Но для Джорджии символом и основой стабильности, а также и самым близким человеком стала как раз не мать, а отец. Он тихо сидел за столом во время ужина со своей неизменной газетой и улыбался, пока мать пилила и ругала дочь за невыученные уроки. Он никогда ни в чем ее не упрекал и даже не вмешивался в их ссоры, зато непреклонно настаивал на том, чтобы раз в три года дочка ездила в Шотландию, к его матери в Торнхилл, на ферму, находившуюся неподалеку от городка Дамфри. К сожалению, бывать там чаще Джорджия не могла из-за дороговизны подобного путешествия. И все равно мать продолжала возмущаться даже из-за этих редких поездок, уверяя, будто на них уходят все накопленные деньги, предназначенные на покупку новой стиральной машины или мягкой мебели. Отец отправлял ее к бабушке осенью, в то время, когда в школе им давали пару недель каникул, чтобы помочь на ферме с уборкой урожая. Но сам он не мог сопровождать ее в этих путешествиях, поскольку не решался оставить свои владения без присмотра. В доме Грэнни она надевала старые деревенские ботинки и отправлялась с бабушкой в поля, где работали другие женщины. Все собирались вместе в послеполуденный перерыв, когда на опушке леса на траве расстилались шерстяные скатерти. Изредка они заходили в небольшую местную забегаловку, где можно было передохнуть, часок-другой посидев на мягком диване.

Тогда-то бабушка и брала с собой огромную сумку с вязаньем и пряжей. В то время Джорджия еще не умела справляться со спицами так успешно, чтобы вязать самостоятельно, и поэтому чаще всего помогала Грэнни либо закрывать последний ряд, либо вязала какие-нибудь наиболее простые детали. Но это были ее первые и очень важные уроки мастерства. Уже тогда ей доставляло удовольствие наблюдать за мельканием спиц, превращающих нить в чудесной красоты плетение. Ее руки запоминали намного больше, чем могли зафиксировать глаза. Таким образом она почти ради забавы освоила множество маленьких хитростей, мало известных современным женщинам. Ее бабушка никогда не выпускала из рук спицы; казалось, она даже спала с ними. Отдыхала ли в своей комнате, или сидела во дворе, или грелась вечером у камина — она все время держала при себе шерсть и волшебные палочки, при помощи которых создавала необычайные узоры. Бабушка научила ее истинному восхищению качеством и свойствами пряжи. Те руки, что шлепали ее, если она не слушалась, учили обращаться с ниткой и усваивать множество полезных навыков. Вязание словно скрепило их дружбу — старой женщины и ребенка; стало неотъемлемой частью их жизни, о чем бы они ни говорили и где бы ни находились. Грэнни вязала не только для внучки, но и для младшего брата Джорджии Донни и непременно укладывала в ее сумку несколько шарфов и свитеров для него каждый раз, когда приходило время возвращаться.

Ее мать ненавидела эти поездки, как и саму необходимость сопровождать в них Джорджию, не выносила дождливую погоду, скучные дни, когда можно было только сидеть дома в ожидании, пока выглянет солнце, чтобы выйти прогуляться в сад. Бесс никогда не училась вязать, она вообще не хотела ничему учиться у свекрови и терпеть не могла Джорджию за то, что та проводила свое свободное время за этим старомодным занятием. А вот Джорджия обожала эти поездки в Шотландию, и незатейливая похвала бабушки: «Это сделано очень хорошо» — оказывалась для нее дороже мнения всех прочих людей. Самые счастливые воспоминания ее детства связаны именно с этими днями, проведенными с Грэнни, когда она начала увлекаться вязанием, ставшим впоследствии для нее источником средств к существованию и постоянной жизненной потребностью.

Дакота никогда не видела прабабушку, и Джорджия страшно сожалела о том, что так и не смогла привезти свою дочку в Шотландию, всякий раз из-за нехватки денег откладывая поездку на более поздний срок. Конечно, она переживала, если узнавала, что Грэнни подхватила простуду или чувствует себя неважно, — ведь в ее возрасте любая проблема со здоровьем могла оказаться роковой.

Ах, если бы только они теперь были вместе, если бы все когда-то сложилось по-другому…


Джорджия закрыла глаза и предалась воспоминаниям, уронив голову на руки. Она чувствовала себя невыносимо уставшей.

Она стремилась уберечь Дакоту от повторения ее ошибок, ей хотелось, чтобы Анита ответила взаимностью Марти и больше не чувствовала себя такой одинокой. Она хотела, чтобы Пери смогла добиться признания своих дизайнерских заслуг и успешно продавала свои сумочки; чтобы люди наконец увидели преимущества ручной работы и отказались от ширпотреба; чтобы ее вещи тоже продавались крупнейшими магазинами и торговыми компаниями, поскольку они красивы, практичны и по-настоящему добротны.

И снова мысленно она возвращалась к Марти. Вежливому, воспитанному, сдержанному и влюбленному Марти. Как же он был заботлив и внимателен, когда они заходили к нему пообедать, он всегда пытался развлечь их приятной беседой.

— Тук-тук! Гостей здесь принимают? — раздался за дверью низкий голос. — Здравствуй, у тебя все в порядке?

У нее все сжалось внутри. Джорджия разглядела в щель высокую фигуру Джеймса в синем пальто, дорогие кожаные перчатки и шарф. Она нахмурилась и подошла к двери.

— До воскресенья еще два дня, Джеймс. — Стараясь сохранять спокойствие, она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Я помню, но у меня тут была деловая встреча, и я подумал: забегу к вам, заберу Дакоту на часок-другой.

— И все-таки какой сегодня день? Наверное, у меня неправильный календарь? — спросила она ледяным тоном.

Где же взять спокойствие? Менее всего ей хотелось устраивать скандал, который обязательно привлек бы внимание посетителей магазина.

— Пятница, Джорджия, я помню. Но может быть, это все-таки не так важно? И потом, я же вижу, ты сейчас все равно занята, — указал он на компьютер, игнорируя ее возмущение.

Как всегда, самоуверенный, привлекательный и холеный. Сколько он заработал на сегодняшней сделке, хотелось бы знать? И как он отреагирует, если она спустит его с лестницы? Она посмотрела на мышку, лежавшую на столе, раздумывая, не запустить ли ею ему в голову.

— Что не так? Разве ты не говорила, что я могу приходить в любое время?

— Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду! — Она метнулась к столу в порыве ярости, но сдержалась. — Человек обычно говорит так, чтобы его оставили в покое! Раньше надо было думать!

— Когда я работал во Франции, у меня не хватало времени даже чашку чаю выпить, — сухо ответил Джеймс. — Работа приносила деньги, которые я тебе посылал. Ведь ты же не собираешься возвращать их мне, не правда ли? Я вернулся домой и хочу видеть свою дочь. Заметь, я не претендую ни на что, хотя по закону мог бы.

— Мы договаривались, что ты будешь встречаться с ней по воскресеньям, черт возьми! — Лицо Джорджии покраснело. — Сегодня не воскресенье! Не воскресенье! — Она стукнула кулаком по столу, отодвинув мышку. Ей нужно взять себя в руки и не показывать, насколько он бесит ее. — И ты знаешь это.

Тут она явственно ощутила запах орехового масла и горячей выпечки, просочившийся в полуоткрытую дверь.

— О Боже, нет! — взмолилась Джорджия.

— Папа! — Дакота появилась на пороге, подбежала к Джеймсу с тарелкой пирожных и бросилась в его объятия. — Я пекла их для тебя!

Джорджия нахмурилась, отвернувшись; ей хотелось крикнуть дочери, чтобы прекратила врать.

— Ну и немножко для наших гостей в клубе, — хихикая, добавила Дакота. — Хочешь попробовать?

— О да, милая, я ощутил их потрясающий аромат еще на улице!

Джорджия смотрела на них в гневе: Джеймс сумел очаровать дочь, он просто гипнотизировал ее, и не важно, кто из них искренен, а кто — нет. Она ничего не могла с этим поделать.


— Миссис Филипс зайдет завтра часов в одиннадцать, чтобы обсудить детали ее вечернего платья. По-моему, ей не терпится как можно скорее заказать его, но я ее уверила, что она может рассчитывать на меня. Думаю, заказ будет очень выгодный. — Джорджия села на табуретку, продолжая разговаривать с Анитой. В этот вечер она еле-еле смогла дождаться, когда все закончится и гости наконец уйдут. Она чувствовала себя ужасно уставшей, измотанной, ей вполне хватило неприятных переживаний при виде того, как Дакота надевает пальто и шарф, чтобы пойти с Джеймсом поужинать. Ей хотелось остановить ее, крикнуть, что она разбивает ей сердце. Но вместо этого Джорджия строго и холодно напомнила Джеймсу:

— Она должна быть дома в половине десятого вечера и ни минутой позже. Жаль, ты пропустишь сегодняшнее занятие в клубе, — добавила она, обращаясь к дочери.

— Ничего, мам, зато мои пирожные всем понравятся, — весело отозвалась Дакота.

Господи, как же она ненавидела этого мерзавца!

— Что же мне с ним делать? — в растерянности прошептала Джорджия, когда Джеймс ушел, забрав Дакоту с собой. — Кейси, я просто не знаю, как жить дальше, — пожаловалась она подруге.

— Все к лучшему, детка, — ответила Кейси, снимая свое пальто из верблюжьей шерсти и отряхивая воротник от снега, она повесила его на вешалку у двери, оставшись в деловом костюме, поскольку забежала прямо с работы.

Джорджию передернуло от холода, когда она подумала, что подруга шла по улице в таких тонких колготках.

— Я начала кое-что новенькое сегодня: хочу связать свитерок с надписью на груди «Найми меня». Буду периодически ходить в нем по городу.

— Неужели все так плохо? — спросила Джорджия, всегда думавшая, что Кейси твердо стоит на ногах. Признаки экономического кризиса уже начали проявляться в том, что учиться вязанию в клуб приходило все больше и больше женщин, боявшихся потерять работу. Они подстраховывались, пытаясь найти дополнительные источники доходов. Кейси же — дама очень энергичная и оценивавшая себя высоко, и уж она точно не станет мириться с безработицей или понижением зарплаты и вряд ли согласится засесть в четырех стенах своей квартиры, чтобы заниматься вязанием. Она, что называется, настоящая столичная жительница, которая будет сражаться за привычный социальный статус и уровень доходов до последнего. Кейси без высокомерия относилась к женщинам, не сумевшим сделать карьеру и стать независимыми и самостоятельными, но сама ни за что не позволила бы себе опуститься до их положения. Джорджия ее за это очень уважала.

Кейси смогла успешно выстоять в ранние девяностые, когда о стабильности не было и речи, она умело переждала все «отливы» и «провалы» и наверняка не отступится перед нынешним кризисом.

— Меня все достало, честное слово, — сказала она Джорджии. — Я не просто просиживаю штаны в этом чертовом офисе и, заметь, хорошо работаю, а они решили выкинуть меня вон. — Она преувеличивала; дело еще не дошло до того, чтобы начали увольнять людей такого уровня, но в некотором смысле Кейси говорила правду: ее позиции пошатнулись и угрожали со временем рухнуть. Пока еще в ее опыте и умении работать нуждались и не стали бы рисковать, избавляясь от такого полезного сотрудника, но не факт, что будущее окажется столь же обнадеживающим.

Конечно, Кейси никуда не уедет из Нью-Йорка — она не мыслила себе жизни за пределами этого города. И слишком любила его летние кафе, дорогие магазины, сезонные распродажи, высокий уровень сервиса, премьеры в мюзик-холлах и театрах и даже толпы туристов, глазеющих на достопримечательности в центре. Это в прямом смысле город ее души. Ее дом. В другом месте она зачахла бы от скуки. Кейси была просто неспособна мириться с провинциальной тишиной и рутиной. Она привыкла менять прически и цвет волос в зависимости от моды нового сезона и никогда не понимала, как можно прожить без этого. Постоянство ей претило. Нью-Йорк был ее единственной подлинной любовью, с которой она ни за что на свете не согласилась бы расстаться и которой никогда не смогла бы изменить. Кейси так привязалась к своей городской квартире, что ужасалась от одной только мысли о перемене места жительства. По долгу службы она объехала всю Америку и Европу, но ее интересы целиком сосредоточились на Нью-Йорке. Единственное, что представлялось ей достойным внимания, — это Манхэттен. Джорджия восхищалась ею и считала необычайно упорным и сильным человеком, умеющим взять от жизни все возможное.

Как раз в этот самый момент в дверях появилась Люси с большой пластиковой сумкой в руке, до отказа набитой мотками шерсти альпака оливкового и серого цветов, приготовленной к очередному клубному вечеру. Где-то с краю из этой шерстяной массы выглядывали острые концы спиц. При виде гостьи Кейси оживилась, радуясь еще одному слушателю, которому можно поведать подробности ее рабочих перипетий. Но Джорджия знала, что эта замкнутая дама вряд ли будет прилежно внимать ее откровениям, поскольку слишком озабочена своими собственными проблемами и интересами.

— Здравствуйте, Джорджия. — Гостья вежливо кивнула и прошла мимо стола, за которым сидели и перешептывались Анита и Дарвин, лакомясь кексами. Джорджия уныло посмотрела на них и подумала, что скучает по Дакоте и не может простить ей сегодняшнего предательства. Она непременно выскажет свое неудовольствие, как только дочь вернется домой. Придвинув стул, она уселась рядом с Кейси. Дарвин, сторонившаяся Джорджии, скромно пересела на другой конец стола, поближе к месту, где Люси выбирала себе шерсть на полке. Люси была немолода, немного младше, чем мать Джорджии, но держалась в отличие от нее очень тихо, не привлекая к себе внимания. Раньше она приходила в клуб поучиться вязать одну сложную модель, и Джорджия даже подумала, что могла бы устроить для нее индивидуальные занятия. Но похоже, эта дама выбирала шерсть, начинала вязать, но никогда не заканчивала работу. И так повторялось снова и снова: она опять покупала немного шерсти и снова приходила на занятия, поскольку, видимо, ее навыков в вязании не хватало, чтобы довести до ума хотя бы одну из задуманных ею вещей.