— Конечно, — кивнул Бен.

Роза жестом позвала их на места.

— До начала пять минут, — и покосилась на голые плечи Наоми: — Ты не замерзнешь?

Наоми скользнула взглядом по пиджаку Розы.

— Мне не холодно.

— Идемте, — вмешался Рассел, — пора садиться.

Бен обнял гладкие узкие плечики Наоми.

— Если что, отдам ей мой пиджак, — сказал он Розе.

Роза промолчала. Она смотрела им вслед: Рассел вел Наоми по проходу к местам, наклонялся к ней, занимал разговором, в то время как Бен плелся позади с озадаченным видом человека, попавшего в совершенно чуждую ему среду. Притворство, яростно твердила себе Роза, сплошное притворство, и все ради Наоми, напускная независимость, показная оторванность от корней, наигранная крутизна, в которой даже неискушенный глаз мигом распознает фальшивку. Она увидела, как Мэтью — в костюме, при галстуке — приподнялся со своего места, чтобы поздороваться с Наоми, как Макс вскочил и склонился над ее рукой с видом ведущего дневного телешоу, как все расселись по местам — сначала пары, потом Мэтью рядом Расселом, потом оставленное ей, Розе, свободное место, а с другой стороны от него — пустота, конец ряда. Скользнув вдоль ряда глазами, Роза остановила их на Вивьен.

«Спешить вовсе незачем, дорогая, — уверяла Вивьен, подкладывая в Розину тарелку самые крупные креветки из ризотто с дарами моря, — абсолютно незачем. Макс дождется твоего отъезда. — Она хихикнула и прибавила к креветкам мидию. — Уж потерпит как-нибудь».

Роза медленно зашагала к своему месту. Ей было нечего сказать, кроме краткого «да», когда Эди позвонила, сообщила, что знает про Вивьен и Макса, и, конечно, Роза может возвращаться домой когда захочет, хоть сию же минуту.

Но если ответить ей было нечего, это еще не значило, что свое «да» она произнесла хоть с толикой благодарности и облегчения. Благодарность за предложение ни на минуту не вытеснила то, что безнадежность и презрение к себе, которые ей удалось вытеснить из загроможденной вещами спальни в доме Вивьен, оказывается, не улетучились, а просто затаились, поджидая удобной минуты. Я хотела этого, думала Роза, глядя на родных. Хотела еще несколько месяцев назад. Меня так тянуло домой. А теперь, возвращаясь, я чувствую только, что опять споткнулась.

Она села рядом с отцом. Он смотрел вперед, на закрытый занавес, и, судя по выражению его лица, не думал ни о чем, кроме Эди.


Вивьен повторяла самой себе: если бы здесь был еще и Элиот — один или вместе с Ро, которую почему-то она никак не могла себе представить, — она, Вивьен, была бы абсолютно счастлива. Сидя в темнеющем зале театра с Максом по одну сторону — его девственно-белое колено легко касалось ее ноги — и Беном по другую, со всеми родными, в том числе подружкой Бена, словно созданной специально дли того, чтобы проверить, действительно ли Макс изменился, Вивьен чувствовала себя так, будто большая полнота счастья недостижима в принципе. В конце концов, актерскому таланту Эди она никогда не завидовала, никогда не мечтала очутиться на ее месте и жить, как она. Вивьен уверяла себя, что очень рада за Эди, которой досталась большая роль, да еще дом вновь наполнился людьми и мосты опять наведены, а она, Вивьен, сыграла в этом деле немаловажную роль: давала Розе приют, пока до Рассела не дошло, что отказать бедняжке второй раз невозможно. В сущности, все сложилось удачно, размышляла Вивьен, касаясь Макса не только коленом, но и плечом, каждый получил то, о чем мечтал, вот если бы еще Элиот был дома, а не в Австралии! Но и в этом есть свои плюсы: Макс не просто разделял ее чувства, но и предложил слетать к Элиоту на Рождество.

— К нашему сыну, — добавил Макс в тот день, говоря об Элиоте. — К нашему сыну.

Вивьен улыбнулась в темноте. Занавес дрогнул, его полотнища начали медленно расходиться, открывая просторную комнату, переходящую в зимний сад, и вид на унылый фьорд вдалеке за окном. В дверях зимнего сада стоял какой-то мастеровой — по-видимому, колченогий. Ему преграждала дорогу хорошенькая девушка в форме горничной, с большой садовой лейкой в руках.

— Господи! — довольно громко прошептал Макс. — Это что, Эди?


— Но вы же видите — здесь у него мать, — заявила Эди в роли фру Альвинг. — Он славный мальчик и по-прежнему привязан к матери.

Мэтью поерзал в кресле. Эди выглядела на редкость правдоподобно в черном платье с пышной юбкой, с волосами, убранными под белый кружевной чепчике черными лентами. Она казалась не просто другой, а отдалившейся от повседневности, ее голос звучал иначе, жесты были иными, она по-другому расставляла паузы между словами. Разумеется, Мэтью и раньше видел, как она играет, но только по телевизору, и всегда, насколько он мог вспомнить, узнавал в ней свою мать. Иногда он размышлял, какие чувства испытал бы, увидев, что на сцене она не похожа на себя настоящую, — разволновался бы или смутился? А теперь, сидя в темноте рядом с отцом и сестрой, он удивлялся собственной заинтересованности, которая усиливалась, когда на сцене оказывались вдвоем Ласло и мать.

Он чувствовал, как сосредоточился сидящий слева Рассел — легко, как бывает, когда увлечен своим занятием. Эта сосредоточенность, думал Мэтью, типична для его отца, обычно такого великодушного, такого логичного. В последние несколько недель Эди давала мужу немало поводов для раздражения, но сегодня Рассел сумел забыть о мелких обидах и целиком отдаться спектаклю, а Эди творила то, что не имело никакого отношения к семье, к тем почти неуловимым сдвигам баланса сил, способным за считанные часы вышвырнуть кого угодно из света в мрак. Порой достаточно одного слова, единственного неосторожного слова. Или — Мэтью слегка напрягся — долгого, рокового отсутствия слов, иллюзорного спокойствия, после которого остановиться уже невозможно, и продолжаешь соскальзывать туда, где уже не помогут никакие слова.

Он сдержал свою клятву не звонить и не писать Рут. Стал ходить в новый, недорогой тренажерный зал возле родительского дома, открыл сберегательный счет в своем банке. Но если его и радовали эти признаки выздоровления, в глубине души он понимал, что все они выглядят жалкими, убогими, как заплатки пластыря на еще кровоточащей ране. Однако приходилось держаться, даже наращивать усилия, потому что обратного пути не было, хотя он не мог и даже не пытался представить себе женщину, с которой ему просто нравилось бы находиться рядом, как нравилось с Рут. Просыпаясь по ночам и с тоской ощущая, как на него вновь наваливается страдание, он скучал по присутствию Рут больше, чем по всему, что у них было. Несколько лет он поддерживал дружеские отношения, которые сумел построить впервые и которым не уставал изумляться. С Рут можно было обсуждать что угодно, делиться мыслями, которые раньше ему и в голову не пришло бы формулировать вслух и которые теперь копились в нем, распирали его изнутри, несмотря на все попытки исцелиться, вообразив, что могла бы посоветовать Рут, как могла бы откликнуться на его слова.

Он изредка поглядывал в сторону, на отца. Тот был полностью поглощен происходящим на сцене, поставил локти на подлокотники, положил подбородок на свободно сцепленные ладони. Видимо, и он на протяжении десятилетий делился с его матерью тем, что больше не говорил никому — да и не нуждался в других собеседниках, ведь у него была Эди. Мэтью посмотрел на сцену. Неужели все мужчины такие? Значит, все они, предоставленные себе, маются от тоски и одиночества?

Внезапно на Эди дали яркий свет. Она выбросила вперед руку, указывая на распахнутую дверь.

— Слышите? — воскликнула она вдруг изменившимся голосом. — Освальд идет по лестнице. Теперь займемся им одним!

А затем на сцену с мечтательным видом шагнул Ласло в длинном светлом пальто, со шляпой в одной руке и трубкой в другой, и все взгляды обратились на него.

* * *

На узком балкончике глубиной всего в три ряда кресел, к которым веля невозможно крутые ступеньки, Кейт и Барни Фергюсон увидели, как в антракте вся семья Бойд встала с мест.

— Не могу шевельнуться, — призналась Кейт. — Я сюда едва добралась и теперь не встану, пока не кончится спектакль.

— Разве ты не хочешь выйти поздороваться с ними?

Кейт нерешительно взглянула на ступеньки.

— Лучше бы ты нашел Розу и попросил ее подняться ко мне.

Барни встал.

— Что это среди них за ферт?

— Розин дядя Макс, — объяснила Кейт. — Муж сестры Эди, Вивьен, — той, что в платье цвета фуксии. — И она добавила: — Мы с Розой всегда называли этот оттенок «менопаузным розовым».

Барни с улыбкой перевел на нее взгляд.

— Вредные девчонки, — мягко пожурил он.

— Да, это про нас.

Он посмотрел на крутую лестницу и пообещал:

— Сейчас одолею ее, найду Розу и приведу к тебе.

— Как думаешь, тебе не попадется по дороге мороженое?

Он снова улыбнулся.

— В этом театре — вряд ли.

— Да? — огорчилась Кейт. — Какая жалость.

Барни наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Я стараюсь заранее выяснять, куда попаду. — И он начал подниматься по крутой лестнице в фойе, где в антрактах работал бар.

Рассел стоял у стойки перед целым рядом бокалов.

Барни коснулся его локтя:

— Добрый вечер, сэр.

Рассел обернулся. Он прямо-таки сиял.

— Вы, должно быть, последний молодой человек на этой планете, которому известно, что такое хорошие манеры. Она изумительна, правда?

— Великолепна, — согласился Барни.

— То есть я знал, конечно, — продолжал Рассел, перебирая купюры в бумажнике, — на что она способна, чувствовал в ней дар, но она умудрилась удивить даже меня. Я потрясен. И ею, и парнем.

— Неудивительно…

Рассел убрал бумажник и пожал руку Барни.

Почти заговорщицким тоном он заметил:

— Мэтт только что заходил в туалет и подслушал один разговор — насчет Гамлета и Гертруды, и, по его словам, эти роли обеспечены…

— Барни! — воскликнула подошедшая Роза.

Барни обернулся.

— Она удивительна! — воскликнул он.

Роза кивнула:

— Вот уж не ожидала…

— Невежественное дитя, — ласково упрекнул Рассел, повернулся к стойке и принялся собирать бокалы.

— А где Кейт? — спросила Роза.

— Ждет тебя наверху. На здешнем бельэтаже.

— Спасибо, что пришли, — сказал через плечо Рассел. — Все вы чудесные. И вечер чудесный. И все замечательно. Хотите вина?

Роза аккуратно забрала у отца один бокал и протянула его Барни.

— Пойду разыщу Кейт.

— Она обрадуется. Она застряла наверху.

Роза проскользнула мимо него и поспешила на балкон. Барни глотнул вина. По вкусу оно напоминало выпивку на студенческих вечеринках, вино из тех, что покупают в пластиковых бутылках, с завинчивающимися пробками и аляповатыми этикетками. Предложив Кейт бокал напитка категорией повыше, он сумел выделиться из толпы, заставить ее присмотреться и увидеть не только приятные манеры. И вот — пожалуйста: она его жена, у них ипотека, скоро будет ребенок, и родители давно изменили к нему отношение, не то что во времена школьных табелей с посредственными оценками. Барни украдкой улыбнулся своему бокалу. Только ощущение всей полноты счастья и поклонение очередному кумиру могло заставить его прийти на спектакль по пьесе Ибсена, а тем более увлечься им. Мать Розы… да, и вправду нечто.

Он поднял голову и окинул взглядом собравшихся. Брат Розы, Мэтью, — судя по покрою костюма, преуспевающий молодой профессионал, — беседовал с девушкой, которую отец Барни назвал бы «сексапилочкой». Барни пробрался к ним через толпу и открыто уставился на Наоми. Она казалась соблазнительным лакомством только что с витрины кондитерской.

Мэтью прервал разговор и представил его Наоми:

— Это Барни. Он женат на лучшей подруге моей сестры.

Наоми удостоила его таким взглядом, словно он был занимательной особью, но не более, чем прочие представители его вида.

— Очень приятно, — произнесла она.

— Аналогично…

— Наоми — подруга Бена, — пояснил Мэтью.

— Повезло Бену.

Наоми не улыбнулась. И уточнила:

— Если не ошибаюсь, твоя жена беременна?

— Как ты догадалась?

— Просто внимательно слушала, — ответила Наоми. — Я всегда так делаю, еще со школы.

— Значит, чаще, чем я…

Мэтью прокашлялся.

Барни перевел взгляд с Наоми на Мэтью и признался:

— Твоя мать играет потрясающе.

Мэтью кивнул.

Его глаза лихорадочно поблескивали. Присмотревшись, Барни заметил, что Мэтью выглядит осунувшимся и как-то враз постаревшим.

Улыбаясь, Барни продолжал:

— Честно говоря, я вряд ли пришел бы на премьеру, если бы не Кейт. Но теперь не жалею, что я здесь.