Тереза Тур - Выбрать свободное небо

— Лиза, — опустился он на колени рядом с кроватью, — Лиза… Прости меня. Я увидел эту проклятую бумажку с этим проклятым словом — и у меня помутилось в голове. Я потерял разум. Я слишком хотел ребенка, нашего ребенка… Я просто сошел с ума, когда подумал, что ты от него избавилась.

— Прочь…

— Лиза, — он уткнулся лбом в ее безжизненную руку, — Лиза, я проклинаю себя. Я ненавижу себя…

— Уходи, — прошелестели едва слышно ее губы.

— Прошу тебя, — прорыдал он.

— Ты обещал мне, что меня больше никто не обидит. Никто и никогда. И, знаешь, я ведь тебе поверила. Поверила… — только губы шевелились на протяжении этой речи.

— А ребенок? — прошептал он, понимая, что утратил право даже просить ее о чем-то.

— При чем тут ребенок? — первый раз в ее голосе проскользнуло хоть что-то, и это было изумление, — если все будет в порядке, ребенок родится в конце сентября. Если будет мальчик — я назову его Алексеем — в честь папы. Если девочка — Анна — в честь мамы.

Лиза почувствовала, как ее рука, в которую он уткнулся лицом, стала влажной. Он плакал, что ли? Она увидела, как его широкие плечи несколько раз беспомощно содрогнулись. Она не почувствовала ни радости, ни удовлетворения, видя его отчаяние, почти агонию…

— Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне…

— Нет, Роберт, нет… Уходи. Прошу тебя, уходи.

— Лиза, я тебя умоляю…

— Послушай, когда я верила в то, что моя жизнь будет счастливой — меня изнасиловали какие-то подонки. Я выжила. Потом ты заставил меня поверить в то, что я буду счастлива… Это все закончилось тем, что мы поговорили в отеле. В третий раз я не поверю. Слишком тяжело пытаться выжить потом… Уходи.

Он тяжело поднялся. Отошел к двери, долго-долго стоял, смотрел. Потом вышел.

Роберт знал, что где-то неподалеку в палате Тереза, он знал номер этой палаты — они созванивались. Он постучал, услышал: «Войдите», заглянул. Как он нуждался хотя бы в одном добром слове…

Тереза что-то печатала, рядом в кресле сидел Зубов и читал, недовольно пофыркивая.

— Добрый вечер, — смущенно поприветствовал он их.

— Роберт, — отложила Тереза ноутбук, голос ее был холоден, — заходи.

Он замялся на пороге, понимая, что не вовремя. Потом остановился, привалился к косяку двери — и закрыл глаза. Тереза и Владимир ничего у него не стали спрашивать: и так по его виду все было ясно.

Тереза понимала, зачем он пришел к ней. Ему хотелось хоть каких-то слов утешения и сочувствия. Понимала, что, безусловно, должна ему их сказать. В конце концов, он ее друг. И она-то знает, почему так его вынесло. Она знает. Но тех слов, что он хотел слышать, у нее не нашлось, а град упреков обрушивать на него она не хотела. Поэтому молчала…

«Что же ты наделал?»

«Как ты мог не приехать сразу?»

Вот и все, что она, его друг, могла ему сказать…

Это было то, что услышал в ее молчании Роберт.

Это было то, что разглядел в ее глазах Зубов. Поэтому он поднялся и бросил на жену укоризненный взгляд.

— Пойдемте, Роберт, покурим, — предложил он британцу.

— Ты что, опять начал курить? — возмутилась Тереза.

— Ты сама садишься за руль, игнорируя мои просьбы взять шофера. Тебя на скорости пять километров в час заносить на обочину, когда ты выезжаешь с дачи. Ты падаешь в кювет. Глубокий. Ставишь машину практически вертикально. Пугаешься сама до полусмерти. Пугаешь меня. Попадаешь в больницу. При чем в Питере. Отправляешь меня в Африку… Да, я снова закурил, — безапелляционно заявил он Терезе.

— И как ты меня терпишь? — ехидно спросила Тереза.

— Периодически с трудом, — отрезал актер.

Роберт напрягся, испугавшись, что и они переругаются, но Тереза рассмеялась. Ее смех подхватил Владимир.

— Мы пошли, не скучай.

Актеры вышли из палаты, спустились по лестнице, вышли на улицу.

— Фууу, — протянул Владимир, — женщины… Это же невозможно…

Роберт молчал.

— Я понимаю, конечно, — проговорил Владимир неожиданно мягко, — что любые слова в данной ситуации прозвучат… неубедительно, но все же… Не отчаивайтесь так. Постарайтесь надеяться. Это тяжело, это больно. Это сводит с ума, но это надо… Подождите. Попробуйте еще раз, когда Лиза отойдет.

— А если не получится?

— Скорее всего не получится. Она слишком оскорблена. Плюс — она же беременна. А это тяжелый коктейль… Вы же знаете, что Тереза тогда, два года назад, ушла от меня, как только поняла, что забеременела. Целую теорию подвела под это… И про мое непостоянство, и про то, что жить со мной не сможет. И про то, что не желает ждать, пока я ей изменю, а это неизбежно…

Только мне не потрудилась ничего объяснить: просто поставила перед фактом — и все. И это посреди полного благополучия… А вы такой прекрасный повод дали… Терпите. Просите еще…

— А если она не простит?

— Еще и еще. Снова и снова. Демонстрируйте постоянство. И редкостное занудство. Опробовано. Рекомендую…

Помолчали. Владимир так и не достал сигареты. У Роберта создалось впечатление, что он не курит — так, злит зачем-то жену…

— Можно задать вам вопрос? — спросил он вдруг.

— Почему вы всегда говорили, что не знаете английского?

— Особо не хотел общаться, — честно ответил муж Терезы.

— Понятно…

— Тереза с такой гордостью хвасталась вашими успехами в изучении русского, что мне, как вы понимаете, ничего не оставалось, как выучить язык предполагаемого противника…

— Ясно… — они опять помолчали, — Владимир, вы же понимаете, я ведь действительно не мог прилететь раньше… Я не мог позволить себе сорвать последние две недели съемок. Я с особым чувствами прыгал с автоматом по проклятым скалам. У меня герой, — усмехнулся он, — эдакий солдат удачи с выжженной душой. Внешне абсолютно равнодушный, невозмутимый — абсолютный автомат для убийства… Он, правда, способен на добрые поступки, которые совершает неожиданно. Неожиданно, прежде всего, для себя… Я вот думаю, что выжженную душу за эти две недели я показал превосходно. Про невозмутимость сказать ничего не могу, но претензий у режиссера ко мне не было… А еще я прыгал с моста. Отказался от каскадера, подписал дополнение к контракту, что отказываюсь от всех претензий к компании — и прыгнул. Крупный план получился отменный…

— Я понимаю. И Тереза тоже понимает, поверьте… Просто она была так счастлива за вас. Вы с Лизой были для нее, как ожившая сказка, до которых моя супруга большая охотница. Она же писатель-фантаст… Можете быть уверены — она все для себя придумала про вас — и была этим счастлива. Очень-очень счастлива…

Роберт опустил голову. Ему было невообразимо стыдно. А ведь о его разрыве с Лизой еще не знали родители…

Он не сказал, что практически перестал спать. Что у него постоянно ныло сердце, что режиссер отправил его к доктору, а доктор выписал ему курс успокоительного… Что он не собирался ничего подобного принимать — как он тогда чувства хоть какие-то выражать будет…

Они стояли рядом и молчали каждый о своем.

— Владимир, я бы хотел попросить вас и Терезу. Лизе необходимо подыскать дом. Такой, где она не будет бояться. Ей надо найти кого-нибудь, кто будет заботиться о том, чтобы она хотя бы поела вовремя… Я не представляю, как ее заставить принять это от меня… Но я просто не переживу, если она вернется в свою ужасную комнату. Это ад… Этого не должно быть.

Голос Роберта был глухой и безжизненный. Зубову хотелось ему помочь, только он не знал, как…

— Пожалуйста, уговорите ее, — говорил британец. — Мне необходимо сделать это для нее и ребенка… Если у вас не получится, позвоните, я прилечу, буду уговаривать сам. Только я опасаюсь, что эффект будет обратный.

— Это точно… — кивнул Зубов. — Я понимаю, я все понимаю. Мы с Терезой что-нибудь придумаем. И, конечно, будем держать вас в курсе…

Человек ко всему привыкает. Об этом рассуждал Роберт, который в первый числах апреля приехал к родителям. Он сидел у камина в гостиной, смотрел на язычки пламени и размышлял над тем, что он — как и положено человеку — тоже привык.

Он уже мог спокойно пройти мимо ее пустого сарайчика — в первый раз, когда он подошел — у него схватило сердце — он побелел и замер. Мама отправила его к доктору: «Сердце в норме. Стресс», — сказали ему. Спасибо, а то он не знал.

Он открывал двери своей квартиры в Лондоне, уже не надеясь услышать ее голос — первые дни он ему повсюду мерещился. Она то звала на помощь, то щебетала что-то веселое…

Он привык к тому, что у него на груди, на цепочке теперь висит ее кольцо — как только Лиза пришла в себя, она ему отослала его подарок.

Он уже мог радоваться. Радоваться тому, что Лиза вернулась в Соединенное королевство и обитала в коттеджике неподалеку. Родители делали ей сейчас вместо туристической визы гостевую… И очень-очень надеялись, что Лиза будет рожать их внука здесь, дома… Он радовался, что папа и мама по-прежнему общаются с Лизой. На самом деле, если быть точным, они только с ней и общались. Ездили в гости за десять миль. Мама готовила мясо, папа не забывал захватить с собой пирожные… Они общались с нею. Не с ним. Он практически не приезжал сюда из Лондона — слишком больно.

Ему давало силы лишь то, как он все удачно организовал для нее. Он все продумал, чтобы обеспечить ее максимальным комфортом. Он нанял Шейлу, переманив ее у собственного агента.

Шейла — этот гений организации — нашла и коттедж — маленький, но очень уютный. В нем даже был сарайчик, и хозяева были не против, что из него сделают мастерскую для русской художницы. Шейла теперь значилась агентом Лизы и особенно ревностно следила за тем, чтобы в холодильнике была еда. Она же изыскала в Бедфорде гинеколога, который понравился Лизе — между прочим, русского. Ездила в Москву — Тереза вовсю развернулась с организацией выставки, приуроченной к выходу своей новой книги — дел было полно.

Все образовалось как нельзя лучше. Лучше, чем могло быть… Роберт понял, что больше не может сидеть неподвижно в кресле.

Он поднялся, отправился к себе. Поднялся на второй этаж, прошел мимо ее комнаты. Прошел спокойно. Он сам собирал ее вещи, когда Шейла нашла ей жилище. Сам паковал картины. Помогал грузить все в грузовичок… Он смог.

Он хотел купить ей этот чертов коттедж, но Тереза запретила. Она заявила, что Лиза сама еще не знает, что будет делать после выставки, где рожать и как обустраивать свою жизнь. «Не торопись», — мягко сказала она, скорее всего, на что-то надеясь. Он завидовал ей. Ей и ее мужу — они умели надеяться. Они верили в то, что Лиза его простит. А вот сам он в это не верил.

Он открыл дверь в свою комнату, посмотрел на часы — почти полночь. Лег на кровать, не раздеваясь. Все это время у него были огромные проблемы со сном. Он не мог заснуть. Если засыпал — не мог проспать больше двух часов подряд. Ему снились кошмары. Та самая подворотня, в которой его не было. Или — еще хуже — желтая лампочка на проводе, которую он увидел у нее в коридоре.

Пить те успокоительные, что ему выписали, он не желал. Снотворного он боялся — привыкание, зависимость… Для него это были не просто слова. Он боялся этого до жути. Поэтому он мучился бессонницей. Сегодня сразу после ужина он понял, что засыпает — распрощался с родителями, постарался не замечать их сочувственных взглядов — и отправился спать. Вскочил через два часа… И вот, мается…

Ему вдруг в голову пришла хорошая идея — может быть, отправиться спать в лизину комнату? Он вышел в коридор и столкнулся с мамой.

— Все бродишь? — спросила она с сочувствием.

Он подошел, уткнулся ей головой в плечо. Она его погладила по голове:

— Лиза — добрая девочка. Пойди, поговори с ней.

— Мама…

— Что — мама? У меня сердце разрывается, а он мне «мама»! Иди — и поговори!

— Мама, но это же невозможно простить!

— А ты откуда знаешь? Что она в состоянии простить, а что — нет? Или весь вопрос в том, что надо идти, просить, унижаться… Гораздо проще запереться в квартире в Лондоне — и скорбеть безмерно! Иди к ней.

И мама развернулась, чтобы идти в свою комнату. Потом остановилась, обернулась:

— Лиза снова улыбается. Когда рисует, то слушает музыку — вычитала, что ребенку полезно.

— Да, особенно полезен запах скипидара и красок, — пробурчал Роберт.

— Девочка работает! — отрезала мама.

— Я рада, что ты ее приняла, — с благодарностью проговорил сын.

Мама пожала плечами:

— С ней ты счастлив, а без нее — нет. Как только ты ее привез, я заметила, что ты смеешься. Сейчас, когда ее нет с тобой — перестал. С ней рядом ты спокойно засыпал, а сейчас бродишь по дому… Конечно, я ее приняла.