Кем-то, кого я могла бы любить.

Кем-то, кто любил бы меня.

А на самом-то деле, что мы имеем в сухом остатке?

Я — дрянная девчонка, которая врет матери. Вы, наверное, уже сыты по горло. И ругаетесь на чем свет стоит.

Но все же послушайте меня, прежде чем ругаться.

Я же вру по одной простой причине.

Я хочу помочь матери.

Знаете, еще когда я только окончила университет, она приставала ко мне, почему у меня нет друга. Она все время твердила мне, что если я «не интересуюсь мальчиками» (так мама кодирует слово «лесбиянка»), то мне лучше сказать ей об этом. И сколько бы я ни говорила ей о том, что я интересуюсь мальчиками, но что мне просто нравится жить одной, она мне не верила.

С мамой всегда так. Когда я говорю ей правду, она думает, что я вру, а когда вру, она думает, что это правда.

Во всяком случае, я притворилась, что встретила парня по имени Эдам, потому что она стала плакать. Плакать по-настоящему. С завываниями, всхлипами и стонами, уже плохо что-то соображая. Эти звуки перенесли меня назад, в ту неделю, когда только что умер папа. Тогда фоном ко всему был этот горестный саунд-трек, полный сипов и всхлипов.

Это случилось несколько месяцев назад. Когда у мамы приступы хандры, она просматривает старые домашние видеопленки и с маниакальным рвением занимается уборкой. Я знала: единственное, что может вывести ее из этого состояния, это хорошая новость, но хороших новостей у меня не было, к тому же я тогда выпила и не могла связно думать, поэтому просто брякнула.

У меня теперь есть друг.

Он адвокат.

Его зовут Эдам.

И сработало.

Плач прекратился.

Поэтому каждый раз, как только он начинается снова, я говорю что-нибудь об Эдаме, что, дескать, он пригласил меня на обед в классный ресторан или еще что-то в этом роде, и не успела я опомниться, как оказалась втянутой в отношения с человеком, который от макушки до пят лишь моя выдумка.

Но мне хочется, чтобы меня считали оптимисткой. Я из тех девушек, что видят бокал полу-наполненным, а не полупустым, и не считаю, что ситуация с Эдамом безнадежна, несмотря даже на небольшой технический сбой. У меня такое чувство, что над отсутствием Эдама просто надо хорошо поработать, и тогда наши с ним отношения начнут развиваться. Не буду отрицать, что это непросто, но у стольких пар бывают сложности во взаимоотношениях, и они как-то их преодолевают, как-то выходят из сложных ситуаций. Если уж алкоголики могут завязать, а нимфоманки перестают бросаться на каждого встречного, то уж этот-то чертов Эдам может возникнуть из небытия.

12

Поговорив с матерью, я залпом проглатываю остатки вина и в попытке как-то заглушить громкую музыку, поднимающуюся ко мне из квартиры внизу, включаю телевизор. Никакого результата, кроме головной боли.

Наверное, надо пойти к нему и сказать, что он мне мешает.

А что, если он маньяк-убийца? Маньяк-убийца, который видел мой сосок. Видел он его или не видел, но все же после такого дня, какой у меня был, я все равно ничего не смогу добиться. Надо же, десяти минут тут не прожил, а как будто возник из ада.

Но, не дав мне накрутить себя, телефон зазвонил снова.

— Ну что, как все прошло? — спрашивает меня голос в трубке, пока я нажимаю зеленую кнопку.

Элис. Единственный человек в этом мире, кому мне не надо лгать.

— Дерьмово, — говорю я, — прошло все дерьмово.

— Что, и отзывы не помогли? — спрашивает она, искренне пораженная этим фактом.

— Боюсь, что так, — отвечаю я. — Тот, кто проводил собеседование, знал, что я лгу.

— Фейт, мне так жаль, — и ей действительно жаль, это чувствуется по голосу.

— Не волнуйся, — говорю я, осознавая, что квота на волнение у Элис гораздо больше, чем у кого бы то ни было.

— Это еще сработает, вот увидишь, — говорит она, — сработает, я знаю.

Ее слова для меня как теплое молоко, они меня моментально успокаивают.

— Ладно, — говорю я, — хватит обо мне. Как у тебя сегодня?

— Хорошо, — отвечает она. — Мы сегодня гуляли. — Говоря «мы», она подразумевает свой животик, которому уже восемь с половиной месяцев. — В парке. Ты же знаешь, что для меня это еще то удовольствие.

— Да уж, — соглашаюсь я в свою очередь, так же давая ей порцию теплого молока. — Это достижение.

Двести метров до парка без приступа паники — уже достижение, но тут ничего не сделаешь. Это ведь Элис. Но если уж она может быть оптимисткой, то я и подавно.

— Что там у тебя за шум? — спрашивает она.

— Да так. Кто-то въехал в подвальную квартиру подо мной.

— Похоже, это песня Мэрилин Мэнсон.

— Да, похоже, — отзываюсь я, прикидывая, открыто ли еще кафе, где продают вино на вынос.

— Ладно, пойду докрашивать.

— Докрашивать?

— Ну, комнату. Для ребенка.

— А, — говорю я, — иди, конечно.

— Увидимся.

— Обязательно.

Я выключаю телевизор и, пытаясь отвлечься от шума внизу, берусь за книгу, которую начала читать неделю назад.

Называется она «Дейзи идет за покупками», говорится в ней о девушке, живущей в Лондоне и занимающейся связями с общественностью. У нее шикарная жизнь, друг-миллионер, но она тем не менее чувствует какую-то неудовлетворенность. Чего-то ей в жизни не хватает.

Бедняжка Дейзи.

Бедняжка Дейзи вышла замуж за миллионера. У нее такая тяжелая жизнь. В последней главе книги для Дейзи все сложится просто великолепно. Она обретет настоящую любовь и счастье в объятиях совсем не миллионера.

Вот увидите, я права.

Сейчас я еще только на седьмой главе, но из-за этой музыки снизу никак не могу справиться с первым предложением. И даже пытаюсь читать вслух.

«Дейзи весь день провела в магазинах и страшно устала…»

Черт! Я не могу думать, мне мешает шум. Я должна сходить к новому соседу и попросить убавить звук.

Спустившись вниз в подвальную квартиру, я, должно быть, переместилась в другое временное измерение — передо мной оказался настоящий неандерталец. Лица почти не было видно, его закрывали разросшиеся во все стороны волосы. Передо мной стоял тот, кто не знал слов «бритье» и «стрижка». А если судить по запаху от его футболки, то и слова «стирка» он также не знал.

— М-м-м? — осведомился неандерталец.

— Здравствуйте, — ответила я, причем нервотрепка в сочетании с холодным воздухом сделали меня совершенно трезвой. — Простите, мне неловко вас беспокоить, но я просто хотела попросить вас, если можно, если вы не против, сделать музыку чуть-чуть потише, — я вытягиваю шею и стараюсь хоть на мгновение поймать его взгляд, но затем все же смотрю в сторону. — Будьте добры.

Неандерталец стоит, как и стоял, прислонившись к косяку, уставившись на меня и не говоря ни слова. В чем дело? Сегодня что, общенациональный День неловкого молчания?

Я замечаю, что в его волосатой немытой руке бутылка дешевой водки, что свидетельствует о его знакомстве с таким явлением современной цивилизации, как торговля спиртным на вынос. Из-за избытка растительности на лице трудно понять, сколько ему лет. Возможно, он моложе, чем кажется. Наверное, ему немного за тридцать.

Пауза все затягивается, и я начинаю чувствовать себя неуверенно. Мне становится страшновато. Я стою одна с этим мужиком, самым громадным, самым заросшим, самым вонючим из всех, кого я когда-либо встречала, и говорю, что ему надо сделать. Я уже жду, что он вот-вот трахнет меня по башке этой бутылкой, затащит меня за волосы в свою подвальную пещеру и надругается над моим телом, что у неандертальцев дело обычное.

Я решаюсь прервать молчание.

— Видите ли… простите меня, пожалуйста. Наверное, мне не следовало вас беспокоить. Но у меня был очень напряженный день, я стараюсь расслабиться и сосредоточиться на книге, а не могу этого сделать, потому что мне мешает этот… шум — простите, эта музыка. Из-за нее у меня разболелась голова, поэтому я и решила попросить сделать ее чуть потише. — Еще немного, и я расплачусь. Что со мной происходит в последнее время? Почему со всех сторон на меня сыплются неприятности? Тут я еще кое-что замечаю. Неандерталец уставился на мою футболку. Нет. Он уставился прямо на мои груди.

— М-м-м, — произношу я, отступая назад. — Что… вы делаете?

— Разглядываю ваши груди, — замечание по существу, за которым следует большой глоток водки.

Мой испуг испарился. Теперь я взбешена. После такого дня, какой у меня был, я стою тут с этим извращенцем, с этой вонючей кучей волосатого мусора, которая еще смеет отпускать на мой счет унизительные замечания.

Я уже собираюсь высказать ему все это, но вдруг ловлю его взгляд.

— Послушайте, — говорю я, удивляясь тому, что он меня так резко охладил. Глаза ведь совершенно обычные. Два голубовато-зеленых круга, немного розовые от водки белки. Но почему-то они произвели на меня странное действие, такое чувство, что за мной гонится призрак, из-за чего по спине ползут мурашки. — Я ведь только поинтересовалась, нельзя ли сделать музыку немного потише, — теперь голос у меня уже совсем слабый, он замирает в приглушенном расстоянием шуме уличного движения.

Мужчина ничего мне не отвечает. Просто икает, бесшумно закрывает дверь и исчезает, оставив после себя запах немытой затхлости.

— Извращенец, — говорю я, обращаясь к невидимой аудитории, и пускаюсь в обратный путь по каменным ступеням к себе в квартиру, к той самой Дейзи.

И, войдя в квартиру, я вдруг замечаю, что музыки нет.

Он не просто убавил громкость, он ее совсем выключил.

— Извращенец, извращенец, — бормочу я, бросаясь на диван.

13

На работе я не говорила про собеседование. Не могла же я и в самом деле им об этом сказать. Та работа не имела никакого отношения к аккуратному нанесению контура для век или блеска для губ.

Как бы то ни было, но надо сделать так, чтобы Лорейн ничего не заметила. Лорейн — это моя начальница. Или что-то в этом роде. На работу меня нанимала не она, но именно она последние сто лет или около того была ответственной за прилавок «Китс косметикс». С ней мне приходится говорить, если нужно поменять часы работы или если мне нужен выходной.

Это с ней мне приходится объясняться, если я проспала и опоздала. Вот как сейчас.

— Фейт, за этим прилавком работаем только мы с вами, — говорит она мне тоном школьной учительницы. — Было бы неплохо, если бы вы приходили на работу вовремя.

— Да, конечно, — отвечаю я, потея под слоем пудры-основы. — Простите, я немного опоздала. Все потому, что… — потому что? Потому что мне снилось, что Колин Фаррел кормит меня шоколадными конфетами, и мне не хотелось его останавливать? — …потому что я налетела на эту старушку, ну вы знаете, на Джози, которая приходит по субботам, чтобы наложить макияж, и она спросила меня, как закрыть старческие пятна на коже. Вы же знаете, когда она начинает говорить, уйти от нее невозможно, — вообще-то это правда, хотя и неполная.

С минуту мне кажется, что Лорейн смотрит сквозь меня. Но потом я вспоминаю — она всегда так смотрит. По крайней мере, с тех пор, как стала дюйм за дюймом делать подтяжки кожи на лице.

— Хорошо, — отчеканила она. — Пожалуйста, чтобы этого больше не было.

— Даю вам слово.

По вторникам за прилавком «Китс косметикс» делать нечего, и это утро не исключение. Фактически, оглядывая всю торговую площадку магазина, я вижу только персонал. Девушек в белых халатах в отделе лечебной косметики, которые, кажется, вот-вот приступят к операции. Сияющих, с головы до ног золотистых девушек из отдела «Клэринс» — сплошные улыбки и локоны. Женщин из отдела «Ланком», весь день выслушивающих рассказы о разводах. И этих подчеркнуто сексуальных девчонок, что работают на «МАС», с их ретро-стрижками под восьмидесятые и лепетом под малолеток.

Идиотизм какой-то.

Хоть мы все работаем в одном магазине, но продавщицы разных косметических фирм меж собой почти не общаются. Как будто мы на карантине или что-то в этом роде. Так хранят продавщицы верность своим торговым маркам.

Невозможно подловить девушку из «Клэринс», накладывающую на себя косметику «Сен-Тропез», или девушку из лечебной косметики, замазывающую следы от похмелья слоем бальзама «Бьюти флэш». Так же веду себя и я по отношению к «Китс». Я никогда не пользуюсь косметикой других фирм. Каждый день накладываю себе на лицо одну и ту же пудру-основу. И Лорейн, не сумевшая сохранить верность двум мужьям, тем не менее остается преданной своей торговой марке.

Все это выглядит особенно странно, когда покупателей нет. Девушки просто стоят, разбросанные по всему залу, или сидят на табуретах и подозрительно разглядывают друг друга, окопавшись в своих косметических укреплениях, а то и пробуют на себе тот или иной косметический товар.