— А руки вымыла? — спросила она внучку.

— Да, Грэн! И мне уже тридцать семь!

— Никогда не поздно напомнить человеку, что надо следить за собой!

Она села за стол, ожидая, когда Кэт, долго умывавшаяся в ванной, присоединится к ним.

— У нас все как обычно! — заметила старушка. — Ничего не меняется.

— Грэн, ничего, что я привезла Кэт?

— Я очень рада ей. Твоих друзей я с удовольствием приму у себя, даже если они слишком долго занимают ванную и опаздывают к чаю.

— Я не знаю, помнишь ли ты, что я тебе о ней говорила когда-то?

— Ну, я, может быть, и старуха, но память у меня хорошая. Я храню все твои письма. И помню каждое из них наизусть. Хорошо знаю, кто такая Кэти Андерсен. Я даже не забыла, какие имена она выбирала для своих собак и кошек.

— А мне не верится, что у нее были кошки и собаки! — воскликнула Дакота.

Джорджия покачала головой.

— Ну и зря, дорогая; мы все когда-то были детьми, и Кэт тоже, — возразила Грэн. — В это трудно поверить, но когда-то твоя мама, такая же юная, как и ты, сидела за этим столом.

Глава 19

Джорджия проснулась от яркого солнечного света, направленного прямо ей в лицо.

— Что такое?

— Уже полдня прошло, милочка, почти пол-одиннадцатого, — сообщила ей Грэн, отдернувшая занавески.

— С добрым утром, мам, пора завтракать — я приготовила маффины. И еще у нас есть свежий хлеб.

— О, на кухне с ней одно удовольствие, Джорджия, она все знает, почти как моя мама, и у нее все отлично получается. Настоящий талант.

Дакота сияла от похвал. Она встала очень рано и вместе с Грэнни возилась с едой, спеша приготовить ванильные кексы. Они получились не совсем такими, как дома, но зато Грэнни посыпала их сахарной пудрой. Она назвала это «кексы в пижаме».

А потом они завтракали вдвоем, поскольку ни Кэт, ни Джорджия еще не проснулись. На завтрак были вареные яйца и хлеб с джемом. Грэн всегда поднималась на заре — старая фермерская привычка, но для Дакоты встать с постели оказалось трудновато. Пару раз она попыталась свалиться обратно и спать дальше, но Грэн опять ее будила и заставила наконец пойти умыться. А после чашки крепкого вкусного чая сон как рукой сняло. Зато теперь она чувствовала себя, как никогда, бодро. Ее прабабушка права: чтобы было много сил, главное — не проспать солнце.

— Я не знала, что солнце встает так рано! — призналась Дакота.

— Ты не видела самого красивого в природе; ради этого стоит не поспать пару часов! — Грэнни указала ей в окно на розовую полоску зари над полями и сноп золотых лучей, пробивавшихся на еще бледном сумеречном небе.

Дакота смотрела во все глаза на это завораживающее зрелище.

— Твоя мама сказала, ты хочешь знать, откуда твои корни.

— Да, хочу знать, откуда я.

— Ты права. Для тех, кто родился в Америке, это очень важно — знать, откуда ты, кто твои предки, — кивнула Грэн, продолжая смотреть на восходящее солнце. — Но теперь ты можешь видеть все это — землю и людей, которые когда-то были твоим народом.

— Но я совсем не похожа ни на них, ни на тебя, Грэн.

— Только внешне, милая, в душе же все наоборот.


После завтрака они отправились в сад. Грэнни осмотрела и привела в порядок лужайку и большую цветочную клумбу, где росли ирисы, клематисы и очень редкие синие маки — они как раз зацветали в это время года. С другой стороны находились грядки с овощами и ягодные кусты. Морковка уже выросла, и по просьбе Дакоты для ее кексов Грэн выкопала три штучки. А дальше, за очень старой крепкой каменной оградой, начинались поля — в ярком солнечном свете, под чистым голубым небом они казались бесконечными. Ограду вокруг дома, сказала Грэн, сложил ее муж Том Уолкер, семья которого жила на этой земле с незапамятных времен, и все поколения были фермерами. Еще совсем молоденькой девушкой она познакомилась с ним и вышла замуж. Их брак оказался по-настоящему счастливым. Грэнни рассказала Дакоте, что всю жизнь они любили друг друга так же сильно, как и в молодости.

— Но потом началась война, и он не вернулся, — добавила она печально. Воспоминания об этой утрате до сих пор причиняли ей боль, хотя прошло уже много десятков лет. — Ферма перешла к моему старшему сыну, но он женился и уехал; тогда она досталась младшему, твоему деду, но он тоже женился и переехал в Пенсильванию. С тех пор он живет в Америке, и мы с ним уже давно не виделись.

— Значит, мама никогда не видела своего дедушку?

— Она не видела его, Дакота, но она знала о нем от меня. Пусть они никогда не встречались, зато он всегда был для нее живым и реальным.

Дакота наклонила голову к плечу и задумалась.

— И я тоже не видела никого из Уолкеров… — проговорила она медленно, словно обращаясь к самой себе. — Но я ведь тоже знаю их…

— Конечно, знаешь; в глубине твоего сердца они все живы, поскольку вы с ними — единое целое.

— Грэн?

— Да?

— Мне кажется, ты знаешь очень много интересного.

— Возможно; и если ты захочешь, я тебе все это расскажу.

Дакота уже переоделась и сняла пижаму, а Грэн все еще оставалась в своем старом зеленом кардигане. В таком виде они и пришли к постели Джорджии.

— Боже мой, вы вдвоем пекли маффины? — спросила Джорджия.

— Да. И наблюдали восход солнца, а еще мы пропололи гладиолусы и немного прибрались в доме. И разобрали шерсть.

— Мы все делали очень тихо, чтобы ты и еще одна наша гостья не проснулись, — добавила Грэн, — но, по-моему, теперь пора вас поднимать.

— Так что мы решили тебя разбудить, мам, вставай и одевайся. Грэн обещала научить меня вязать настоящие кельтские узоры.

— Значит, у меня совсем нет шансов получить завтрак в постель?

— Есть, но очень незначительные, — отозвалась Грэн, — поэтому лучше на них не рассчитывать.

Джорджия рассмеялась и вскочила с постели. Дакота захлопала в ладоши, а Грэн удовлетворенно кивнула и вышла из комнаты. Но как только дверь за ними закрылась, Джорджия свалилась обратно в постель, несмотря на отчаянные голодные позывы желудка. По нью-йоркскому времени сейчас только пять утра! Разве можно чувствовать себя выспавшейся в такую рань?! Ей так хотелось побыть одной, полежать в уютной постели и просто подумать обо всем случившемся за последнее время — о Джеймсе и Кэт, о бегстве Дакоты, о посетительницах своего клуба и новых друзьях. Весеннее солнце и свежий воздух как раз располагали к этому. Разве ее жизнь не изменилась самым неожиданным образом с тех пор, как в ее магазине появилась Кэт и пригласила их с Джеймсом на свой банкет? Но как глупо она попалась на очередную приманку, как сильны еще ее иллюзии, если она опять позволила Джеймсу поцеловать себя и слушала его лживые обещания! Может, и то доверие, которое у нее возникло к Кэт, тоже ошибка?

Но не слишком ли она злопамятна? Конечно, она не доверяла Джеймсу, до самого последнего момента подозревала его в том, что он мог отнять у нее дочь, но она была не такой наивной и неопытной девушкой, которая когда-то влюбилась в него. Теперь она способна была трезво оценивать людей.

Не стоило опасаться Джеймса: пусть он вернулся к ним, но все изменилось. Ей следовало наконец быть более искренней с самой собой.

Нужно перестать бояться. Набраться смелости и распечатать те два его письма. Она хранила их в закрытой коробке столько лет, и теперь они уже не опасны. Нельзя же так и не узнать, что в них! А что, если Джеймс ждал на них ответа, но так и не дождался? Когда-то эта мысль радовала ее и укрепляла в стремлении отомстить ему, но ситуация изменилась.

Все равно настал бы день, когда она их открыла.

Перед тем как уезжать, Джорджия опять достала коробку и начала перебирать старые бумаги и дневники. Больше всего ее беспокоили те два письма, похожие на запретный плод, к которому она не отваживалась прикоснуться.

Ей нравилось брать письма в руки и гладить пальцами бумажные конверты, но открывать их Джорджия не торопилась. Пора заставить себя сделать это.

Ей нужно знать правду. Пришел срок, когда она могла себе это позволить.

Джорджия пробежалась босыми ногами по полу и подошла к сумке, она еще не разобрала ее со вчерашнего вечера, даже не достала белье. Там, в глубине, были спрятаны и оба письма, где-то на самом дне, под одеждой, завернутые в пакет и перевязанные ленточкой; и если она не выбросила их за двенадцать лет, то, видимо, они все-таки много значили для нее.

Она быстро перерыла все вещи в сумке — пижамы, трусы, майки, рубашки — и наконец вытащила свои любимые джинсы. Она не ошиблась: конверты забились в них и теперь выпали на пол. Джорджия подняла их, помедлила и затем в каком-то оцепенении распечатала конверты с парижским штемпелем.


Джорджия!

Я даже не знаю, как начать. Я был не прав, сделал ошибку. Я ужасно дурно поступил. Не знаю, почему так получилось, но очень сожалею об этом. Я ушел с прежней работы и больше не общаюсь с этой женщиной, моим боссом. Работаю теперь в Париже, здесь много хороших заказов. Может быть, мне стоит начать все сначала? Или нам стоит попробовать снова быть вместе? Я действительно люблю тебя. Думаю только о тебе. Рядом с тобой я был счастлив. Можешь ли ты доверять мне, как раньше? Понимаю, это глупый вопрос… но ты нужна мне, нужна…

Люблю,

Джеймс

P.S. Очень жалею, что не привез тебя в Балтимор, и надеюсь, когда-нибудь ты согласишься со мной поехать туда.


Как неожиданно! Она и не думала, что Джеймс способен написать такое письмо — открытое и честное, ей, женщине, которую он без всяких угрызений совести когда-то бросил. Руки у нее дрожали, и она кое-как развернула второе послание.


Джорджия!

Я очень сожалею. Я люблю тебя и нашего ребенка.

Пожалуйста, ответь мне.

Джеймс.


Как ей сейчас относиться к этому? Это ложь или настоящее раскаяние? Она потратила столько сил, чтобы забыть Джеймса. Но что, если она зря это сделала: лишила себя мужа, а Дакоту — отца? Все равно он не мог быть с ними, поскольку уехал в Париж. Что бы он там ни писал, он находился далеко от них.

А теперь он пришел к ним и приглашает на прогулки в парк. Ее охватила паника, поднявшись удушливой горячей волной где-то внутри. Нет, она не могла тоже совершить ошибку! Какие основания у нее доверять ему после всего, что он сделал? Джорджия прошла в ванную и стала умываться холодной водой, надеясь найти в этой прохладе облегчение и забвение.


Кэт поднялась позже всех. Когда Джорджия уже заканчивала свой завтрак, она вышла из комнаты в туфлях без каблуков и в легкой кофточке и присела за стол. Как раз в это время Грэн объявила, что гостям пора съездить в их городок и полюбоваться окрестностями. Никто не обратил внимания на Джорджию, которая была словно сама не своя, рассеянная и погруженная в свои мысли, не замечавшая ничего вокруг. У Грэн удивительная энергия и оптимизм, ее бабушка осталась все такой же деятельной, как и много лет назад, никакие неурядицы и заботы не смогли испортить ее характер.

— Я очень долго ждала вас обеих в гости, — сказала Грэн и погладила Дакоту по голове. — Но вы приехали даже не вдвоем, а втроем, так что в честь Кэт надо устроить большую прогулку.

Кэт улыбнулась и кивнула, с благодарностью посмотрев на старушку.

— Не тяни время, Джорджия, мы должны вернуться домой к чаю.

Поездка по городку, состоявшему из одной улицы, заняла бы не более трех-четырех минут — ровно столько требовалось туристам, чтобы осмотреть все достопримечательности и забраться назад в автобус.

— А куда мы поедем, Грэн? — Джорджия вспомнила очаровательную улицу Торнхилла, маленькие магазинчики с картинками и сувенирами, пабы и фирменный магазин товаров для рыбалки. Пожалуй, больше всего ее воображение в детстве потряс магазин, где продавали платья — не настоящие, а карнавальные, фантастические костюмы фей и эльфов, и, конечно же, магазин вязальных принадлежностей.

— Мы начнем с самого высокого места и спустимся вниз.

Для Дакоты, привыкшей к автострадам и шоссе Нью-Йорка, путешествие по такому городку представлялось игрушечной экскурсией. Но к Джорджии вдруг вернулось ее детство, она снова увидела себя бегущей по темным переулкам, разглядывающей витрины магазинов и покупающей самое вкусное на свете мороженое, продававшееся на углу.

— Здесь можно купить просто потрясающие костюмы! — воскликнула Кэт, положив руку на плечо Дакоты. — Грэн, я поражена: думала, тут глухая деревня, а это прелестнейшее местечко.

— Да, Кэт, это замечательные места, — отозвалась Грэн.

Джорджия припарковала автомобиль, и они наконец выбрались из него, чтобы прогуляться пешком. Джорджия подала старушке руку.