатым автобусом вернулся домой. Он звал Эди с собой в театр, но она сказала, что у нее поздняя репетиция, а потом другие дела — она не объяснила какие, выразилась туманно, но не таинственно, во всяком случае, не настолько, чтобы насторожить Рассела. В прошлом, конечно, у них бывали тревожные звоночки, когда Эди вдруг увлеклась своим сценическим партнером или товарищем по школьному родительскому комитету, в работу которого Эди вносила громогласный и энергичный вклад. Если уж совсем начистоту, то и у Рассела бывали обеды, дневные встречи, а однажды даже целые выходные, когда он вспоминал, какими притягательными бывают новые знакомые, новые лица и тела даже для самых верных и порядочных супругов. Но не подозрения погнали Рассела прочь из театра сразу после первого действия и усадили в автобус, а неожиданный прилив чувства, которое с недавних пор стало до боли знакомым — желания, чтобы Эди была рядом с ним, чтобы придала иной, живой и яркий оттенок всему, что он видел и слышал. Откровенно говоря, прошли годы с тех пор, как он в последний раз так отчаянно скучал по Эди. Ну и пусть, теперь он наверняка наверстает упущенное. Разглядывая в окно автобуса вечерние толпы пешеходов, заполонившие тротуары, он размышлял, чем занять себя, свой разум и чувства, если он примчится домой и обнаружит, что Эди там нет.