— О да.

— Вы когда-нибудь прежде играли в пьесах Ибсена?

Эди покачала головой. Однажды ей досталась роль гостьи без слов в пьесе «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», но этот случай не заслуживал упоминания.

Продюсер посмотрел на нее.

Тоном, который Эди сочла вялым и равнодушным, он спросил:

— Что вы знаете об Ибсене?

Эди встретила его взгляд.

— Он был норвежцем. Низкорослым. Очень.

— Ясно.

Режиссер повернулся к мужчине, читающему газету.

— Айвор будет подавать реплики пастора Мандерса. Первый акт, сцена, в которой героиня рассказывает о поведении мужа.

— Хорошо. — Эди отошла к стулу возле зеркал, бросила на него сумочку и полезла в нее за книгой.

— С нашего экземпляра, будьте любезны, — остановил ее режиссер.

Эди обернулась. В руках он держал кипу листов.

— У нас слегка подправленный перевод Питера Уоттса. — Он взглянул на мужчину с газетой. — Айвор говорит по-норвежски.

Эди медленно вышла вперед.

— Мы вас послушаем, — пообещал продюсер, — но лично я считаю, что фру Альвинг должна быть повыше ростом.

Мужчина с газетой в первый раз за все время оторвался от чтения.

— Хорошее лицо, — заметил он по-английски с явным акцентом.

— А рост? — возразил продюсер. — Для достоинства это важно. Перед нами женщина, на долю которой выпали страдания.

— Думаете, на мою нет? — спросила Эди.

Никто не ответил. Она взяла у режиссера бумаги.

— Вы точно хотите меня послушать?

Он мимолетно улыбнулся.

— Вы же здесь.

— И этого достаточно?

— Мисс Аллен, вы подали заявку на участие в этом кастинге…

Эди сглотнула.

— Прошу прощения.

Девушка за пианино вмешалась:

— Клара подходила по росту.

Все обернулись к ней.

— Да.

— И подготовилась заранее, продумала все до мелочей. Она поняла, что это развитие образа героини «Кукольного дома». Все это могло бы случиться с Норой, если бы она осталась.

Эди ждала. Ее начинало слабо подташнивать, как бывает, когда долго уверяешь себя, что тебе все равно, не очень-то и хотелось, а затем вдруг понимаешь, что на самом деле твое равнодушие — лишь видимость.

Продюсер перевел взгляд на Эди.

— Вы заметили, что между этими героинями есть связь, мисс Аллен?

— Сейчас — да…

Айвор отложил газету и поднялся. Даже в свободной лыжной куртке он выглядел плотным и коренастым; его глаза были светлыми, блекло-голубыми.

— Я буду играть пастора Мандерса уже в седьмой раз, — сообщил он Эди.

— Бог ты мой.

— Три постановки в Осло, одна — в Эдинбурге, одна в Скарборо и одна — здесь, в Лондоне.

Она нервозно улыбнулась.

— Так вы норвежец?

— Наполовину.

— Ваш отец?..

— Мать.

Эди кивнула.

— У вас, — продолжал Айвор, — есть удачная реплика.

— Правда?

— Да, вот эта: «Во мне говорит нечистая совесть».

— М-да, — с усилием отозвалась Эди, — по крайней мере это я должна была знать.

Режиссер подался вперед:

— Пора начинать. Вы у нас не единственная.

Эди смотрела на листы с текстом пьесы:

— С какого места…

— Я начну, — вмешался Айвор. — С реплики «у меня прямо голова кругом идет».

Эди широко раскрыла глаза.

— Наизусть? Без текста?

Айвор улыбнулся.

— Он мне не нужен.

— От такого поневоле растеряешься… — засмеялась она.

— Ничуть. Совсем наоборот. Для вас это благо.

— Да?

— Это все равно что играть в теннис с партнером, который гораздо сильнее вас, — с улыбкой пояснил он.

Эди сглотнула. Нарастающее раздражение уже вытесняло тошноту.

— Ну конечно.

— Начинаем.

— Отлично.

— Я подам знак, когда можно закончить.

Эди перевела взгляд на режиссера: он смотрел не на нее и не в текст. Она кашлянула.

— Извини, — глазом не моргнув вступил в разговор режиссер, — извини, Айвор, но когда заканчивать, решу я. — Он медленно прошелся взглядом по всей комнате и наконец засмотрелся в окно. Продюсер изучал собственные ногти.

— Поехали, — скомандовал режиссер.


По своему обыкновению, Рут Манро засиделась в офисе дольше всех. Она считала, что своей сознательностью не только подает хороший пример, но и экономит утреннее время, разгребая мелкие дела накануне вечером: стол в полном порядке, почти на все письма из США написаны и отосланы ответы, рабочие бумаги собраны в аккуратную стопку и придавлены гладким серовато-белым камнем-голышом, подобранным на пляже в Девоне во время одного из первых выходных, проведенных вместе с Мэтью Бойдом. Оставаясь одна в офисе, она получала возможность сбавить темп, подумать, воспользоваться преимуществами краткого и ничем не заполненного промежутка времени между рабочим днем и предстоящим вечером. И кроме того, у нее появлялось время для поддержания дружеских связей.

Ближайшая подруга Рут Лора два года назад уехала в Лидс, работать в юридической фирме. За эти два года Лора успела обручиться с коллегой-юристом и купить на перестроенной набережной Лидса квартиру с двумя спальнями, балконом и прачечной в подвале по швейцарскому образцу. Именно Лора, гордая обладательница подаренного на помолвку кольца с бриллиантом от Тиффани и планирующая к свадьбе покупку туфель от Веры Вон, дала Рут понять со всей убедительностью, на какую способны лишь лучшие подруги: если в ближайшее время Рут не обзаведется собственной квартирой, то совершит непоправимую ошибку.

По электронной почте Рут отправила Лоре снимки лофта в Бэнксайде, и Лора с энтузиазмом одобрила его, особенно перегородки из стеклоблоков и высоченные потолки.

«Бери!» — написала она.

Рут медлила три дня, пока желание излить душу боролось в ней с преданностью Мэтью, и наконец все-таки написала: «Да я бы с радостью. Если бы не Мэтт».

«Ему не нравится?»

Прошло еще два дня.

«Да нет, — нехотя призналась Рут, — по-моему, нравится. Он беспокоится о деньгах».

Лора выходила за адвоката, который зарабатывал больше ее, и, по мнению Рут, это обстоятельство лишило ее подругу чуткости.

«Хочешь сказать, ему не по карману?»

«Да».

«А тебе?»

«Мне — по карману», — написала Рут.

«И за чем дело стало?»

Рут отвела глаза от экрана. Теперь, когда в офисе больше не было ни души, отчетливо слышалось невнятное гудение кондиционера, не заглушающее шум Ливерпуль-стрит за окнами. Вообще-то Мэтью не говорил, что не может позволить себе покупку лофта в Бэнксайде в равных долях, — он просто дал понять, что не станет — не хочет? — даже говорить об этом. В последнее время он развил в нынешней квартире бурную деятельность, чинил все подряд, хотя Рут считала, что об этом должны позаботиться будущие жильцы, но избегал любых попыток втянуть его в разговор о новом лофте. Рут снова посмотрела на экран.

«Дело в том, — написала она, — что мы никогда не обсуждали, что, кто и кому должен. Думаю, просто нам обоим не хотелось подчеркивать разницу. И она, в сущности, не играла роли — до сих лор. Мы неплохо справлялись. — Она помедлила. Лора обязательно прицепится к этим словам. — Только не спрашивай, почему мы не прояснили все сразу. Ты же знаешь, как бывает вначале. Когда все равно, кто и сколько зарабатывает, — лишь бы быть рядом, а к тому времени, когда тебе становится не все равно, модель поведения уже сформировалась. — Она замерла, подумала и напечатала: — Я люблю Мэтта».

Она уронила руки с клавиатуры на колени. Сейчас Лора ответит, что на ее месте каждая любила бы Мэтта — ведь он такой внимательный, порядочный, честный, его невозможно не любить. И при этом намекнет, защищенная гарантиями своей блистательной помолвки: можно строить любовь и на одной привлекательности, но такой стимул, как общие амбиции и уважение к профессиональным достижениям, тоже не помешает. А заодно добавит — и будет совершенно права, — что проблему неравенства Рут и Мэтью следовало устранить на ранних стадиях отношений и что никакие упоительные прогулки рука об руку по девонским пляжам не должны ослеплять Рут, если они ездили туда на ее машине, поскольку у Мэтью нет своей, и останавливались в отеле такого класса, который Мэтью, откровенно говоря, просто не потянул бы.

Не то чтобы он не вносил свою долю, размышляла Рут, — он вносил ее, порой с почти болезненной настойчивостью, однако она не могла не заметить, как туго у него с деньгами, весь последний год, и хотя искренне сочувствовала ему, продолжала считать, что его трудности не должны быть превыше ее амбиций, и если ему что-то мешает, незачем считать, что такие же препятствия стоят и у нее на пути. Если слишком многим жертвуешь, дружно решили они с Лорой однажды поздно вечером, во время беседы за бутылкой вина, под Дайану Кролл из стереосистемы, то рано или поздно человек, ради которого идешь на жертвы, неизбежно начинает раздражать тебя. «Долг», «честь»… всей этой архаике место в справочниках по истории, в словарях времен империи, до которых уже никому нет дела. Женщина не обязана умалять свои достоинства, лишь бы приспособиться к мужским слабостям. Нельзя отказываться от желаний и стремлений, от мечты о роскошной квартире в Бэнксайде, только потому, что твоему мужчине ни за что не наскрести денег, чтобы внести свою долю. Рут взяла ручку.

«Значит ли это, — написала она в блокноте, — что я недостаточно сильно люблю его?»

Она вырвала из блокнота листок и скомкала его.

«Или что моя система ценностей настолько искажена, — продолжала она, — что в настоящий момент квартира мне нужна больше, чем мужчина? Но почему я так прикипела к этой конкретной квартире? Что в ней особенного?»

Она подняла голову. Сбоку на столе стояла фотография Мэтью в черной бамбуковой рамке, сделанная во время отпуска на Мальдивах: он сам предложил эту поездку, а потом едва расплатился за нее — она же видела. Но на снимке тревоги не отразились. Одетый в белую футболку, Мэтью широко улыбался, и над его растрепанной головой простиралось небо, лазурное, как дельфиниумы.

Рут вырвала из блокнота второй лист и выбросила его. Потом еще раз бегло просмотрела последнее письмо к Лоре. Какой удобный шанс для Лоры поучать подругу и умолять ее не вредить самой себе. Рут перевела курсор вверх, чтобы закрыть окно.

«Сохранить изменения данного сообщения?» — вежливо спросил компьютер.

Рут нажала кнопку «Нет». И посмотрела на Мэтью, хохочущего на тропическом пляже.

— Прости, — сказала она.


Не успев войти в дом, она уже знала, что Мэтью вернулся раньше, чем она. По освещенности окон она определила, какие лампы он включил, что ждет ее на втором этаже и даже какой будет атмосфера в доме. Порой она сожалела о своей внимательности. Иногда думала, как, должно быть, спокойно быть ненаблюдательным человеком, не склонным к аналитике. Мэтью как-то раз ласково заметил, что она несет двойную нагрузку, проживая свою жизнь дважды: один раз — в режиме предварительного просмотра, второй — в действительности.

«И как же ты, — добавил он, прикладывая ладони к ее щекам и касаясь лбом ее лба, — потратишь три лишних дня в конце жизни, которые к тому времени уже успеешь прожить?»

Она вставила ключ в дверной замок. В общем холле, солидно отремонтированном в стиле минувшего десятилетия, стоял только столик под старину, на который выкладывали всю почту, принесенную в здание. Мэтью уже перебрал ее конверт за конвертом и выбрал их почту, но Рут почему-то всякий раз тянуло перепроверить его. Вот и отец был таким же, утешалась она, — вечно все проверял и перепроверял, даже пересчитывал мелочь в карманах брюк каждый вечер, прежде чем разложить монеты по размеру аккуратными столбиками на комоде в родительской спальне. Неудивительно, думала она, заставляя себя пройти мимо столика с почтой, что она выбрала такого человека, как Мэтью, выросшего в семье, где любовь к порядку считали досадной причудой. Отношениям двух таких организованных натур, как она, суждено закаменеть в их собственной методичности.

Она одолела два лестничных пролета до своей площадки. Входная дверь квартиры была приоткрыта, изнутри доносилась музыка, какой-то дэнс-рок, который любил Мэтью.

Она распахнула дверь.

— Всем привет!

Мэтью выглянул из спальни босиком, но все еще в рубашке и брюках от делового костюма, и наклонился, чтобы поцеловать Рут.

— Люблю, когда ты приходишь домой первым, — сказала она.

Он выпрямился.

— Я еще ничего не успел, только пиджак сбросил.

— Я не об этом…

— Знаю.

Она прошла в гостиную.

— Почта есть?

— Ничего интересного.