Андреа Семпл - Выдумщица

Я отхожу от дивана.

— Фейт, куда ты идешь?

— Прости, — говорю я, идя в спальню, — мне надо побыть одной.

Просыпаюсь я рано. Будильник сообщает мне, что сейчас 6.15 утра. Я поворачиваюсь на другой бок и обнаруживаю, что Эдам уже испарился.

На работу уйти так рано он не мог. Может быть, он ушел еще вчера ночью.

Под тяжестью еще не отошедшего сна глаза у меня закрываются, но заснуть снова мне не удается. Слишком неспокойно на душе.

Я приподнимаюсь на локте и в этом полусидячем положении вновь открываю глаза. Проходит несколько секунд, прежде чем мне удается сфокусировать свой взгляд на размытых формах и понять, что это за предметы в моей спальне.

Я смотрю на темнеющую кипу чего-то на полу. Ах, это его одежда. Потом вижу две темные точки у двери. Его туфли.

Все интереснее и интереснее.

Может быть, он вышел в ванную. Я ложусь и прислушиваюсь, пытаюсь услышать шум льющейся воды или еще какой-нибудь характерный для ванной шум. Ничего.

Я опять смотрю на будильник. 6.19.

И тут я слышу это. Шум.

Легкий вдох.

Звуки идут из гостиной.

Сердце у меня начинает бешено биться, в мозгу проносятся параноидальные ночные страхи. Наверное, кто-то проник ко мне в квартиру. Злоумышленник. Может быть, несколько. Они схватили Эдама и привязали его к дивану, теперь очередь за мной.

Я стягиваю с себя одеяло и на цыпочках медленно иду к двери. Скрипит доска паркета, и я мгновение колеблюсь, но потом продолжаю свой путь и вхожу в прихожую. Очутившись там, я оглядываюсь в поисках какого-нибудь оружия.

Вооружаюсь зонтиком. Может быть, мне удастся проткнуть им этих негодяев. И я опять слышу этот звук.

Легкий прерывистый вдох, но на этот раз он сопровождается таким же легким всхлипом. Такое впечатление, что ему больно. Может быть, он обладает какими-нибудь секретными сведениями и его пытают агенты тайной правительственной службы.

Я раздумываю, надо ли вызывать полицию, но и стационарный телефон, и мобильник остались в гостиной. Поэтому если кто-то и может спасти Эдама от ужасных злодеяний, ему угрожающих, то только я сама.

Стараюсь сдержать дыхание, потому что я уже в дюйме от двери. С зонтиком в руке. Чувствую прилив угрызений совести за вчерашнее. За то, как взвалила на Эдама всю вину за свое увольнение.

«Не беспокойся, Эдам, — произносит в моей голове голос некоей кинозвезды, — я спасу тебя».

Я жду у косяка двери, прислонившись к стене, направив зонтик острием в потолок на манер винтовки. И снова слышу вздох Эдама.

Голос полон безнадежности и отчаяния.

Пора.

Я больше не могу этого выносить. И я вхожу в комнату.

Прикладываю ладонь к двери и медленно, надавливая, открываю ее. Сначала я никого не вижу. Потом вижу включенный телевизор с отключенным звуком.

Идущая программа как-то странно мне знакома. Что само по себе странно, потому что я никогда не вставала в двадцать минут седьмого утра.

Потом я понимаю, что это за программа.

Это «Система йогазмических тренировок», записанная на диске.

Это моя сестра. Или, точнее, в данный момент зад моей сестры. Лица ее не видно, тело сложено пополам и просунуто вниз между ногами.

Я толкаю дверь, и она открывается шире.

Никаких злоумышленников.

Никаких грабителей, никаких шантажистов или правительственных агентов.

Только Эдам, сидящий на диване, в полнейшем неведении о том, что его подруга с зонтиком в руке стоит в двух метрах за его спиной.

Он кричит.

А может быть, и нет.

Я начинаю понимать, что те звуки, которые я слышу, на самом деле не крик. Это кое-что другое. Кое-что, сопровождаемое резкими движениями его правого плеча.

Правой руки.

На конце которой находится пять пальцев.

Которые…

— О, — тихо постанывает он, — о, да!

Он мастурбирует!

— Эдам, — говорю я, — что ты делаешь?

Он подпрыгивает. Затем каменеет. Потом встает. Поворачивается ко мне. Трусы болтаются на лодыжках, а его компас уже показывает на юг.

Он смотрит на меня. На мой зонтик.

Я уж думаю, не применить ли мне его. Именно сейчас он может нанести Эдаму серьезный урон.

— Я… я…

— Мастурбировал под видеозапись моей сестры.

Тут он делает то, чего я никак от него не ожидала.

Он улыбается. И говорит: «Да». Как будто его совсем не волнует, что я только что застала его со спущенными трусами и рукой, сами знаете где.

И он начинает смеяться, по-видимому ожидая, что я присоединюсь к нему!

— Ты… — я в бешенстве. Стараюсь подобрать оскорбление пообиднее: — Мастурбант!

— Ну что же, — говорит он, поднимая обе руки в знак полной капитуляции, — вполне согласен с таким определением.

Солгал бы, что ли, чтобы обелить себя. Или попытался хоть как-то смягчить ситуацию. Или сделал бы вид, что чуть-чуть смущен, а он выдает самое неуклюжее из всех возможных оправданий:

— Я не мог заснуть.

— Ты не мог заснуть?

Наконец до меня доходит. Считается, что в такой момент остается только одно — порвать с мужчиной. Ведь из-за него я уже потеряла работу. И теперь я поймала его с другой женщиной. Хорошо, пусть эта другая женщина даже не знает обо всем этом, пусть она в двухстах километрах отсюда. Но это же моя сестра. И не могу я оставаться с человеком, который даже не скрывает, что использует ее для удовлетворения своей похоти, который не желает ограничиваться воображаемым образом и тайными фантазиями, но, по сути, открыто трахает ее перед экраном телевизора с идущей видеозаписью. На моем диване.

Но я уже знаю, что опять пущу его в свою постель. Потому что иначе мне придется рассказать всю правду маме и моей сестре, возбуждающей в мужчинах такое страстное желание. Сейчас я себя ненавижу. Ненавижу свою слабость. Себя ненавижу больше, чем Эдама. Потому что, хотя Эдам и развратник, он, по крайней мере, честен. По крайней мере, может принимать себя таким, какой он есть.

Поэтому какое-то время мы ссоримся, но потом идем в постель, где я лежу, бессмысленно уставившись в потолок, пока не приходит пора вставать.

Когда Эдам уходит на работу, звонит мама.

Спрашивает меня о работе, я отвечаю, что все нормально. А что еще я могу ей сказать? Не говорить же, что меня выгнали с работы, о которой она даже не знает.

Потом она начинает говорить о свадьбе Хоуп.

— Ты уже купила комплект, чтобы надеть на ее свадьбу?

— Нет, мама, у меня не было на это времени.

— Разве это не замечательно? — продолжает она. — Я уверена, что ты ждешь не дождешься встретиться с Джейми.

— Конечно, — соглашаюсь я. — Жду не дождусь.

— Хоуп звонила вчера. Сказала, что собирается послать тебе приглашение на девичник. Он будет в Париже. Ну не замечательно ли?

— Конечно, замечательно, — говорю я, уже гадая, как мне выбраться из всего этого.

Затем внезапно она произносит:

— Осталось три дня.

— До чего?

— До выходных, когда я встречусь с Эдамом.

— Ах, да, — говорю я. — Я и забыла.

— О, Фейт, я так горжусь всеми вами. Все мои дети добились таких успехов.

— Да, мам, я знаю. Знаю.

День длится бесконечно долго. Я сижу перед телевизором, ничего не делая. Фрэнк слушает музыку. Но сейчас она уже не громкая. И это не тяжелый металл. Честно говоря, музыка мне приятна. Успокаивает. Я знаю эту песню. Поет Эл Грин. У отца был его альбом. Альбом самых популярных хитов. Он заводил его громко и все время хотел, чтобы мама потанцевала с ним, но она всегда просила его отстать, потому что у нее много дел.

Потом я начинаю размышлять о Фрэнке. Странное это чувство, когда спасаешь кому-то жизнь. Затем я думаю, что он, похоже, изменился.

Я думаю о Фрэнке, о его научной работе. Обо всем этом, что связано с альтернативными вселенными. А что, если это правда? Что, если действительно существует столько же вселенных, сколько у человека возможностей? Что, если где-то там я все делаю так, как надо?

А может быть, моя ложь там вовсе и не ложь. Может быть, там все это действительность, и она проживается другой мной? Та действительность, которую я должна проживать здесь.

Да, неплохо звучит. Я не лгунья. Просто говорю о возможностях, которые осуществляются в другом месте. О реалиях альтернативной вселенной. Вселенной, в которой я получила работу в «Колридж коммьюникейшн», в которой мой мужчина не сидел, мастурбируя под видеозапись моей сестры.

Должна же быть вселенная, где все лучше, чем здесь.

И должна существовать другая Фейт Уишарт, жизнь и поведение которой более разумны. Та Фейт Уишарт, которая не боится жить для самой себя, а не только для матери.

Эдам приходит ко мне в плохом настроении.

— Как прошел день? — спрашиваю я его.

— Дерьмово, — отвечает он, не спрашивая о том, как прошел день у меня.

Мне вдруг приходит в голову: а каким он будет в субботу, когда приедет мама? Возможно, он и подходит для исполнения своей роли, роли Эдама, но актерского темперамента у него маловато.

— Хочешь чаю? — как хорошая жена спрашиваю его я.

— Нет. Выпил бы чего-нибудь покрепче.

Я наливаю ему бокал вина.

Он выпивает его залпом.

— Теперь получше, — говорит он. Потом смотрит на меня взглядом опытного распутника и говорит:

— Поцелуй меня.

Я его целую, но при этом не перестаю думать. Интересно, что нужно Эдаму: подруга или гейша, этакая раба любви и домашняя хозяйка в одном лице? Сегодня в нем появилось что-то новое. Что-то, что мне не нравится. Что-то, что заряжает атмосферу отрицательной энергией.

Выражение глаз такое, будто он на миллион километров от меня. В них вселенская похоть. И я думаю: а хорошо ли я знаю этого человека, которого так легко впустила в свою жизнь?

Да, он согласился лгать ради меня. Но нельзя отрицать того, что решение принималось не столько умом, сколько тем, что у него в брюках. К тому же, мне кажется, что с тех пор, как он согласился на это, он ведет себя так, будто приобрел власть надо мной. Как будто нет ничего особенного в том, что я из-за него потеряла работу или что он мастурбирует под видеозапись моей сестры. Он хватает меня за груди.

— Эдам…

Но он делает мне подсечку и толкает вниз, на ковер. Он уже на мне.

— Эдам, пожалуйста! Не сейчас. Я не в том настроении.

Он смеется:

— «Не в том настроении»!

Он лежит на мне, и ему достаточно одной руки, чтобы удержать мои две. Другой рукой он возится у себя внизу, борясь с пуговицами, дергая ткань, как обезумевшее животное, порывисто и грубо.

— Прекрати. Не надо, — говорю я. Тихо и жалостно. Мой голос так же слаб и невыразителен, как мое тело.

Я дергаю ногами, мои каблуки бьются об пол, но справиться с его весом, сбросить его я не могу. Тело, разработанное в гимнастическом зале и привлекшее меня своей силой, дает мне наглядный пример того, что внимание надо обращать на другие качества.

Его лицо совсем близко, рот ищет мой рот. Я отдергиваю голову, и он целует мою щеку. Затем слышу голос, шепчущий с угрозой мне в ухо:

— Ты такая… — все мое тело восстает против этих слов: —…возбуждающая.

Он поднимает голову, и в этот момент я плюю ему в лицо. Слюна попадает ему на щеку. Он искренне смеется, как будто в этом есть что-то смешное.

Я чувствую, как дергаются его ноги, когда он стягивает с себя джинсы. В голове у меня мелькают образы мертвых лягушек и эксперименты с электрическим током, — сохраненное памятью с давних времен, виденное в учебном шоу для детей.

Кожа прикасается к коже. Волоски на его ногах покалывают мои ноги. Затем мне как-то удается испустить крик, нечто, напоминающее «помогите». Крик жертвы. Крик, который вдруг придает реальность происходящему. Пронзающий всю эту сцену ужасом.

Тут я чувствую его возбужденный член. Твердый, прижатый к моей голой ноге, пока он разрывает перемычку у моих трусов.

— Перестань, — кричу я, — не надо!

Мое тело обрело тонус, но все же оно слишком слабо, чтобы бороться с ним. Я вспомнила уроки физкультуры. Там нас учили, как наносить удары, кулаком и ногой, как ставить блок и уклоняться от удара. Но такие приемы с ним не срабатывают. Мне не хватает сил. Я не боец. Я слишком слаба.

Я смотрю вбок, прижав лицо к ковру. И все еще кричу и ищу взглядом что-нибудь, ну хоть что-то. Что-то, что не даст этому произойти. Я вижу, как вся сцена отражается в черном экране телевизора, вижу ужас на собственном лице, как будто это лицо незнакомой женщины, беспомощной, незнакомой женщины, поваленной на спину светловолосым, голубоглазым чудовищем, лежащим на ней.