— Я знаю, что ты заходил, — мимоходом сообщил Виктор, и фотограф насторожился.

— Давай попробуем вот этот кадр, — вдруг предложил Виктор.

Роберт сел за увеличитель.

— Недурно, совсем недурно, — бормотал архитектор, удивленно разглядывая, как на фотобумаге, плавающей в ванночке с проявителем, появляется изображение девочки на подоконнике. У девочки были перепутанные длинные светлые волосенки, ссадина под глазом. Во рту она держала палец, а в глазах было что-то, заставляющее задержать на ней взгляд. — Есть в ней что-то такое… эротическое. Как тебе удалось подметить это в ребенке?

Роберт молчал. Затрагивать такую тему ему сегодня не хотелось совсем, тем более с Виктором.

— Готово, — Виктор, не дождавшись ответа, поддел пинцетом лист и переложил его в фиксаж.

Роберт вставил в распрямитель новый чистый лист и сфокусировал на нем следующий кадр — портрет мальчика. Он отработанным движением переложил готовый лист в проявитель и занялся третьим кадром, а архитектор все молчал, стоя у него за спиной. Роберту было как-то не по себе, и он повернулся к другу, забыв о том, что засвечивает под лампой увеличителя бумагу — он не поставил красный фильтр, — и ему стало еще больше не по себе, когда он увидел, что Виктор, склонившись над ванночкой, внимательно, словно видит впервые, разглядывает крупное, во весь лист, лицо Альберта.

Он так долго вглядывался в фотографию, что она стала темнеть, передержанная в проявителе. Роберт хотел сказать ему, чтобы он бросил ее в фиксаж, но не смог. Когда лист почернел, архитектор поднял на него глаза, и от его взгляда Роберту захотелось отвернуться.

— Не отворачивайся, — скомандовал Виктор.

Роберт повиновался.

— Ничего общего, — бормотал архитектор, пристально глядя на Роберта. — Если не видеть цвета глаз и волос. Но подумаешь, редкость, темные волосы. — Он провел себя рукой по голове. — Да и синие глаза не такое уж чудо.

Роберт послушно сидел, не двигаясь, лишь только сжимал ладони в кулаки, каждым из которых мог бы запросто убить тщедушного Виктора. Но он только матерился про себя, пока Виктор с такой же внимательной настороженностью, как только что лицо сына, разглядывал его лицо.

Роберт опять винил лишь себя за то, что позволил втянуть себя в эту унизительную историю. Чтобы не запрезирать себя окончательно, он сам затронул тему, которая его пугала.

— Кто тебе сказал, что я заходил на дачу, — досчитав до трех, чтобы решиться, спросил он.

— Я сам видел, — мрачно ответил архитектор.

— А с Женей ты разговаривал? — Роберт не представлял, что сделал бы с женой, если бы она поступила так же.

— Да, я зашел к тебе от нее, — сказал Виктор.

У Роберта мелькнула страшная мысль, что тот убил ее.

— И что? — спросил он с опаской.

— Тебя интересует, не сделал ли я с ней чего-нибудь? — невесело засмеялся Виктор. — Чтобы успокоить тебя, скажу. Я проделал с ней то, на что она и рассчитывала, укладываясь на кульман.

Роберт расхохотался, но оборвал смех под взглядом Горшкова. Он ничего не понимал и чувствовал себя полным кретином.

— Но… — начал было он.

— Хочешь меня спросить, почему я не вошел? И почему ты не видел меня, когда вышел на улицу? — Архитектор читал его мысли. — Я ушел к женщине, которая любит и понимает меня. Мне нужно было успокоиться. А потом вернулся к жене. Если ей так хотелось трахаться, то почему бы не со мной?

«Надо же, кто-то его понимает», — подумал Роберт.

Когда Виктор ушел, была глубокая ночь. Но Роберт не мог уснуть. Ему нужно было снять напряжение от общения с этой четой Горшковых. Он встал и, постояв нерешительно у двери Роксаны, прислушиваясь к стуку ее печатной машинки, вышел на улицу и отправился к женщине, которая тоже любила и понимала его и при этом не была замужем.

Она, даже если и была чем-то занята, всегда оставляла свои занятия, когда он приходил, с ней можно было быть самим собой. Он пропустил вслух крепкое словечко, увидев, что в ее комнате появилась в углу картонная ширма, и сообразив, что за ней спала девочка. Он хотел было уйти и напиться, но женщина задержала его, уверяя, что девочка крепко спит и не проснется, даже если стрелять из пушки. Она так любила его в эту ночь и была с ним так нежна и ласкова… Это было именно то, чего ему хотелось.


Малыши дачного поселка работников искусств уснули в этот вечер под новую сказку детской писательницы Роксаны Сафроновой-Вершининой. Роксана подарила их родителям за ужином в ресторане по тоненькой новой книжке с автографом, только сегодня полученной из издательства. Сказка называлась «Маленькая принцесса». Алику прочла ее бабушка, на даче которой он жил отдельно от родителей. Дане и Дине — мама, думая о том, что скоро укладывать детей будет гувернантка, сама же она в это время будет купаться с мужем в теплой вечерней воде, стараясь попасть в лунную дорожку, как известно, приносящую влюбленным счастье. Лолите сказку прочел папа, сообщив, что она и есть Маленькая принцесса. Власта на этот раз тоже не была исключением из общего правила. Сказку ей прочитала тетя Таня. Ей книжку подарил муж писательницы, сказав, что видел ее девочку и был ею очарован.

Власте сказки на ночь рассказывали не часто — маме обычно бывало не до этого. А если она и рассказывала, то это были сказки, которые девочка давно знала. Например, про Колобка или Красную Шапочку. А то, что прочла ей тетя Таня, было так интересно — про Маленькую принцессу. Она жила в королевском замке, и все любили ее. Ей пришлось пройти через очень страшные испытания, когда на нее ополчились Зло и Ненависть. Власта от волнения всякий раз, когда принцессе бывало особенно трудно, засовывала в рот палец, забывая, что это нехорошо. Но в самый ужасный момент, когда принцессе, казалось, уже не спастись, ей на помощь приходила Любовь. Она поселялась в сердце какого-нибудь человека, и он шел выручать принцессу. Власта облегченно вздохнула на последней фразе, где все закончилось хорошо — Зло и Ненависть победил самый отважный, сильный и добрый человек, вернув миру Любовь, которой прежде приходилось прятаться, кочуя из сердца одного человека в сердце другого, чтобы ее не нашли коварные злые силы. Успокоенная, она моментально уснула, и ей приснилось, что Маленькой принцессой была она сама. А люди, приходящие ей на помощь, — мама, воспитательницы, тетя Таня. И еще ей снилась бесстрашная девочка с пляжа, отважно сражающаяся со Злом.

Несмотря на то, что дети происходили из разных семей и воспитывались по-разному, переживания их были схожими. И сны им снились в ту ночь на одну тему. Лолита в образе Маленькой принцессы видела себя, а в образе отважного человека своего папу. Дане и Алику снилось, что сильными, добрыми и бесстрашными были они. И они спасали окончательно Маленькую принцессу, принося ей Любовь и Счастье навсегда. Конечно, Маленькая принцесса каждому виделась по-разному. Только Динке снился сон, не имеющий никакого отношения к сказке. Сказка ей не понравилась — у Маленькой принцессы не было брата, а значит, к ней самой она никакого отношения не имела.

Таня Ракитина, уложив девочку, еще долго не ложилась. Всякий раз, когда она нечаянно что-то роняла на пол или слишком шумно отодвигала стул, она подбегала к ширме, где спала Власта, и проверяла, не разбудила ли ее. Но девочка сладко посапывала, то улыбаясь во сне, то хмуря бровки. Поэтому, когда в дверь негромко постучали и в комнату вошел ее любовник, она с чистой совестью уверила его, что девочка ничего не услышит. Она не была образованной, не могла бы поговорить с ним на те темы, на которые могла поговорить с ним его жена, но она интуитивно понимала каким-то женским чутьем, что нужно ему, и была такой, какой он хотел ее видеть, хотя ей было совсем не до него. Сегодня рано вечером к ней уже приходил один ухажер. И она тоже не отказала ему, умело изображая страсть, делала заинтересованное лицо, выслушивая его жалобы и проблемы, удрученно качала головой и кивала, соглашаясь, хотя голова у нее была забита своими проблемами, которые были куда сложнее смешных «проблем» этих мужчин. Но она так хотела замуж… чтобы хоть часть своих проблем переложить на чьи-то плечи…

Власта моментально проснулась в ужасе, когда свет из коридора проник сквозь щель ширмы и осветил ее лицо, и она услышала нехорошее слово. Одно из тех, что слышала от отца. Она не реагировала на грохот и стук, производимые Таней, но тут природный инстинкт самосохранения сработал сразу, откликнувшись на выработанный условный рефлекс. Она немного успокоилась, когда увидела, прижавшись к щели, что вошел папа девочки в красном купальнике. Этот дядя показался ей добрым, и он подарил ей книжку про принцессу. Сегодня уже приходил один дядя, и тетя Таня выставила ее за дверь, в коридор, вручив прыгалку и сказав, чтобы она из коридора не уходила никуда. Она послушно скакала, пока не услышала за дверью шум, а потом стон. Что это значило, она знала. Дядя бьет ее тетю. Это было для нее рядовым явлением, только теперь сердце замирало от жалости к тете Тане, как раньше — к маме. Когда дядя вышел из комнаты и протянул к ней руку, она инстинктивно присела, думая, что он стукнет и ее, но он погладил ее по голове и ушел. Тетя Таня не плакала, когда она вошла. Она сидела на кровати, облокотясь о стол и подперев щеку рукой, как делала мама. А потом прижала к себе Власту и заплакала. Власта не сомневалась, что плачет она из-за нехорошего злого дяди.

Когда пришедший дядя, казавшийся ей добрым, бросил ее тетю на кровать, зачем-то раздевшись, отчего происходящее было еще страшнее, и навалился на нее, а она стонала и извивалась под ним, стараясь защитить себя, Власта поняла, что добрых и хороших дядь не бывает. Как бы они ни притворялись, они все такие же, как ее папа. Она кусала палец, чтобы не закричать от страха, и еще долго потом не могла уснуть, даже когда дядя ушел. Утром, когда тетя Таня убежала на работу, заперев ее в комнате и, чтобы она не скучала, сунув ей опять колоду игральных карт, она порвала на мелкие кусочки всех нарисованных дядь.

— Что ты наделала, Власта! — охнула забежавшая проведать ее тетя Таня, разглядывая разбросанные по полу обрывки того, что раньше было вальтами и королями. — Ты зачем испортила карты?

— Сволочи это мужичье, — ответила Власта маминой фразой с маминой же интонацией.

— Знаешь, Власточка, — собирая с полу мусор, вдруг сказала тетя Таня. — Я и сама начинаю так думать. — И продолжила, вроде бы обращаясь к девочке, но разговаривая сама с собой: — Вчера говорил мне, что и такая она и сякая, а сегодня за завтраком так и кружит вокруг нее. А меня словно нет.

Власта внимательно слушала, радуясь, что ее не наказали за разорванные карты, но ничего не понимала, как ни старалась.


В шестом «А» колледжа искусств, созданного с благородной целью — чтобы юные дарования могли развивать свои таланты, шел урок физкультуры. Учительница, миловидная стройная женщина лет тридцати, Наталья Сергеевна, передвинула алюминиевую планку на пять сантиметров выше нормы, положенной для двенадцатилетних учеников. Она была хорошей учительницей, прошедшей огромный конкурс, чтобы получить эту высокооплачиваемую должность в престижном колледже. Преподавать физкультуру детям из творческих семей, где к спорту в лучшем случае относились снисходительно, было делом нелегким, но Наталье Сергеевне удавалось их заинтересовать. Сейчас они в полном составе — пять мальчиков и пять девочек шестого «А», одетых в одинаковую форму — красные футболки, белые спортивные трусики с красными лампасами и белые кроссовки, — учились прыгать в высоту. Девочки уже давно сошли с дистанции, уселись на длинной лавочке, расположенной вдоль стены спортзала, и болтали. Мальчики их пока не интересовали, и они не следили за их прыжками, хотя победителю и был обещан приз. Никто не знал, какой, но все увлеченно соревновались. Наталья Сергеевна подумала, что нужно было бы выделить двух победителей — среди девочек и среди мальчиков, потому что в этом возрасте девочкам соревноваться с мальчиками уже невозможно. Но она отвергла эту мысль. Маленькие эмансипэ эмансипированных мам, соперничающих с мужчинами в творчестве, были воспитаны на идее равенства полов и ни за что не согласились бы с ее предложением.

Мальчики подпрыгивали на месте от нетерпения, каждый ждал, когда она назовет его фамилию. Вызывала она их не по списку, а по понятным только ей соображениям. Один за другим ребятишки сходили с дистанции, сбивая планку, и отправлялись на ту же лавочку у стены. Только, в отличие от девочек, они внимательно следили за оставшимися. Оставались только двое.

— Горшков, — вызвала одного из них учительница.

Мальчик приготовился к разбегу. Он стоял, откинув назад голову с давно не стриженными темными волосами, которые, по-видимому, редко знавали расческу, и пристально мерил глазами расстояние до планки и ее высоту, рассчитывая прыжок. Его футболка, выбившаяся сзади из испачканных трусиков с оторванной полоской лампас, была скорее розовой, чем красной, от того, что он носил ее не снимая, и она выцвела от дождя и солнца на открытых стадионах города, была мятой и порванной, и если на кого-то девочки иногда и поглядывали, то не на него. Только учительница понимала, какая у него ладная спортивная фигурка, какие красивые черты лица и какие чудные синие глаза. «Пройдет немного времени, — думала она, — и эти девчонки будут сходить из-за него с ума». Мальчик тяжело дышал, глядя на планку. Он не мог не победить и боялся поражения.