— Саша, о чем вы разговаривали?

— О разводе, — Александру было стыдно, он старался не смотреть на Анну Яковлевну.

— О разводе… — горько повторила мама Терезы. — Мне надо было… Я должна была рассказать ей все. Как только все случилось. Как только ты завел интрижку, а я про это узнала. Я не должна была просить ее изменить себя, чтобы ты с ней остался.

— И что бы поменяло то, если бы вы ей рассказали?

— Наверное, я бы не чувствовала себя настолько виноватой, — едва слышно прошептала Анна Яковлевна.

— Боюсь, своим вмешательством вы бы только ускорили развязку.

— Возможно. Однако, с другой стороны, вы бы не осмелились убеждать Терезу в том, что именно она во всем виновата.

— Оставим этот разговор — он пустой. Скажите, Анна Яковлевна, с кем останутся мальчики в случае чего?

— Как это, в случае чего? — поразилась теща.

— Мне кажется, всем будет лучше, если я и Яна заберем их пока.

— Яна? — опешила Анна Яковлевна. — Заберем? А позвольте спросить, куда? Где вы собираетесь жить?

— У меня же есть квартира. На Васильевском, рядом с университетом.

— А, ваша с Терезой квартира… Значит, я полагаю, разговор вы вели не только о разводе. Еще и о разделе имущества.

— Я на самом деле не хотел, но Яна…

— Яна?! Ты приводил в дом моей дочери свою девку?

— Анна Яковлевна! Да как высмеете?

— Я?.. Как я смею?! Я — смею. А ты… — она с трудом проглотила оскорбления, — Ты слушай меня очень внимательно. Ты вселяешься в квартиру на Васильевском со своею новой семьей. Стоимость половины дачи я тебе выплачу деньгами. Мальчики же остаются со мной и с Терезой. При любом раскладе. Чем бы ни окончилась ее болезнь.

— А если я не соглашусь?

— С чего вдруг? С того, что есть еще фирма, офис и небольшая, но очень дорогая квартира в центре? Ты и с этого имущества хочешь денег получить?

— Нет, не поэтому. Мальчикам я все же отец и…

— Молчи… — зашипела Анна Яковлевна. — Молчи и слушай. К тебе завтра утром придут адвокаты, и ты подпишешь все необходимые документы. Если нет… Я подниму всех: здесь, в Питере, твое руководство университетское, своих знакомых в Москве, в Германии… Твоих коллег, своих. Всех, кто когда-либо ко мне обращался. Всех, кто когда-нибудь слышал имя моего отца и мое. Я дам интервью, где всем объясню, почему Тереза находится между жизнью и смертью. И я посмотрю тогда, что станет с твоей чистенькой профессорской жизнью. Кто продлит с тобой контракт, а кто — нет. Где ты будешь читать лекции про рыцарей. И где, в конечном итоге, ты будешь жить. И как именно.

Александр усмехнулся:

— Да… От вас, человека тонко чувствующего, умного, интеллигентного, я такого не ожидал. Но вы говорите точь-в-точь, как ваша дочь.

— Значит, мы договорились.

— Держите меня в курсе, Анна Яковлевна. Что бы вы ни думали, я тоже волнуюсь и переживаю. Мне тоже дорога Тереза.

— Прощай, Саша.

Он ушел. Анна Яковлевна постояла, вдыхая холодный апрельский воздух. Понемножку начало темнеть, словно кто-то стал неторопливо гасить свет в зале перед началом спектакля. Надо было сходить в магазин за сигаретами. Но ей было страшно. Казалось, что стоит только шаг ступить, как кто-нибудь из дежурных курсантов выбежит из корпуса с новостями. И обязательно дурными. Тут Анна Яковлевна заметила мужчину, который торопливо шагал от калитки к корпусам.

— Простите! — обратилась она к нему. — У вас сигареты не будет?

— Тереза?! — окликнул ее мужчина и бросился бегом навстречу. — Тереза! А мне сказали…

Вблизи Анны Яковлевны мужчина резко затормозил:

— Простите, я обознался. Вы так похожи…

— Добрый вечер, я мама Терезы. Меня зовут Анна Яковлевна Тур. А вы… — она вдруг поняла, кто это. — Владимир Александрович Зубов, любов… любимый актер моей дочери.

Она хотела сказать «любовник», но не осмелилась и в последний момент перестроила фразу.

— Если можно, просто Владимир. Мне так привычнее, — он все понял и был ей благодарен за слово «актер». — По имени-отчеству меня зовет лишь ваша дочь. Да и то мне порой кажется, она это делает, чтобы меня позлить…

— Возможно, — согласилась мама Терезы, — очень может быть.

— Как она?

— Плохо. Без изменений.

Они замолчали.

— Вы спрашивали про сигареты? — вдруг вспомнил Владимир.

— Да. Бросала, месяца четыре не курила, а тут…

— У меня тоже не получается бросить, — закивал актер, доставая пачку. — Снова закурил, когда узнал в марте, что у меня с вашей дочерью роман. Предполагаемый. Так и не могу остановиться.

— Забавно, — проговорила Анна Яковлевна. — «Предполагаемый роман», — так писали про вас журналисты, а я нервничала. Но бывает то, что беспокоило, раздражало, бесило… вдруг… вдруг перестает быть важным. Существенным…

— Да, — прошептал он, — вы правы.

— Понимаете, я все переживала, как эти слухи отразятся на семье Терезы. Как отреагирует ее муж, мой зять. Что скажут наши общие знакомые. Я не думала, что это все… пустое. Я не хотела видеть, как ей плохо, как ее обижает мое непонимание. Как она переживает… Я ее не поддерживала, осуждала во многом. Считала, что слухи на пустом месте не появляются, что нельзя оскорблять свою семью таким поведением, когда могут возникнуть подобные домыслы. Я виновата в том, что с ней случилось…

— Знаете, — вдруг сказал актер достаточно резко, — вы с вашей дочерью потрясающе похожи. Одна фигура, одно лицо… Только у вас волосы покороче.

— И я постарше, — наклонила голову мать.

— Не без этого. Но вы очень хорошо выглядите.

— Спасибо, — криво улыбнулась Анна Яковлевна.

— Не за что. Так вот, вы похожи. И не только внешне. Вы обе берете на себя всю мировую вину. Всех и вся… Тереза, например, брала на себя вину и мужа, и мою. Наверное, и вашу — хотя об этом мне судить сложно. И куда это ее привело? В больницу…

— Вы хотите сказать, я ни в чем не виновата? — Анна Яковлевна не верила в его слова, но ей это было так важно сейчас услышать.

— Я хочу сказать, вы в данный момент занимаетесь тем же самым. Берете на себя вину всех и каждого. А это неправильно. Что-то не так сделали вы, что-то — сама Тереза. В чем-то моя вина, а в чем-то — ее мужа. Не надо брать все на себя. Иначе это уже получается даже не самобичевание, а мания величия какая-то… И у вас, и у вашей дочери. Ни к чему это.

Глава девятнадцатая

Терезе снились драконы. Удивительной красоты существа. Изящные, несмотря на гигантскую массу, четыре конечности и огромный размах крыльев. Повелители всего сущего — по крайней мере в том мире, что она придумала. «Владетели» — как их назвала Тереза. Ей почему-то понравилось именно это слово.

Существа, сочетающие мудрость и жестокость, алчность и щедрость — редкую и неожиданную даже для себя… Коварство и детскую наивность (если детской наивностью можно считать уверенность в собственной непобедимости, бессмертии и правоте).

А еще в ее сне драконы умели превращаться в людей. Она не до конца понимала, зачем им это было необходимо, но явно, для чего-то важного.

И один из этих драконов выбрал ее. Она понимала, что не к добру, что это не принесет ей ничего хорошего, что так не бывает. Вряд ли она будет счастлива с помесью птицы и змеи. С существом, которое вечно будет вынуждено разрываться между стремлением к полету на головокружительной высоте и желанием заползти в пещеру, возлечь на груде золота с принцессой, а после — ее сожрать. Затем вылезти из пещеры, щурясь от яркого солнца, и убить какого-нибудь дурня, что посмел потревожить размышления дракона о тщете всего сущего…

Дракон ей кого-то напоминал. Кого-то из людей, что находились рядом в ее реальной жизни. То, что она спит и видит сон, Тереза понимала очень отчетливо. Не сошла же она с ума, в самом деле…

Он напоминал ей мужчину, очень и очень красивого. Тереза как раз старалась избегать настолько красивых людей — ее мутило от их тщеславия и самолюбования. А этот был просто обязан обладать крайней степенью нарциссизма. Людей с такими безупречными чертами лица хорошо рисовать, чтобы зрители потом любовались и вздыхали — бывает же на свете такая красота… Но вот находиться рядом, безоговорочно принимать такого мужчину, покоряться ему — как же этого не хотелось. К тому же Тереза видела не только его красоту. Она чувствовала в нем силу.

Но в то же время Тереза жаждала раствориться в нем, отдать всю себя, беззаветно полюбить… Как же ей было страшно, что именно так все и может произойти.

Вдруг ее вынесло из сна куда-то на поверхность. Тереза задышала тяжелее и ей послышался голос мамы:

— Доченька, как ты?

— Что со мной?

— Теперь все хорошо, ты пришла в себя. У тебя просто подскочило давление.

— Мамочка, — как в детстве, сказала Тереза, — можно я еще посплю и никуда не пойду?

— Можно, доченька, — ответила мама, и в ее глазах почему-то блеснули слезы.

Тереза все хотела спросить: «Почему?», но не успела. Сон про драконов, про полеты над спящей, беспомощной землей снова затянул ее, не отпуская. В той Вселенной не ценилась человеческая жизнь — кому и сколько отмерено определяли драконы да стечение обстоятельств. Но там было все правильно. Правильно и понятно. Все предрешено и борись не борись — ничего от тебя не зависело. Там господствовала Судьба.

Оставалось только отдаться на волю случая да повелителя-дракона, взмыть в его объятиях высоко-высоко к небу, познать наслаждение полетом и не думать, что в конце — смертельный удар о землю…

Тереза снова проснулась. На этот раз с мыслью: «Наконец-то я выспалась». И тут поняла, что она не дома. Темно. Сумрачный свет ночной лампочки. Тереза почувствовала больничный запах и помотала головой — тяжелая. Рядом что-то заскрипело — и над ней склонилась мама.

— Что со мной? — губы не слушались. Приходилось напрягаться, чтобы произносить звуки.

— Ты в больнице, — мама выглядела испуганно, — у тебя было высокое давление. Ты никак не приходила в себя.

— Что-то такое я уже слышала, — пробормотала Тереза.

— Да, я за ночь тебе это четыре раза уже говорила, — Анна Яковлевна тяжело вздохнула. — Ты спросишь — я отвечу. А потом ты снова засыпала…

— Как мальчики, переживают?

— Надо думать. Ты всех взбодрила… не дай Бог такого ни одной матери!

— Прости, мама!

— Ты очнулась, наконец. Ты можешь говорить…

— Были варианты, что я замолчу навеки? — удивилась Тереза.

Сейчас она чувствовала себя превосходно отдохнувшей. Только голова немного гудела — так бывает, когда проспишь дольше, чем нужно. Чего ей хотелось — так это листов белой-белой бумаги и ручку, чтобы записать все то, что привиделось во сне. Тереза боялась забыть слова. В голове у нее уже выстраивались фразы, прекрасные, литые, «вкусные» — как характеризовала их заместительница Лариса. Слова, которые не надо было выдумывать, соединять воедино, выискивая их по словарям. Слова, которые выстраивались в голове сами и не давали покоя, пока их не перенесешь на бумагу.


Суд Драконов беспощадный. Безжалостный. Слишком скорый. Но абсолютно справедливый… Может быть, это и сделало Драконов самыми сильными и могущественными существами во Вселенной…

Их недовольный взгляд мог остановить сердце у простого смертного, их гнев разрушал судьбы, их ярость сметала в пыль города… Крылья, распростертые над мирами, несли закон и порядок. Но сочувствия не было в их сердце. Только суровая справедливость. Только неутолимая гордыня…

И никто никогда не мог упрекнуть драконов в несправедливости. В этом была их сила.

И, царапая душу алмазным когтем, возникал вопрос: как смотрят драконы на своих, нарушивших Закон?

…Тревожно нависает над судилищем высокая алая галерея. Там, на самом верхнем ярусе, подальше от преступников, боясь шелохнуться, стоит выводок молоденьких драконят, сопровождаемых наставниками. Их привели посмотреть на то, к чему ведет непослушание… Любопытство на мордочках малышей. Суровость и торжественность на лицах взрослых.

Ниже на галерее — драконы постарше, студиозы Академии. Магия, Наука побеждать — не воевать, а именно побеждать — вот что преподается им. А еще простая истина: дракон — самое совершенное существо. У подростков на лицах возбуждение и радость: на их глазах вершится правосудие.

Еще ближе к преступникам — взрослые. Они полны недоумения, как можно было поступить так глупо, так необдуманно?

Внизу, у самого подножья галереи — судьи. Их трое. Лица их печальны. У их ног — обвиняемые… Юноша и девушка. У них самый высокомерный вид. А что им еще остается. Они же виновны. Виновны… Виновны…