Характер Шопена портился. Он стал ревнивым к многочисленным друзьям Жорж. Ей пришлось не приглашать своих друзей - слишком революционных, или, как бы сказали сейчас, авангардных, поэтов - в Ноан, когда там гостил Шопен. О нем же, несмотря на все его капризы, она продолжала нежно заботиться. Когда он уезжал в Париж, она отправляла письма близким знакомым с просьбой проследить, чтобы у Фридерика была горячая вода и чтобы проветривалась квартира.

"Вот мой маленький Шопен; я вам его доверяю; позаботьтесь о нем, хочет он этого или нет. Ему трудно управляться самому, когда меня нет рядом, а слуга у него добрый, но глупый. Я не беспокоюсь в отношении обеда, его будут приглашать всюду... Но по утрам, когда он будет торопиться на уроки, боюсь, как бы он не забыл проглотить чашку шоколада или бульона, которую я почти насильно вливаю в него, когда я при нем... Сейчас он хорошо себя чувствует; ему надо только хорошо есть и высыпаться, как делают все люди..."

В отношениях между Санд и Шопеном особых противоречий не было никогда. Их взаимная нежность опиралась на прочную основу - материнскую любовь Жорж Санд и ответную любовь сына-Шопена. Она восхищалась гением композитора, он - гением великого писателя. И все-таки Мари де Розьер, ученица Шопена, была права, когда писала, что "любви здесь больше нет". "Любви здесь больше нет, по крайней мере с одной стороны, - писала Мари Розьер, - со стороны Санд, но, конечно, есть нежность, преданность, соединенные иногда с грустью, с жалостью, с глубокой печалью..."

Но и этого хватило бы до конца жизни, если бы не вмешательство других лиц. У Жорж Санд всегда было много друзей, и к этой дружбе она относилась очень серьезно, не поверхностно. После развода Жорж особое внимание стала уделять детям - Соланж и Морису. С какого-то момента Шопен не смог и не захотел делить ее с другими. Он хотел, чтобы Жорж принадлежала только ему, уделяла внимание только ему, чтобы она принесла ему в жертву всю остальную жизнь. Мицкевич, когда называл его моральным вампиром и говорил, что он способен убить Жорж, был недалек от истины. При всей нежности, которую она испытывала к Шопену, на такой шаг она пойти не могла. Она не могла закрыть свой дом для друзей, отвернуться от всей остальной жизни и только готовить Шопену бульон. Впрочем, при необходимости она всегда успевала это сделать.

В ноябре 1846 года, когда Шопен уехал из Ноана, он не думал, что больше не вернется туда никогда. Печально, что много лет любившие друг друга люди расходятся порой навсегда из-за мелкой интриги, ссоры.

Соланж вышла замуж. Жорж Санд пишет о ней Шарлю Понси: "Едва выйдя замуж, она сбросила маску и открыто презирает все и всех. Она восстановила своего мужа (а он человек пылкий и слабовольный) против меня, против Мориса... Она пытается поссорить меня с друзьями... Она обливает грязью гнездо, из которого вылетела, заявляя, что в нем творятся гнусные вещи. Она не щадит даже меня, которая ведет жизнь монахини".

Соланж имела власть над Шопеном, и большую власть. И она стала настраивать его против своей матери, чтобы отомстить ей за ее отрицательное отношение к своему избраннику. Она объяснила Шопену их семейные раздоры не бешеным характером ее мужа-скульптора, который однажды замахнулся молотком на ее брата Мориса и был остановлен кулаком Жорж, а тем, что ее мать любовница одного из товарищей Мориса и не хочет иметь в доме свидетелей. И что же Шопен? Шопен с готовностью всему поверил.

"Я беспокоюсь, я боюсь. Не получаю известий от Шопена в течение многих дней, - пишет Жорж Санд Мари де Розьер 25 июля 1847 года. - Он собирался приехать и вдруг не едет и не пишет... Я бы выехала, если бы не страх разминуться с ним и ужас при мысли, что в Париже я могу подвергнуться ненависти той, кого вы считаете такой доброй... Иногда я стараюсь себя успокоить тем, что Шопен любит ее больше, чем меня, сердится на меня и стоит на ее стороне...

Наконец с утренней почтой приходит письмо от Шопена! Как всегда, мое глупое сердце обмануло меня; шесть ночей я пролежала без сна, тревожась о его здоровье, а он в это время дурно говорил обо мне с четой Клезенже, дурно думал обо мне". Она написала Шопену: "Прощайте, мой друг. Скорее поправляйтесь от всех ваших болезней... и я буду благодарить Бога за эту необычайную развязку девяти лет исключительной дружбы. Давайте иногда знать о себе. Возвращаться ко всему остальному бесполезно".

О последней их встрече рассказал Шопен в письме к Соланж 5 марта 1848 года.

Они случайно столкнулись в дверях передней дома госпожи Марлиани.

- Здравствуйте... - задумчиво произнес Шопен.

Жорж ответила более естественно и слегка улыбнулась.

- Давно ли вы получили письмо от Соланж? - спросил Фридерик.

- Неделю тому назад, - сказала Жорж.

- А вчера не было письма? Позавчера?

- Нет.

- В таком случае могу сказать, что вы стали бабушкой. У Соланж родилась дочка, и я рад, что первым могу сообщить вам эту новость, - сказал Шопен, и в последних его словах чувствовалась теплота. Правда, непонятно, чему она была адресована - материнству Соланж или тому, что он разговаривал со своей прежней любовью.

Жорж поблагодарила, впрочем не проявив никаких эмоций.

Шопен попрощался и стал спускаться по лестнице. Потом он вдруг вспомнил, что забыл сказать о самочувствии Соланж, и послал своего слугу к Жорж Санд сообщить, что ее дочь чувствует себя хорошо, ребенок тоже. Он дождался, пока они спустились вместе - слуга и Жорж. Она поблагодарила Шопена за сообщение и спросила, как он себя чувствует.

- Хорошо, - ответил бывший любовник.

Они распрощались. Шопен пошел в сторону Орлеанского сквера, а Санд по улице Вилль л'Эвек в другую сторону. Ни он, ни она ни разу не обернулись, чтобы в последний раз посмотреть друг на друга.

Так навсегда закончилась третья "материнская" любовь Жорж Санд.

Вечный поиск Веры Комиссаржевской

За всю историю своего существования русская сцена знала немного таких актрис. Ермолова, Комиссаржевская, Коонен, Тарасова... Это актрисы от Бога. Но помимо божественного таланта, данного свыше, есть у них у всех еще одна общая черта - это самоотречение. Отказ от всего, что не касается сцены главного их дела. Отказ от личной жизни, от соблазна свить теплое гнездо, воспитывать детей, заботиться о семье - то, к чему стремится каждая женщина.

Дорогой ценой купили они себе славу и всенародную любовь. И шли по пути служения искусству без колебаний. "Идите в театр, живите в нем и умрите, если можете", - писал Белинский. Вера Комиссаржевская почти дословно исполнила завет критика. Но это не значит, что на ее пути все было так просто и ясно. Всю свою жизнь она провела в поиске новых средств выражения, самоутверждения себя в роли. Это значило для нее найти себя в жизни, полной извилистых дорог и такой неоднозначной. Вечный поиск как будто продолжался и в физическом смысле - больше половины своей актерской жизни она провела в дороге, кочуя на гастролях из одного города в другой: из Самарканда в Санкт-Петербург, из Нью-Йорка в глухую российскую провинцию.

В своих путешествиях она всегда была окружена восторженными поклонниками, самые настойчивые из которых составляли ее рыцарскую свиту и в разное время могли похвастаться тем, что были счастливее остальных. Но Комиссаржевская была актрисой будущего, она не могла долго увлекаться сиюминутными страстями. Она думала об Ибсене, Чехове и Метерлинке и играла так, как никто не играл в то время, тонко передавая символизм и глубокий психологизм своих героинь.

Но начиналось все, конечно, не с Чехова и Ибсена.

Известный русский тенор Федор Петрович Комиссаржевский не собирался из старшей своей дочери Веры делать актрису. Более того, он прогонял от себя даже мысль об этом. Но вся обстановка в доме способствовала как раз противоположному. В семье Комиссаржевских собиралась интеллигенция Санкт-Петербурга. Писатели, юристы, врачи, артисты, композиторы, художники. Но больше всего среди них было представителей сцены - и оперной, и драматической. Мусоргский был другом отца и частым гостем, актер Горбунов развлекал гостей пародийным изображением известных людей, да и сам Федор Петрович репетировал дома, в своем кабинете, и девочки Вера и Надя разучивали его оперные арии и потом разыгрывали вдвоем сцены из "Женитьбы Фигаро" или "Севильского цирюльника".

Однажды, вернувшись из Мариинского театра, который был постоянным местом его работы с тех пор, как он возвратился из Италии, отец вдруг услышал серенаду графа Альмавивы, которую исполнял детский девичий голос. Федор Петрович осторожно, не выдавая себя, на цыпочках приблизился к детской комнате. И увидел такую картину. Вера, стараясь понижать голос, чтобы он хоть немного был похож на мужской, пела партию Альмавивы:

Но сердце мое полно только тобой,

И надеждою бьется оно,

Что заветное стукнет окно,

Что на миг я увижу тебя.

А Надя-Сюзанна ей отвечала:

Продолжайте, вас слушаю я...

- Господи, девочки мои, да откуда вы знаете слова? Да вы поете, как настоящие артисты, что я слышу! - воскликнул пораженный Комиссаржевский.

- Папа, мы поем, как ты с учениками, мы хорошо усвоили твои уроки. Иногда мы слышим, как вы занимаетесь, - сказала польщенная Вера.

"Да, видно, судьба распорядится по-своему, вопреки моим желаниям, и Верочка станет актрисой", - подумал тогда Федор Петрович. Роли в домашних спектаклях в исполнении Веры не были похожи на исполнение девочками ее возраста ролей в домашних сценках. Если она изображала графиню, то это была взрослая женщина, а не старательно играющая ее девочка.

"И где она всего этого насмотрелась?" - думали родители. Когда Федор Петрович сломал ключицу во время падения на спектакле "Фра-Дьяволо" и лежал не шевелясь две недели, Вера читала ему Шекспира, и, несмотря на то что по своему возрасту половину она не должна была понимать, Комиссаржевский отметил, что он так увлекся, что забыл, кто ему читает. Тогда он решил, что не будет больше препятствовать старшей дочери присутствовать на своих занятиях с учениками. И после долгих отказов все же согласился взять дочерей на репетицию в Мариинку.

Этот день она часто вспоминала и думала, что он был, пожалуй, определяющим в ее судьбе. Утром к дому, как всегда, за Федором Петровичем подъехала театральная карета. Ночью Вера спала плохо, боясь проспать торжественный момент, и, не раз просыпаясь, выглядывала в окно - не прибыл ли экипаж? И вот свершилось - театральная карета у подъезда дома Комиссаржевских.

Выслушав замечания от мамы за то, что так наспех завтракает, суетится, она побежала к карете. Надя - вслед за ней. Девочки сели в просторную кабину, куда могли поместиться еще человек шесть. Сердца их радостно бились. Они едут в Мариинку! Да не просто в театр, они увидят жизнь кулис, увидят знаменитых певцов и певиц, будут с ними разговаривать на сцене. Федор Петрович занял свое место, и карета тронулась по мостовой.

Они шли, притихшие от восторга, по узким служебным коридорам Мариинки. И вот наконец они за кулисами, где свой особый запах, своя атмосфера. Вот сцена, где работают монтировщики, готовя декорацию к вечернему спектаклю. Артисты, музыканты еще только съезжаются. Отца радостно и громко приветствуют коллеги. Его любят все - и рабочие, и оркестранты, и режиссеры, и артисты. И когда видят в компании двух дочерей, тут же оказывают им знаки внимания. Девочки слегка смущены таким особым отношением к ним всех этих симпатичных людей. Но вскоре появляются режиссер, дирижер, суета прекращается, все собираются в зале, и Федор Петрович делает знак дочерям: всe, тишина, начинается работа, больше вас никто развлекать не будет, делайте что хотите, только не мешайте репетиции.

А они и рады. Теперь можно спокойно, когда никто не отвлекает, изучать театр, кулисы, сцену, декорации, заглянуть в гримуборные певцов и, что особенно интересно, - певиц. Двери гримерных открыты, все артистки на репетиции. Девочки заглядывают в каждую из них. На столах лежат парики, пудра, кремы, гребешки, заколки, шпильки, подвязки для чулок, кисточки, красивые флакончики с духами и всякой другой цветной парфюмерной водой. Ленточки, шнурочки, браслетики, жемчужная нитка бус. В одной гримерной на туалетном столике возле трюмо актриса оставила бархатную шкатулочку. Вера, оглядываясь по сторонам, дрожащими руками открыла шкатулку и увидела две гранатовые сережки. Она тут же защелкнула коробочку, испуганная, как будто совершила преступление, и на цыпочках вышла из комнаты.

После этой первой репетиции Федор Петрович, конечно, не мог отделаться от своих дочерей, от просьб брать их с ним постоянно. На это он ответил категорическим отказом - работа есть работа, но дал слово, что будет изредка разрешать им появляться в театре.

Комиссаржевский старался никогда не обманывать своих детей, и Вера с Надей стали завсегдатаями Мариинки. К ним относились как к членам коллектива. Теперь они старались не только бегать по гримерным. Если надо чем-нибудь помочь, что-то принести, подать. Любому поручению они были очень рады, ведь они ощущали себя нужными, полезными великому делу оперного искусства.