Андреа Семпл - Выдумщица

Но когда я смотрю ей в глаза, я понимаю, что этот вопрос чисто риторический. Плохого может быть очень много. Ее улыбка становится беззащитной. Она вот-вот поймет, что Эдама может и не быть. Таинственный незнакомец сохранит свою тайну.

— Садись, мама, — говорю я. — Мне надо тебе кое-что сказать.

Она садится, вода в чайнике на кухне закипает.

— Что случилось? Что ты мне хочешь сказать? Ты получила повышение?

— Это… ну, это… об Эдаме.

— Да? — спрашивает она, а на ее лице появляется тень беспокойства. — Что с ним?

— Ну, он не…

Она кивает головой, ободряя меня взглядом.

— Мы не…

К тому времени, когда я начинаю это предложение, с лица у нее исчезают следы радости и материнской любви, и их место занимает полное разочарование. Никогда уже мы не сможем говорить с ней по телефону, как раньше. Она никогда больше не будет мне доверять. Никогда. Я вдруг понимаю это, но уже слишком поздно.

Ладно. Надо говорить.

— Мам, Эдам…

В дверь стучат.

В первый момент я думаю, что у меня слуховые галлюцинации, — побочный эффект бредового состояния, в котором я нахожусь. Но затем снова слышу стук. Три тяжелых, размеренных удара по двери.

— Ты не откроешь? — спрашивает меня мама.

— Да, — говорю я, — конечно.

Я выхожу из комнаты и иду в прихожую. Через дверное стекло вижу смутную мужскую фигуру. Наверное, какой-нибудь свидетель Иеговы или продавец-разносчик, торгующий пылесосами или еще чем-нибудь.

Как бы то ни было, я сейчас все узнаю, кто это, и открываю дверь.

Дверь открыта, а я все еще не узнаю этого человека. Он высок, темноволос, чисто выбрит, на нем красивая голубая рубашка, и смотрится он отлично. О таком мечтает для своей дочери каждая мать. Да и сама дочь тоже. Но что он делает на пороге моей квартиры?

— Вам что-то нужно? — спрашиваю я в ожидании скороговорки продавца или пространных выдержек из Ветхого Завета.

Он ничего не отвечает. Вместо этого он улыбается. О, Боже мой!

Мне кажется, он ждет, что я его узнаю. В нем в самом деле есть что-то знакомое. Что-то такое в глазах.

Но моя жизнь насыщена событиями, в которых множество красивых, атлетического сложения незнакомцев появляется у моих дверей. Через некоторое время они все сливаются в один безликий образ.

— Кто там? — из комнаты раздается мелодичный мамин голос.

— Это ваша мама? — спрашивает меня мужчина, стоящий у моего порога. Его голос мне определенно знаком. Может быть, он озвучивает кино по телевизору или еще что-то в этом роде?

— М-м-м, да. А в чем дело?

— Замечательно, — говорит он, — Тогда я войду и познакомлюсь с ней.

— Познакомитесь? С ней?

Мужчина проходит мимо меня и дальше через прихожую. Я начинаю паниковать.

Может быть, он наемный киллер, или похититель-шантажист, или серийный маньяк-убийца. Они тоже всегда красиво одеты. Как в «Американском психопате». Может быть, кто-то затаил злобу против моей мамы. Какой-нибудь из этих грубых продавцов в магазинах, о которых она так много мне рассказывает, выследил ее и решил отомстить. Кто-то из магазина «Фрейзер» или «Дебенхем», кого она сумела вывести из себя.

Я иду вслед за преступником.

— Эй! Что вам нужно?

Он проходит в гостиную и останавливается напротив мамы. И протягивает ей руку.

— Фейт, — говорит мужчина странно знакомым голосом, — что с тобой, дорогая?

— Дорогая.

О Господи! Он, должно быть, сексуальный маньяк. И тут он подмигивает. Он мне подмигивает!

— Фрэнк! — у меня перехватывает дыхание от изумления. А потом все цвета начинают меркнуть, и комната кружится вокруг меня и пропадает в никуда…

Я упала в обморок.

Когда постепенно прихожу в себя, то чувствую боль в затылке. Мама и Фрэнк — склонились надо мной, на их лицах беспокойство.

— Как ты? — спрашивает меня Фрэнк.

— Хорошо, — отвечаю я, пока они поднимают меня на ноги. — Только голова кружится.

— Ты меня до смерти испугала, — говорит мне мама.

— Прости. Я не хотела тебя пугать.

— Я принесу воды, — говорит Фрэнк. И добавляет: — Дорогая.

Я сажусь, и мама тоже садится. После того как Фрэнк приносит мне стакан воды, он поворачивается к маме и спрашивает:

— На чем мы остановились?

— Кажется, вы собирались мне представиться, — отвечает она ему.

— Ах, да. Я — Эдам. Рад с вами познакомиться.

О Господи! Это уже слишком. Фрэнк не только сбрил бороду, привел в порядок волосы, прилично оделся — вместе с хорошими манерами и способностью следить за собой он приобрел и новое имя. И тут я вспоминаю.

Я же все ему рассказала. Я ревела и вылила ему на жилетку все свои неприятности. Он хорошо знает, как это важно для меня. Чтобы мама познакомилась с Эдамом. И уже во второй раз за неделю он приходит мне на помощь.

Кто бы подумал, что он сможет отскрести с себя все наросты. Если не обращать внимания на то, что глаза у него несколько розоватые и что вид у него немного усталый, выглядит он просто идеально. Гораздо лучше, чем Эдам. Я имею в виду реального Эдама. Того мерзкого Эдама.

Видите, как бывает. Под оболочкой заросшего бородой алкоголика-неандертальца вызрел «человек прямоходящий».

Но дело не только в преображении Фрэнка. Посмотрите на маму.

Раньше, когда я дома падала в обморок, ей в голову обычно приходили самые невероятные подозрения, и она засыпала меня вопросами. Что ты ела на завтрак? Ты сидишь на героине? Ложишься спать слишком поздно? Никак не расстанешься со своим глупым вегетарианством?

Но сейчас, всего после двух минут беспокойства, для которого к тому же есть вполне обоснованные причины, она в полном трансе от счастья и впитывает каждое слово Фрэнка — прошу прощения, Эдама. Но я-то знаю, что она его не слушает. Она полностью растворилась в материнской гордости.

Ну разве она не молодец, моя дочка!

Какой он красивый!

И такой умный и воспитанный!

И по виду богатый!

Однако спустя некоторое время на лбу мамы появляется легкая морщинка.

— Простите, можно задать вам вопрос? — говорит она. — Почему Фейт так странно вела себя, когда вы пришли?

— Странно?

— Ну да. Она прямо прыгнула, чтобы схватить вас за руку.

— Ах, это. Да… ну… на нее, вероятно, так действует мой животный магнетизм, — смеется он. — Она просто не может сдержаться.

Господи! Животный магнетизм — это совсем не то качество, которое мама способна оценить в своем будущем зяте, но вообще-то Фрэнк делает максимум того, что может. Следует неловкая пауза, но потом мама опять начинает улыбаться. Опасность миновала.

Почти миновала.

— Но почему она назвала вас Фрэнк? — Господи, да кто она такая? Мисс Марпл?

— Фрэнк? — небрежно замечаю я. — Я так сказала?

— Да, — отвечает Фрэнк. — Фейт всегда зовет меня Фрэнком. Она решила, что это будет моим ласкательным именем, потому что я без ума от старой свинговой музыки. Помните, Фрэнк Синатра? Хотя, вероятно, это было еще до вашего рождения, миссис Уишарт.

— Да нет, — говорит мама, вся вспыхнув от его комплимента. — Мне нравятся его милые песенки.

Я плюхаюсь на стул и, не веря своим глазам, наблюдаю за всем происходящим, которое становится все менее и менее правдоподобным. Черт, но и сам Сальвадор Дали не смог бы предположить, что последует затем. Они оба начинают петь «Давай унеси меня на Луну»! Правда. Они поют. Фрэнк поет серенаду моей матери, сидя на ковре, как под балконом Джульетты.

Ну ладно, пусть в этом есть что-то слащавое, как в видео Селин Дион и в тех эпизодах «Друзей», которые они обычно вставляют перед тем, как должна состояться свадьба — наплевать. С тех пор как умер папа, любая минута, когда моя мама счастлива, для меня на вес золота. Я понятия не имею, почему Фрэнк делает все это для меня, но я так ему благодарна.

Они продолжают мурлыкать эту песенку, и мама просто мычит там, где не знает слов.

Но мне не нужно лететь на Луну.

Я уже там.

Мы выстояли, несмотря ни на что.

Он выстоял.

Не знаю, как ему это удалось, но он справился. Честно говоря, какое-то время Фрэнку пришлось нелегко. Мама задавала ему вопросы о работе адвоката.

А потом сказала, что приглашает нас поехать выпить. И мы поехали с ней выпить. И она спрашивала, что бы Фрэнк хотел выпить, и это был из всех вопросов вопрос. Это было, как если бы ради бутылки пива ему пришлось предать родного брата или что-то вроде этого. В его глазах, заметавшихся по перевернутым бутылкам из-под спиртного, разбросанным по всему бару, мелькнула паника.

— Я бы… э… выпил…

Я молюсь про себя: «Не говори «водки». Не говори «водки». Не говори «водки».

— Минеральной воды, — наконец выдавливает он из себя. И чтобы мама не подумала, что он не умеет радоваться жизни, добавляет: — Газированной.

Я улыбаюсь ему. Он улыбается мне. И где-нибудь в Антарктике тает айсберг.

— Спасибо тебе, — говорю я ему, когда мама везет нас домой. — Ты меня спас.

— Да нет, — отвечает он. — Давай уточним. Это ты меня спасла. А я только возвращаю долг.

— Ты уже один раз возвратил, — напоминаю я ему. — Позавчера, помнишь? С Эдамом.

— Ну и что, — пожимает он плечами. — Давай считать, что ты мне должна одно спасение.

— Но ты сбрил бороду! Купил новую рубашку!

— Ладно, ладно, — говорит он, поднимая руку, — я сбрил бороду, но рубашка-то у меня была, я ношу не только джемперы и футболки.

— Хорошо. Но все-таки то, что ты сделал, для меня очень важно.

— Иногда бывает важно произвести хорошее впечатление, — произносит он хмуро, — на родителей.

Я киваю:

— С этим не поспоришь.

Но все же я не понимаю. Не понимаю, почему он это сделал. Я хочу сказать, ему-то что до того, что я врала матери о своем бойфренде? Это ведь целиком моя глупость, так ведь? Это не причина, чтоб полностью меняться и знакомиться с матерью девушки, которая вовсе и не твоя.

— Как там у тебя с работой? — спрашивает меня Фрэнк.

— Да никак, — отвечаю. — Но это ничего. Я на будущей неделе вплотную займусь поисками.

Он кивает головой.

— Ты обязательно найдешь работу.

— Конечно.

И тут он рассказывает мне еще кое-что о своем брате. И о больнице. О том, что случилось, когда он оттуда вышел.

— Я хотел напиться. До бесчувствия, — говорит он.

Я киваю и говорю:

— Я тебя понимаю, потому что и в самом деле понимаю. Когда умер папа, за один вечер весь мир переменился, и я это очень остро чувствовала. Тогда я просыпалась среди ночи, и мне хотелось кричать, чтобы не думать. Мне казалось, что я схожу с ума — жуткие образы, будто из фильмов ужасов, проносились в моей голове. И думаю, что и в самом деле я могла сойти с ума, если бы не мама — кому-то из нас надо было держать себя в руках.

— Знаешь, два дня спустя, после того как я вышел из больницы, я завернул в паб и оставался там до тех пор, пока меня не вышвырнули.

— О Боже.

— Да. Но домой я не пошел, — в его голосе послышалось что-то новое. Как будто он до сих пор никому об этом не рассказывал. — Я знал, что дома мне будет слишком тяжело. Поэтому я пошел искать другой паб, и единственным местом поблизости оказался этот клуб. Это один из этих местных клубов, где женщины выставляются, крутя своими грудями пятого размера и наигранно улыбаясь. И тут вваливаюсь я, упившееся ничтожество в дождевике. Но я на них плюю и иду к бару, и трачу черт-те сколько денег. Ко мне подходит парень. Наверное, лет восемнадцати, не старше. И говорит: «Чего ты, такой-растакой, не танцуешь?» Я ничего ему не ответил. Продолжаю пить. А он говорит: «Ты, ублюдок», и отходит, танцуя. Я не понимаю. В каком мире мы живем, если нельзя просто зайти в паб, если тебе этого хочется? — он улыбается, но его глаза полны печали.

— Люди боятся, что могут заразиться твоей безысходностью.

— Может быть, и так, — соглашается он. — Как бы то ни было, но с этого дня все и пошло. Лучшим моим состоянием было бесчувственное. По сути, единственным выходом, если уж честно.

Он продолжает говорить. И говорит, и говорит.

Я не против. Я рада, что нашелся человек, который может так честно и открыто говорить о том, что его мучает.

Вот мужчина, думаю я, которому нужна женщина, способная его полюбить. И сразу же за этой мыслью приходит другая. Еще более пугающая.