- Да нет, если за дело беретесь вы, все реально, - засмеялся Чехов. Хочу, чтобы у вас все получилось. Пьесу, как только напишу, сразу пришлю Станиславскому, а потом вам, почитаете.

Чехов пошел проводить ее на причал. Они шли по набережной, и вдруг он сказал:

- Ах, с каким бы удовольствием я отправился с вами в Петербург, в Москву!.. Тут я не живу, засыпаю, становлюсь пустым.

- Но вы же работаете, пишете.

- Да, вы правы, надо писать пьесу. Обязательно вам ее пришлю.

И, быстро попрощавшись, Чехов ушел.

Контракт с Александринским театром заканчивался 1 августа 1902 года. 6 июня, когда Комиссаржевская сыграла последний в сезоне спектакль - это была любимая "Бесприданница", Вера вручила письменное заявление, где говорилось, что она оставляет сцену Александринки. Надо ли говорить, как встретило руководство театра это известие? Но в поведении лучшей актрисы была такая решимость, что Карпов понял - на этот раз ее ничем не удержишь.

- Ради чего покидаете нас, Вера Федоровна, откройте секрет, взмолился Евтихий Павлович. - Уж не в Художественный ли к Станиславскому собрались?

- Нет, не к Станиславскому, - улыбнулась Вера.

- А куда же?

- В провинцию.

- Не понимаю, Вера Федоровна. Зачем? Разве вам плохо здесь, в одном из лучших, если не лучшем театре страны, с главными ролями, которые вы хотели играть?

- Я, Евтихий Павлович, отправляюсь в поездку по провинции, чтобы заработать денег на свой театр. Эту поездку я называю крестовым походом.

- Преклоняюсь перед вами и верю, что у вас будет театр. Я буду первым его зрителем. В добрый путь, жаль с вами расставаться. Но видно, ничего не поделаешь. У вас свой путь. В Александринке вы сделали все, что здесь можно сделать. А вы можете больше.

Поблагодарив за понимание управляющего труппой, Вера Комиссаржевская покинула императорскую сцену.

Вспоминает племянница Сергея Рахманинова Зоя Аркадьевна Прибыткова:

"Однажды Вера Федоровна Комиссаржевская, Владимир Николаевич Давыдов и Николай Николаевич Ходотов репетировали у нас на квартире пьесу "Вечная любовь" Фабера, а Сергей Васильевич как раз в то время жил у нас... Это было осенью 1903 года... Репетиция шла в гостиной. Рахманинов деликатно собрался уходить, чтобы не мешать артистам работать, но его попросили остаться. Тогда он, забрав меня с собой, скромно примостился в уголке гостиной.

Содержания репетируемой пьесы я уже не помню, помню только, что... играли они замечательно. Это был первый раз, когда я видела Комиссаржевскую за работой. Я тогда была маленькая и подробно передать впечатления от ее игры не могу; но мне запомнился ее облик: брызжущее веселье, что-то необычайно мягкое и теплое. И глаза!.. Таких глаз я не видела ни у кого и никогда - темные, умные, грустные и всегда встревоженные, несмотря на радость...

Рахманинов не отрывал глаз от Комиссаржевской - гениальный художник, он был остро восприимчив ко всякому проявлению таланта и красоты...

После репитиции начался импровизированный концерт... Неожиданно откуда ни возьмись появилась гитара, неизменная спутница Ходотова, и один за другим зазвучали старинные цыганские романсы. Пел Ходотов хорошо, душевно, голос у него был мягкий, приятный, и просить он себя долго не заставлял...

Вдруг раздался звонок: это Александр Ильич Зилоти пришел проведать Сергея Васильевича, а попал на театрально-музыкальный вечер... Он сразу попадает в тон общего веселья, с ходу садится за рояль и шаловливо и чрезвычайно кокетливо играет свою любимую "Летучую мышь" Штрауса.

Сергей Васильевич некоторое время слушает, потом не выдерживает и на другом рояле подыгрывает Зилоти. И начинается соревнование в музыкальном экспромте двух больших музыкантов...

Один музыкант вдруг уводит вальс в неожиданную вариацию в темпе мазурки, другой сразу же подхватывает мысль партнера, но, также неожиданно, забирается в замысловатые фигурации, из которых мазурка внезапно превращается в русскую песню с лихими переборами... Потом марш, потом фуга... И все это на ошеломляющих перескоках из одной тональности в другую! Все довольны! А особенно довольны двоюродные братья - Рахманинов и Зилоти, - пошалить для них самое дорогое дело.

Закончился этот удивительный вечер так: Владимир Николаевич попросил Веру Федоровну прочесть мелодекламацию А.Аренского на стихотворение в прозе И.Тур-генева "Как хороши, как свежи были розы"... Когда она кончила читать, Рахманинов подошел к ней, поцеловал руку и только сказал: "Спасибо"...

Я и теперь, после стольких лет, слышу, как она произносила: "Как хороши, как свежи были розы..."

Комиссаржевская всегда доверяла своей интуиции, своему внутреннему голосу. В письме своему другу актеру Бравичу она писала:

"Силу воли надо на одно: заставить себя нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не изменять внутреннему голосу и повиноваться ему слепо, не боясь показаться ни смешным, ни глупым, относясь совершенно равнодушно к тому, что о тебе подумают и скажут!"

И она всегда следовала своему внутреннему голосу.

Ее крестовый поход начался гастролями в Харькове. Потом поехали в Крым - Ялта, Севастополь. Репертуар состоял из наиболее популярных пьес того времени: "Бесприданница" Островского, "Дикарка" Островского и Соловьева, "Чайка" и "Дядя Ваня" Чехова, "Нора" Ибсена, "Бой бабочек", "Огни Ивановой ночи", "Гибель Содома" и "Родина" Зудермана, "Жаворонок" Вильденбруха, "Сказ-ка" Шницлера, "Пережитое" Радзивилловича, "Волшебная сказка" и "Искупление" Потапенко.

Путь к созданию своего театра был тернист. Провинция - не Александринка, постоянные сложности и накладки, неустроенный быт - все это отнимало силы, подрывало здоровье. Вера пишет актеру Ходотову о гастролях в Ялте, когда играли "Бесприданницу" перед курортниками в разгар бархатного сезона:

"Играла вчера "Бесприданницу"... Первый акт за кулисами был шум, и я вышла и сказала прямо, что не могу этого... Я оборачиваюсь, чтобы сказать "Вася, я погибаю", а их нет, и в конце после пистолетного выстрела, который в довершение всего дал две осечки, вдруг все выбежали, не дав мне сказать: "Милый, какое благодеяние вы для меня сделали". Тут я не могла больше. Бог знает, что со мной случилось... И сегодня я вся разбита, а вечером "Родина" - бенефис... Глупые, они хотят меня уверить, что публика ничего не заметила и что успех от этого не был меньше... Мне не нужен успех тогда, когда я играю так ужасно..."

Халтурить Вера Федоровна не умела, она не могла где-то сэкономить силы, видя, что публика не так требовательна. Она должна была прежде всего перед собой быть честной. И выкладывалась в полную силу в любом спектакле, будь то сцена Александринки или провинциальный театр, не избалованный столичными постановками.

На нее нападали периоды депрессии, но упадок настроения, болезни никак не отражались на ее игре. Когда выходила на сцену, жила жизнью своей героини. А болезнь все чаще и чаще давала о себе знать.

"Не писала, потому что заболела - со мной стали делаться какие-то припадки в театре. Два раза еле кончила спектакль... Я не знаю, как я кончу поездку, и вообще не знаю, как буду жить дальше... Я не знаю, что мне делать: театр не устраивается. Эта мечта срослась со мной, и что делать без нее, не знаю... В провинцию не пойду... Опять поездка?! Это такой ужас, о котором думать страшно..." - пишет она Ходотову.

Но хандра ее продолжалась недолго. Стоило приехать на Кавказ, как буйная южная природа сделала свое дело. С Кавказа, куда ее труппа отправилась после Крыма, отчет о гастролях становится бодрым и деловитым:

"В Севастополе все 4 спектакля с аншлагами. Здесь тоже по 800 рублей на круг, в Харькове - по 1000 рублей. За две недели взяли 12 с половиной тысяч. Как смешно, когда пишу... эти цифры, правда? Но... главное - я здорова и играю хорошо... Как меня все любят, все рады мне, и я рада этой любви, потому что я знаю, как я приобретаю ее".

О сборе денег Комиссаржевская пишет, как будто стесняясь. Около года путешествовала она по России с труппой, которая менялась, набиралась вновь. Бессменным в ней был только один человек - директор и исполнитель главных ролей Вера Комиссаржевская. Почти все гастроли прошли при полных аншлагах, и сумма, необходимая для открытия своего театра, была набрана. Вера Федоровна решила набраться сил перед новым этапом в жизни и уехала отдыхать в любимую Италию, к отцу. Она радостно делилась с ним планами на ближайший сезон в своем театре. Труппа была набрана, для премьеры была выбрана трагедия К. Гуцкова "Уриэль Акоста". Театр Вера Федоровна назвала скромно "Драматический". Против добавления "Комиссаржевской", о котором ей советовали коллеги, она категорически возражала.

- Это не театр Комиссаржевской, это театр всей труппы, всех вас, говорила она.

Но администратор, не ставя ее в известность, все же написал на афише и при этом жирно выделил: "Дирекция В.Ф.Комиссаржевской". Вера Федоровна сделала ему резкий выговор, оставив его при своем мнении. Кто пойдет в никому не известный новый драматический театр? А Комиссаржевская - это имя, которое позволит собрать публику.

Он был прав. Зал хоть и не был заполнен до отказа, но публика на Комиссаржевскую пришла. Ее не было в Петербурге целый год, и зрители соскучились по своей любимице. Когда перед ибсеновской "Норой", на которой первый сезон держался спектакль, поднимался занавес и в роли главной героини на сцене появлялась Комиссаржевская, раздавались восторженные крики "Браво!" и на сцену летели букеты цветов.

Перед тем как открыть театр, Комиссаржевская писала Горькому и Чехову с просьбой поддержать ее. Чехов закончил "Вишневый сад", но опять отдал пьесу Станиславскому в Художественный театр. Комиссаржевской в письме он отвечал:

"Не написать ли мне для Вас пьесу? Не для театра того или другого, а для Вас? Это было моей давней мечтой... Если бы мне прежнее здоровье, то я и разговаривать не стал бы, а просто сел бы писать пьесу теперь же... Вы пишете: "иду с верой..." Совершенно справедливо. Вы правы, только, ради Создателя, не ставьте этого в зависимость от нового театра. Вы ведь артистка, а это то же самое, что хороший моряк: на каком бы пароходе, на казенном или частном, он ни плавал, он всюду - при всех обстоятельствах останется хорошим моряком..."

Но в глубине души Антон Павлович не верил, что театру Комиссаржевской предназначена долгая жизнь. Жене он писал о Комиссаржевской:

"Чудачка, ее ведь только на один месяц хватит, через месяц пропадет всякий интерес к ее театру; а написать ей об этом неловко, да и нельзя; она уже бесповоротно окунулась в свое новое предприятие".

Пьесу специально для Комиссаржевской Антон Павлович написать не успел, как не смог и присутствовать на открытии ее театра - он умер еще до первой премьеры в Драматическом.

А вот "Дачники" Горького" имели шумный успех. Сам автор приезжал на премьеру и пожинал лавры успеха, купаясь в восторженном приеме публики.

Вера Федоровна находилась в постоянном творческом поиске. Даже если спектакль имел успех, как "Дачники" или "Нора", она все равно испытывала чувство неудовлетворения. Она видела, как успех делает актеров ленивыми, они перестают работать над собой. Играют по накатанной колее и, встречая радостный прием публики, останавливаются в творческом росте.

Нужны новые формы работы, как и новые формы театра, думала она. Но сама могла работать только над своим образом. Она прежде всего была актрисой. Ей был необходим новый режиссер. В ее театре работали хорошие режиссеры, они выполняли свою работу профессионально, но они ничего не вносили нового. От добра добра не ищут - под этим девизом проходила их работа в театре. Комиссаржевская не конфликтовала с ними, напротив, у них были прекрасные отношения, но она искала режиссера, который сделает революцию в театре, и первым таким театром станет Драматический. И этот режиссер пришел. Им был Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Свежий ветер подул. Даже не ветер, а ураган. Мейерхольд ломал все общепризнанные каноны. Общий язык он нашел только с художниками, актеры же, воспитанные реалистической школой игры, принимали опыты режиссера-новатора в штыки. Он учил их играть не словами, а жестами. "Движение, движение, пластика, пластика, пластика", - твердил Мейерхольд.

В театре появились новые пьесы. "Слепые" Метерлинка", "Балаганчик" Блока, "Гедда Габлер" Ибсена. Планировались к постановкам пьесы Ф.Сологуба, Л.Андреева, В.Брюсова, С.Пшибышевского. В театре изменилась публика. На каждый спектакль Мейерхольда приходили петербургские поэты, художники, люди театра. Критика была самой различной - от восторженной до полностью уничтожающей. Биомеханика, как творческий метод Мейерхольда, шокировала консервативно настроенную часть публики и критики и интриговала и завораживала людей творческих.

Но, так или иначе, Мейерхольд создавал театр марионеток. Каждый актер должен был полностью выполнять схему, предложенную режиссером. Жесты должны быть отточены и не допускали импровизации. Это было неприемлемо для такой актрисы, как Вера Комиссаржевская, считавшая, что театр существует прежде всего для актера. И в "Гедде Габлер", поставленной Мейерхольдом в свойственной ему авангардной манере, она спорила с режиссером, показывая свою свободную трактовку образа на сцене. Разногласия в методике режиссуры постепенно переросли в противостояние, и Комиссаржевская была вынуждена расстаться с интереснейшим режиссером своего времени, хотя и сделала это с огромным сожалением.