— О, Сашка, опять навеселе, — укоризненно произнесла она и тут заметила, что на этот раз, пожалуй, ошиблась.

— Это я с горя, — махнул рукой брат. — Все, Танька, хана мне. С работы вытурили и права отобрали.

— Правильно, а ты пей побольше, — сказала Таня.

Она была даже рада случившемуся. Она в последнее время жила в постоянной тревоге за брата. Он пил все больше и часто пьяный садился за руль.

— Это все она, стерва. Добилась-таки своего, — с угрозой сказал брат. — Ну, да она у меня попомнит. Накляузничала начальству.

Почему Александр Ракитин во всех своих бедах, напившись, винил жену и почему так жестоко вымещал на ней свою злость, он, протрезвев, и сам не мог объяснить. Он неплохо к ней относился, любил свою дочь, но, когда бывал пьян, на него что-то находило, как он потом объяснял своей сестре. Ирина же его слушать уже не хотела. Она и забыла, что он когда-то был другим — добрым и веселым парнем. Но Таня это помнила. Они выросли в семье, где пил отец, а мать работала с утра до ночи, и только от Саши Таня слышала ласковые слова. Он рано пошел работать, и первые игрушки и лакомства она получила тоже от него.

— Дай мне выпить, Танюшка, — жалостливо произнес он. — Я ведь знаю, у тебя всегда есть бутылка для хахалей.

Несмотря на ее протесты, он сам залез в тумбочку и, достав водку, отхлебнул прямо из горлышка.

— Все они против меня, все меня ненавидят. — Он стучал кулаком по столу. — Я их друзьями считал, а они меня с работы…

Таня была в ужасе от того, что ее и саму могут уволить с работы за дебош, который он может устроить ночью. А что утром об этом станет известно начальству, она не сомневалась. Ее обвинят в том, что она водит мужчин, нарушающих отдых творческой элиты.

— Сашенька, потише, не шуми, — увещевала она брата, отбирая у него бутылку.

— А, и ты меня ненавидишь, — сказал он и встал. — Одна доченька меня понимает и любит. Она одна у меня осталась. Я к ней поеду.

Таня была рада, что он уходит, но ей было не по себе. Как он доберется до дому в таком состоянии, что может учинить дома? Но удерживать его она не стала. То, что произошло, она теперь могла легко представить себе из детского лепета девочки Всегда бессловесно терпевшая побои, мать вступилась за дочь, на которую, как и на всех прочих, разобиделся пьяный отец. Таня в случившемся винила себя и рыдала и в милиции, и в больнице. Сдержалась только, когда вела девочку в садик.

— Пусть посидит дома, пока не заживет ссадина, — посоветовала воспитательница. — Она перенесла тяжелую психическую травму, ей лучше сейчас прийти в себя дома и не травмировать своими рассказами психику других детей. Малыши станут ее спрашивать…

Так Таня оказалась с девочкой на улице Она пять лет работала в ресторане дачного поселка и держалась за эту работу двумя руками. Может, зарабатывать в обычном баре она могла бы и больше, но ей очень нравилась культурная публика. Тане было уже двадцать четыре, и она мечтала выйти замуж за порядочного непьющего человека. Насмотрелась и на брата, и на отца и повторять судьбу своей матери или невестки не хотела. Творческие работники, конечно, тоже пили, и иногда даже напивались. Но и в таком виде они были вежливыми и обходительными. Правда, засматривались на нее в основном женатые мужчины, но ее это не сильно расстраивало — она знала, что у всех у них проблемы с женами, и надеялась, что рано или поздно кто-нибудь из них да разведется. С ее румяного миловидного лица с карими глазами редко сходила приветливая улыбка. Не случайно администратор Дома творчества, ведающий подбором обслуживающего персонала, оказавшись однажды в забегаловке при таксопарке, где работала Таня, понаблюдав за девушкой, пригласил ее на работу. В забегаловку Таню устроил брат, и она, разнося пиво и слушая матерщину, мечтала о сверкающем огнями ресторане, где она, нарядно одетая, в кипенно-белом фартучке с кружевами, будет обслуживать мужчин во фраках и разодетых дам. И однажды Мужчина во фраке, но без дамы, влюбится в нее, и она будет посещать этот же ресторан, но уже вместе с ним, сама разодетая, как эти дамы. Естественно, она согласилась на предложение администратора, не задумываясь. Она скороговоркой перечислила ему свой послужной список, хотя, кроме этой забегаловки, практически нигде не работала, упомянула самый модный городской ресторан, горячо уверяя, что сама ушла оттуда из-за назойливости одного клиента. Он прервал ее, сказав, что его это не интересует. Интересовало его только, замужем ли она и есть ли у нее дети. Получив два отрицательных ответа, он сказал, что это его устраивает полностью. Поначалу Таня очень боялась, что он уволит ее, узнав о ее отношениях с женатыми мужчинами: неженатые парни предпочитали своих подружек из дачного поселка. Но он лишь одобрительно подмигивал ей в ресторане, когда видел, как она, будто случайно, задевает бедром одного из своих любовников, ужинающего с женой. Среди товарок соперниц у Тани не было. Хотя они тоже были симпатичными, но мужчины явно предпочитали ее. Конечно, она хотела бы, чтобы у нее был один-единственный мужчина, она была воспитана братом в достаточно строгих правилах, но когда у нее появился поклонник, то ночами он почему-то рассказывал о не устраивающей его жене, с которой разводиться вовсе не собирался, и она, чтобы не упустить шанс, завела другого. Но и этот тянул.

Правда, сейчас ее мучили несколько иные мысли. Весь день она молилась, чтобы Ирина осталась жива. «Может быть, — думала она, — тогда Сашку не посадят!» И еще она не знала, как объяснить племяннице, что ей нельзя играть с детьми творческих работников. «Их мамаши раскудахчутся, когда увидят Власту, — думала она, — и побегут к администратору». Такой случай уже был однажды. Дочь кого-то из сотрудников играла с остальными детишками, и мамаша учинила скандал, уверяя, что ее ребенка могут заразить какой-нибудь инфекцией, начиная от глистов и кончая корью. Таня видела, что детишки не очень интересуют этих матерей, но рисковать не хотела.

— Я что, хуже их? Я плохая? — непонимающе спрашивала Власта, выслушивая ее объяснения. — Со мной нельзя дружить и любить меня?

— Нет, маленькая, ты хорошая девочка. Я тебя очень люблю. Но это другой мир, у них другая жизнь, и нам пока там места нет. Но скоро все изменится, вот увидишь, и ты сможешь с ними играть, — говорила Таня, мечтая о том, как выйдет замуж за творческого работника. — Поняла что-нибудь?

Власта, подумав, сказала, что поняла. Она и сама удивилась, когда увидела сегодня, как живут эти детишки. У них красивые модные родители, они смеются, обнимают друг друга и детей, вместе плавают. Они не дерутся и покупают детям игрушки. Добрые мамы Власту бы не удивили, ее удивила только веселость мам. Но у них были добрые и веселые папы! Этого Власта не видела никогда и не знала, что такое бывает. Она облегченно вздохнула, выяснив, что дело вовсе не в ней самой, а в существовании двух миров. И пообещала не подходить к тем детям никогда и ждать, когда все изменится.

Таня привела девочку в домик для обслуги, в свою комнату, и поняла, что существует еще одна проблема. Она дала Власте поиграть колоду цветных карт и, пока та отделяла карты с рисунками теть и дядь от карт с крестиками, сердечками, перевернутыми квадратиками и сердечками с треугольником, побежала по подружкам. Вернулась она с раскладушкой и большой картонкой, которую накрыла занавеской, соорудив самодельную ширму.

— Ну вот, смотри, как здорово, — сказала она весело и поцеловала девочку.

Немного тревожило Таню то, что девочка станет скучать по родителям и плакать.

— Ты не хочешь домой, Власта? — спросила она, глядя в широко расставленные, как у матери-эстонки, глаза племянницы, цвет которых был, как у нее самой и у ее брата, карий.

— Нет, мне с тобой лучше. — Девочка тряхнула льняными, как у матери, волосиками. Они разлетелись в стороны и снова упали на плечики.

— Вот и славненько, значит, плакать не будешь ночью, — радостно заключила Таня.


Роберт, подходя к даче архитектора Горшкова, страстно желал только одного: чтобы архитектор действительно оказался дома, а его жены там, наоборот, не оказалось. Он нажал кнопку звонка, но к двери никто не подошел. Он подумал, что звонок сломался, и постучал. От прикосновения дверь открылась — она оказалась незапертой.

Роберт, удивившись, вошел в холл и остановился, в который раз с восхищением осматривая изысканный авангардный интерьер. Он рассматривал устройство полукруглой лестницы, ведущей на второй этаж и состоящей из легких белых блоков причудливой формы, придуманных, как и все остальное, хозяином дачи, и великолепно смотревшихся на фоне синих обоев. Потом он услышал, как за одной из закрытых дверей что-то упало. Он знал, что за дверью находится мастерская, и, постучав, но не дождавшись ответа, все-таки вошел. Посреди комнаты стоял кульман. Архитектору нравилось такое расположение рабочего места. Когда он работал с цветом, он ставил доску горизонтально, и краски не стекали вниз, пока сохли, а он мог подойти к доске с любой стороны. Сейчас доска стояла именно горизонтально, а на ней возлежала обнаженная Женя, мило ему улыбаясь. Роберт на мгновение замер, глядя на нее. Впрочем, лишь от неожиданности. Он не стал бы ее разглядывать — столько раз видел. Вдруг ему показалось, что на него кто-то пристально смотрит, помимо Жени, со спины. Он резко повернулся. От окна отпрянула чья-то фигура. Роберт голову мог дать на отсечение, что это Виктор. А если и не он, все равно через десять минут станет все известно — творческие люди жить не могут без сплетен, особенно артисты и писатели. Надо же было Жене расположиться именно в мастерской, с большими стеклянными окнами, на самом виду у любого, кто проходит мимо дачи. Если она не может иначе, то могла бы выбрать место потемнее.

Резко повернувшись, он вышел из мастерской.

— Роберт, не уходи, ведь я тебя люблю, — раздалось ему вслед.

Это не было для него новостью. Если бы она крикнула: «Я тебя ненавижу», он бы, пожалуй, от неожиданности остановился. Он привык слышать эти слова любви из ее уст в последние пять лет и не остановился, а поспешил побыстрее оказаться на улице — пока их не увидел еще кто-нибудь. Конечно же, как он и ожидал, никого возле дачи не было. Роберт шел домой, раздосадованный на самого себя. Именно подобной выходки со стороны Жени он опасался, когда шел сюда, и все же попался, как последний идиот. Он злился на себя, а не на нее. Что с нее взять? Безмозглая писдочка. А вот ему следовало быть на чеку и догадаться. Неужели архитектор оставил бы дверь открытой и не стал бы отзываться на звонки и стук? Она ловко заманила его, но не смогла обмануть мужа, и тот, видя, как они беседовали на пляже, а потом она одна пожелала пойти домой, конечно же, обо всем догадался и пришел удостовериться. Теперь опять придется объясняться и оправдываться В который уже раз… за пять лет.

Роберт немного успокоился, когда пришел к себе и стал укладывать дочку спать. Он рассказал ей на ночь новую сказку, написанную матерью, и девочка уснула, несмотря на стук машинки, доносившийся даже в детскую спальню. Она к нему привыкла. Мама писала очень много и сейчас сочиняла очередную сказку.

Он заботливо подоткнул одеяло, чтобы девочка не раскрылась во сне, и прошел в комнату к жене. Она, прищурившись и сморщив носик, азартно стучала своими хорошенькими пальчиками по клавишам.

— Милый, пожалуйста, не сегодня, я хочу допечатать сказку. Может, завтра отдам в редакцию. Буду сидеть всю ночь, — сказала она.

— Нет проблем, — легко сказал он и, улыбнувшись, поцеловал ее в макушку, а потом пошел проявлять отснятую днем фотопленку. Он проявил и высушил пленку, зарядил ее в фотоувеличитель, когда в дверь комнаты постучали. Он повернулся и вздрогнул. На пороге, прислонившись к косяку, стоял Виктор. Его глаза были такими несчастными, а в свете красной лампы он казался еще страшнее.

— Виктор, я… — начал было Роберт.

— Что, готовишься к конкурсу? — прервал его Виктор, кивнув в сторону фотоувеличителя.

— Да, сегодня снимал детей, — облегченно вздохнул Роберт. Кажется, на этот раз объяснения не будет.

— Дерзай, ты ведь самый талантливый фотограф в городе, — усмехнулся Виктор. — Так, кажется, говорят милые дамы?

— Виктор, ну зачем ты так? Не надо, я… — Роберт смутился. — Ведь ты же знаешь…

— Я-то знаю. — Архитектор смотрел на него и думал, что хотя Роберт и старше его на два года, но выглядит моложе лет на десять, и волосы у него густые, а у него самого они катастрофически редеют, и даже смущение ему к лицу, да и вообще… и, кажется, это главное, именно это. Он нахмурился и замотал головой, чтобы отогнать неприятные мысли.

— Ну, ладно, оставим это, покажи, что тут у тебя. — Он подошел к столу.

Роберт был почти счастлив, что разговор вроде бы свернул в безопасное русло.