— Да, Набоков — изысканным стилист, его письмо виртуозно…

— Он мастер словесной игры, эстет, — продолжала Лиля, чувствуя, как внутри у нее все сжимается от ужаса.

— Именно это я и хотел сказать. — Под загаром на его щеках выступил румянец.

Роберт провел рукой по лбу, вытирая выступающие капельки пота. — Черт побери.

— Роберт, мы идем купаться, пойдешь с нами? — все еще погруженный в свои мысли, без всякого интереса спросил Владимир.

— Да, — согласился мужчина, с каким-то недоумением и смущением глядя на Лилю. Он поднял с песка фотоаппарат и обратился к Владимиру.

— Можно я оставлю его у вас в домике? До моего слишком далеко.

Но Владимир его уже не слышал, он задумчиво брел вдоль берега, не обращая внимания на жену и друга. Он дошел до стены, отгораживающей детский пляж, и, уткнувшись в нее лбом, обогнув его, вошел в воду и поплыл, по-прежнему ничего не замечая. Доплыв до отмели, он сел, потому что его руки уперлись в песок. Он без всякого выражения на лице посмотрел на оставшихся далеко молодых людей и лег на спину, уставившись в небо. Роберт усмехнулся, глядя на него, и, наконец, преодолев смущение, вопросительно посмотрел на Лилю. Но в ней тоже происходило что-то странное. Она, полуоткрыв рот, с лицом, застывшим от ужаса, завороженно наблюдала, как ее дети направляются в здание ресторана, где на подоконнике открытого настежь окна по-прежнему виднелась фигурка девочки. Роберт повторил свой вопрос, но Лиля его не слышала, поглощенная ужасом, который все сильнее захлестывал ее.

— Роберт, ты не знаешь, кто эта девочка? — Мелодичный, хорошо поставленный сценический голос женщины звучал хрипло.

— Не знаю, я ее раньше не видел, — ответил мужчина. — Вероятно, дочка кого-нибудь из обслуги. Она очень симпатичная, хоть и чумазая. Я ее долго фотографировал. Есть в ней что-то такое… — Он замолчал, опять смутившись.

— Даня, Дина, идите сюда, — закричала Лиля, но дети не обращали на нее внимания, занятые разговором с девочкой. К ним присоединились Альберт с Лолитой и начался обычный детский шум, за которым голоса матери они услышать все равно не смогли бы. Лиля собиралась подойти к ним, но ее остановил Роберт.

— Не впадай в снобизм, — посоветовал он. — Она такой же ребенок, как наши дети. Ничего с твоими детьми не случится, если они познакомятся с ней. Не вечно же им жить под стеклянным колпаком. Эта девочка из нормальной жизни, в которой много горя и грязи, но наши дети неминуемо столкнутся с этим, рано или поздно. Так пусть знают, что это бывает.

В окне появилась женщина в белом чепчике и фартуке, которая, в отличие от детей, слышала крик Лили. Она выглянула на улицу и, заметив Лилин взгляд, сдернула девочку с подоконника и захлопнула окно. Дети еще немного постояли, задрав головы, а потом вернулись на берег.

— Это, наверное, ее дочка, — сказал Роберт. — Хотя нет, у Тани нет ни мужа, ни детей. Это ее племянница.

Ноги у Лили подгибались, а лицо Роберта теряло четкие очертания и расплывалось.

— Ты хорошо осведомлен о личной жизни официантки, — прошептала она.

— Ну, кто же из мужской части поселка не знает Таню! — Лиля еще видела, что Роберт улыбается, а потом все заволокла тьма, но какое-то время она еще слышала его голос. — Да и женщины ее знают, но я не ожидал, что и ты тоже. Неужели ты думаешь, что у Владимира… Что с тобой, тебе плохо? — Лиля почувствовала, что падает.

— Владимир, твоей жене плохо, — громко крикнул Роберт, подхватив женщину, но, хотя его голос был слышен далеко, писатель даже не пошевелился. — Черт побери, — привычно выругался мужчина, нагнулся со своей ношей за фотоаппаратом и книгой, легко принял вертикальное положение, словно женщина была невесомой, и направился к домику.

Лиля открыла глаза, когда он подходил с ней к кровати. Очертания его лица прояснились, и его глаза, синие-синие, с тревогой смотрели на нее. Они были синие, как… Их было даже не с чем сравнить. С небом? Но даже из комнаты, оживлявшей краски, оно казалось подернутым беловатой дымкой. С рекой? Но вода в ней была зеленоватой. А они были просто синие и такие ласковые. И были так близко. А руки у него были сильные и нежные, и еще никто не держал ее на руках так легко и без напряжения и так долго. Она пришла в себя сразу, как только он поднял ее, там, на берегу, но не показывала этого, удивившись своей реакции. Ее всегда бесил этот мужчина, а от его прикосновения ей стало вдруг хорошо. И наваждение, вызванное совпадением с рассказом мужа, стало казаться ей смешным и глупым, и ей было приятно, когда он нес ее домой, а потом стоял с ней долго посреди комнаты, вероятно, не зная, что делать дальше.

Роберт опустил женщину на кровать.

— Что с тобой? Как ты меня напугала, — сказал он. — Ты, вероятно, долго была на солнце?

— Нет, Владимир придумал новый роман и рассказал мне его сюжет, со множеством подробностей, и эти подробности… — Лиля замялась, чувствуя, что несет полную чушь.

— И эти подробности тебя так утомили, — Роберт звонко рассмеялся и красивым уверенным мужским движением откинул со лба назад упавшую челку. От его смеха, от его голоса ей вдруг стало совсем хорошо.

— Конечно, ему не следовало так отягощать тебя своими выдумками, писатели вообще народ занудный. Но, может, все не так, и ты просто беременна, как Роксана?

— Роксана беременна? — Мистический кошмар продолжался.

— Да, разве она не говорила тебе? — В его голосе были радость и гордость.

— Нет. — На глаза Лили навернулись слезы.

— Да что с тобой сегодня? — Роберт вскочил и пошел к телефону. — Я вызову «скорую». Они приедут быстрее, чем я смогу найти нашего врача.

— Нет, не надо врача, подойди, — Лиля приподнялась на кровати.

Роберт подошел и удивленно на нее уставился.

— Подойди ближе, нагнись. — Она, обняв его руками за плечи, притянула ближе к себе. — Роберт, пожалуйста, поцелуй меня. — Ее голос дрожал, в огромных голубых глазах стояли слезы.


Лиля не собиралась изменять мужу, по крайней мере, в ближайшее время, она вообще все пять лет после свадьбы не вступала в близость с другими мужчинами, хотя главный режиссер театра, где она работала, друг ее отца, неоднократно подкатывался к ней, намекая, что все женские роли будут ее. Ее это не возмущало, несмотря на то, что он был близок их семье. Отец вышел на пенсию, отошел от дел. Ради него теперь никто не стал бы что-то для нее делать, и пробиваться нужно было самой. Она пока не соглашалась, потому что, во-первых, режиссер ее не привлекал чисто физически, а во-вторых, она не хотела расставаться с мужем, Владимир бросил бы ее, если б узнал, а рано или поздно он все равно бы узнал. Терять мужа, который отлично ее обеспечивал, так, как сама она не смогла бы, даже играя все первые роли в театре, было глупо, а глупой она не была никогда. Разве вот только сейчас, когда ей так страшно и нервы на пределе. Сейчас она собиралась изменить мужу, пусть даже с Робертом, которого терпеть не могла. Но собиралась сделать это не потому, что испытывала удивительные ощущения в его объятиях. Просто она хотела развеять свой ужас и не знала как.

А Роберт в изумлении разглядывал красивую молодую женщину, лежавшую перед ним. Он сразу высвободился из ее объятий, потому что она была женой его друга. Но не уходил. Она была чертовски красива и почти обнажена. Там, на пляже, женский купальник кажется вполне нормальной одеждой, а если женщина лежит в нем на кровати и просит тебя ее поцеловать, можно считать, что она без одежды.

Он в который раз заметил, какая совершенная у нее фигура, какая женственная: высокая грудь, крутые бедра, тонкая талия. Какие у нее шелковистые блестящие волосы, и как они красиво, золотыми волнами, падают на ее коричневые загорелые плечи. А купальник бикини возбуждает еще сильнее — хочется сорвать эти легкие, почти не закрывающие ничего тряпочки. Именно это он и сделал, хотя она и была женой его друга, и об этом не пожалел.

Ее руки гладили его спину, и он загорался еще сильнее от их прохладных нежных прикосновений, а она ощущала ладонями сталь его мускулатуры и даже забыла о том, зачем затащила его в постель. Ей было хорошо так, как не было хорошо никогда и ни с кем. И ему было так же. И оба они поражались своим чувствам и испытывали восторг, который становился все сильнее. Скрип двери заставил их вздрогнуть. Роберт отпрянул и откатился в сторону. Их взгляды одновременно устремились к двери. Но уперлись в пустоту, потому что смотрели они вверх, ожидая увидеть Владимира, а на пороге стояла Лолита.

— Тетя Лиля, папа! — закричала она, вбегая в комнату. — Скорее! Алик опять колотит Даньку, а Динка… — Она замерла. — Вы… загораете?

— Загораем. — Роберт, как совсем недавно Владимир, прикрываясь руками, озирался по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно прикрыться.

Лиля, растерянно глядя на девочку, поднялась и протянула ему полотенце, которое Владимир оставил на спинке плетеного кресла-качалки. Он, как и ее муж, обмотал его вокруг бедер, а потом подошел к дочери.

— Я же говорила, тетя Лиля, когда ты загорала тут с дядей Володей, что загорать нужно на солнышке, — с упреком сказала малышка. — Я скажу маме, пусть она тебе объяснит, если ты сама не понимаешь.

Любовники беспомощно переглянулись.

— Знаешь, дочка, тете Лиле стало на улице плохо, она слишком долго загорала по твоему совету на солнышке с дядей Володей, вот я и принес ее позагорать сюда. Понимаешь, Ло, это мама так считает, что загорать нужно только на солнце, но мы-то с тобой знаем, что это не так. Ты видела, как тете Лиле было плохо на пляже? — первым нашелся Роберт.

— Видела, — кивнула девочка. Пучок волос на ее голове метнулся вперед и опять встал вертикально. — Я видела, как ты ее нес. Я и прибежала, чтобы позвать вас.

— Сейчас мы пойдем и спасем твоего ненаглядного Даньку, — сказал Роберт. — Но вначале пообещай мне вот что. Ничего не говори маме. Это мы с тобой знаем, что она не права, а она этого не знает. И ужасно расстроится. Ты же знаешь, она любит, чтобы все было так, как ей хочется, и обижается, если оказывается, что была не права. Так что ничего ей не рассказывай. Это будет наша с тобой тайна. Хорошо? А теперь бежим на помощь. — Он уже надел плавки под полотенцем и теперь наконец снял его и отбросил в сторону, как и его предшественник, на кресло-качалку.

— Бежим, — согласилась девочка, гордясь оказанным ей доверием.

Она любила отца больше, чем мать, и была рада, что и он любит ее сильнее, если доверяет ей.

— Но подожди. — Она остановилась в дверях.

— Что, ты не согласна? — Роберт метнул испуганный взгляд на Лилю.

— Нет, согласна. А мы с тобой будем загорать без солнышка? — Лиля еле сдержалась, чтобы не засмеяться от детского вопроса.

— Будем, — улыбнувшись, пообещал Роберт, облегченно вздохнув. Дверь открылась опять, и Роберт с Лилей опять вздрогнули, ожидая увидеть Владимира, но это были дети. Дина держала за руку братишку.

— Беда с этим ребенком, — сказала Дина. — Ни на минуту нельзя оставить одного.

— А ты и не оставляй, ты ведь его знаешь. Он не может постоять за себя, — сказала Лиля. — Почему ты сегодня все время его бросаешь?

— У меня живот болит, — сказала Дина. — Мы с Аликом вчера наелись зеленых яблок. Ему ничего, а у меня болит.

— Очень болит? — Роберт, оставив Лолиту, присел около Дины.

— Да, — ответила та.

Лолита подошла и стала отпихивать девочку.

— Это мой папа, мой, — кричала она.

— Конечно, я только твой, — Роберт посадил ее на коленку. — Но почему ты ничего не сказала никому? — спросил он Дину.

Она пожала плечиками, а Лиля сказала: «Она никогда не жалуется, все решает сама. Самостоятельная. Надеется только на себя».

Наконец-то на пороге возник Владимир. Роберт с Лилей уже давно успели прийти в себя благодаря детским проблемам и успокоились.

Лиля смотрела на мужа и трезво сравнивала его с Робертом.

Владимир сам по себе был довольно привлекательным мужчиной, но в сравнении с Робертом, конечно, проигрывал. На фоне атлетической фигуры друга он казался невзрачным, худым и невысоким. Была заметна его сутулость от бесконечного сидения за столом, а его серые глаза, достаточно красивые по сравнению с синими глазами Роберта казались бесцветными. Роберт дал ей в постели за один раз столько, сколько никогда не давал муж. Он был именно тем типом настоящего мужчины, для которого секс играет одну из главных ролей в жизни, и он знал в нем толк. А для Владимира, когда он работал, вообще ничего больше не существовало. Он был таким, как ей хотелось, веселым и общительным, лишь в перерывах между написаниями романов. Писал он их долгие месяцы, перерывы же длились не больше недели. А Роберт был таким всегда. На работе он работал, в свободное время отдыхал, и на него никогда не нападали беспричинные приступы хандры и депрессий, посещающие ее мужа. Лиля понимала, что эти мысли до добра не доведут и что она вступает на опасную дорогу. Завести интригу во время гастролей было менее опасно, чем стать любовницей друга семьи. А она явственно осознавала, что хочет ею стать, и радовалась, и пугалась одновременно, видя во взгляде Роберта точно такое же желание, которое зрело в ней самой — снова ощутить вкус губ, нежность рук и тот момент высокого, ни с чем не сравнимого наслаждения, которое они испытали в объятиях друг друга.