Татьяна Дубровина - Высший пилотаж

Но что это? Гармонию нарушило какое-то чуждое вмешательство. Будто один из слушателей концертного зала в самый разгар романтического скерцо вдруг взревел от боли, а потом начал отчаянно чихать и кашлять. Причем этот больной слушатель гигант: столь оглушителен его рык.

Маше стало страшно. Сердце сжалось от непонятного предчувствия. Музыка переродилась во что-то иное, неведомое. В небе словно хрипел и задыхался раненый дракон, однако сквозь тяжелую завесу туч ничего не было видно. А неизвестное всегда пугает вдвойне.

А потом зверь внезапно смолк. Девушку вовсе охватила жуть: несмотря на то что гром гремел как прежде, ей отчего-то показалось, что наступила полная тишина.

Мертвая тишина. Тишина смерти.

Тогда-то оно и появилось — крылатое чудовище, падающее на землю. Оно было с четырьмя крыльями — по два с каждой стороны. Снижалось оно судорожными рывками, будто в агонии, и… направлялось прямо в Машину сторону.

«Что делать? Наверно, лучше всего рухнуть ничком и прикрыть голову руками… Господи, это ничего не даст, я по сравнению с ним просто жалкий мышонок». Маша с ужасом почувствовала, что она бессильна что-либо предпринять. И сдвинуться с места не может: руки и ноги не слушаются, словно в каталепсии.

Но тут раздался очередной раскат грома, и в тот же миг дракон соприкоснулся с землей. Девушка услыхала хруст, треск и лязг, и крылья с правой стороны обломились, точно фанерные.

Он не долетел до нее, слава Богу! Не добрался, не уничтожил!

Схлынул заполнивший сердце страх, и появилась возможность мыслить трезво. Да ведь это самолет! Небольшой, одноместный. А она-то нафантазировала…

Еще одна вспышка молнии в небе — и точно такою же молнией ожгла новая тревожная мысль: «Летчик!»

В кабине должен находиться человек. А что, если упавший самолет сейчас взорвется, как это всегда происходит в фильмах о войне?

— Надо успеть, — выкрикнула она вслух, сама себя подбадривая, и кинулась к месту аварии.

Намокший подол платья мешал бежать, толстая коса била по спине, как кнут, а в голове звучали возбужденные голоса, которые спорили между собой: «Дура! Взорвется — ты тоже погибнешь. Поворачивай назад!» — «Бросить человека на произвол судьбы? Никогда». — «Ты его даже не знаешь. Может, он не стоит твоих усилий». — «Наплевать! В любом случае я обязана его спасти». — «А если он самоубийца? Если ему жизнь не мила? Если он нарочно?» — «А если нет?» — «Остановись, не рискуй!» — «Замолчи!»

Маша отмахнулась от этой болтовни, будто не имела к ней никакого отношения.

Вот она уже коснулась обломков крыла. Они торчали, острые, искалеченные, действительно напоминая сломанные ребра ископаемого дракона. Но по ним, как по перекладинам шведской стенки, можно было вскарабкаться наверх, к пилоту.

Кабина оказалась открытой: ни потолка, ни окон. Это хорошо: не придется высаживать стекло или вскрывать дверцы.

Летчик, в кожаной куртке, прилегающем шлеме и защитных очках, был неподвижен. Он неестественно изогнулся, привалившись плечом к спинке сиденья, а рука его крепко сжимала рычаг управления.

Жив или мертв?

Сейчас нет времени выяснять это. Главное — разжать его мертвую хватку. Наконец это получилось, хотя и стоило Маше немалого труда.

Скорей, скорей! Возможно, до взрыва остались считанные мгновения. А человек оказался большим и тяжелым, на себе его отсюда, с верхотуры, не вытащить.

Девушка, напрягшись, перевалила тело пилота через дверцу, и оно безжизненно плюхнулось на мокрую землю, точно куль с мукой. Некогда было размышлять о том, больно ему или нет. Пора было спасаться самой.

Пару секунд все же помедлила. Уговаривала себя: «Тут не так уж высоко. Совсем не высоко. Ну же!»

Зажмурившись, прыгнула. Больно ударилась крестцом.

Ухватив летчика под мышки, поволокла его прочь. Настойчиво, метр за метром. Его обмякшее тело оставляло в вязкой почве широкую колею.

Трудно. И спина болит. Но разогнуться нельзя. Нет у нее на это времени. Нет у нее на это права.

Она уже дотащила потерпевшего до конца поля, когда взрыв все-таки раздался. Похоже, он был не таким уж сильным. Или это шум дождя, мощный, как аплодисменты, заглушил его? А может, так громко стучало Машино сердце?..

Он лежал перед Марией, незнакомый и загадочный, неведомо откуда прилетевший мистер Икс. В защитных летных очках, точно в карнавальной маске. Кто он? Каков он?

А главное — жив ли он?

Дождь струился по его щекам и подбородку, создавая иллюзию мимики. Но кажется, лишь иллюзию.

Маша содрогнулась: а что, если она возится с трупом?

Непослушными руками расстегнула летный шлем, отщелкнула верхние кнопки на куртке. Открылся ворот кипенно-белой футболки, неестественно чистой на фоне глины, по которой они ползли.

«Хорошая, наверно, у него жена, — с горестным одобрением подумала Маша. — Заботится. Стирает, следит. Как же она будет горевать, если он…»

— Эй! Эй! Вы живы или нет? — Понимала, конечно, что вопрос глупейший, однако прикоснуться к телу было страшновато: вдруг оно окажется холодным?

В свои двадцать шесть Маша никогда не видела смерть вблизи. Правда, в детстве ей пришлось однажды похоронить голубя, попавшегося в когти их кошке. Даже это было шоком для нее. А тут — человек.

Но делать нечего. Затаив дыхание, приложила ладонь к основанию его жилистой шеи. Рука окоченела и почти потеряла чувствительность. Хоть и не сразу, но сосредоточиться все же удалось.

Кажется, пульс есть! Есть или кажется?

Есть на самом деле, совершенно точно! Под ладонью теперь уже явственно ощущалось биение. И человеческое тепло. Даже — жар.

Жив!

Маша засмеялась вслух. Обошлось!

Страха как не бывало. Вместо него проснулось любопытство. Девушка сняла стягивавший голову пилота обруч очков, и спасенный преобразился. До этой секунды она возилась просто с «неким человеком». Теперь мистер Икс обрел индивидуальность.

Крупные и в то же время правильные черты лица. Брови вразлет. Немного впалые, идеально выбритые щеки. Бронзовая кожа, но это не природная смуглость, а загар. Наверное, там, на высоте, где он путешествовал на своем погибшем драконе, солнце светит ярче и загореть можно даже до наступления жары. Как на горном курорте.

Впрочем, хорошенький курорт: рискуешь упасть и сломать себе шею.

Маша сдвинула с высокого ровного лба толстый шлем: волосы у незнакомца оказались темными, блестящими и слегка вьющимися. Короткая стрижка, видимо совсем недавняя, открывала уши с ярко выраженной крупной мочкой. Маша почему-то всегда обращала внимание на форму ушной раковины у разных людей. У Антона Белецкого, к примеру, ухо заострялось кверху, как у рыси. Кисточку бы ему еще туда…

Поддавшись внезапному необъяснимому побуждению, она зачем-то тронула ухо незнакомца мизинцем. И сразу же отдернула руку, будто совершила нечто постыдное.

— Потерпи, симпатичный, — сорвалось у нее. Никогда не решилась бы Маша на подобную фамильярность, если б ее могли слышать. — Скоро доберемся с тобой… домой.

Дрова отсырели под дождем, и печку не растопить. Воду приходится греть на примусе. Страшно, что из-за случайной искры в деревянном доме может вспыхнуть пожар.

Но еще страшнее Маше оттого, что она осталась в доме наедине с незнакомым мужчиной, и что этот мужчина лежит на ее диване, и что он, видимо, в критическом состоянии, и еще — что он… так привлекателен.

Девушка сидела на краешке диванчика и держала руки над грудью пострадавшего, не решаясь до него дотронуться. Прямо как какой-нибудь глупый экстрасенс, делающий над пациентом пассы. А тут не пассы нужны, тут требуется оказать реальную первую помощь. Осмотреть, нет ли на теле ран, и по необходимости обработать их.

«Ну почему, почему я не могу себя заставить сделать это? — недоумевала она. — Ведь только что добиралась с ним до дома в обнимку, тащила на себе… Да что же я за недотепа такая, надо решиться наконец…»

Она заставила себя приподнять незнакомца за плечи и снять вымазанную глиной кожаную куртку. Футболка, такая идеально чистая спереди, на боку оказалась насквозь пропитанной кровью. Маша взрезала ее первым, что попалось под руку, — кургузыми садовыми ножницами.

Ожидала увидеть большую открытую рану, а на коже летчика оказалась лишь обширная ссадина посреди лилового кровоподтека. Видимо, пилот ударился при падении о низенькую дверцу или о рычаги своей ненадежной машины.

Зрелище чужого страдания заставило ее позабыть о своих девичьих комплексах. Стала ощупывать, не сломаны ли ребра. Мужское тело было таким поджарым и мускулистым, что ей сложно было понять, натыкаются ли пальцы на упругие мышцы или на кость, тем более что она имела весьма смутное понятие об анатомии.

Вот, кажется, какой-то непорядок. Провела ладонью по другой стороне тела. Да, так и есть, симметрия нарушена. Перелом? Похоже.

Больной приоткрыл глаза и застонал. Маша испуганно отпрянула.

Успела заметить: он черноглазый. В голове всплыло слышанное в детстве от детсадовской няньки: «Упаси меня от недоброго сказа да от черного глаза». Бабка была настолько суеверна, что над нею все смеялись. Тряслась от вида черных кошек, а осколки разбитого зеркала подметала зажмурившись, чтобы случайно не посмотреться в них.

Машенька никогда не была особо трусливой. Чего теперь-то, спрашивается, испугалась? Радоваться надо: человек пришел в сознание.

Но летчик уже снова впал в забытье. И Маша стала промывать ссадину.

Делала она это долго и тщательно, потому что… потому что затем предстояло осмотреть нижнюю половину тела. А для этого — снять с мужчины брюки.

Боже, как это трудно, как это стыдно! Да это же попросту невозможно.

Однако — надо.

«Он не мужчина, он больной. Не мужчина, а больной, — повторяла она как заклинание. — Больной, а вовсе не мужчина».

Пряжка ремня капризничала, не поддавалась. И металлическая пуговка казалась слишком крупной, не хотела пролезать в петлю. И застежку «молнию» заклинивало. Или движения Машиных пальцев были неверными?

Ну вот. Теперь потянуть штаны книзу — не за пояс, а за брючины. Для этого тут же придумалось оправдание: «Вдруг повреждены тазобедренные кости?» Хотя с такой же долей вероятности могла, к примеру, оказаться сломанной лодыжка.

Впалый живот подергивался от неровного дыхания. Узкие бедра прикрыты темно-синими плавками.

Девушка поспешно перевела взгляд ниже, к коленям, к накачанным икрам. Она даже балет ненавидела из-за того, что там танцовщики выступают в таких откровенно обтягивающих трико: подобный наряд казался ей верхом бесстыдства. А тут все «это» — рядом, и можно прикоснуться… Более того, надо бы приспустить плавки и осмотреть, не скрывают ли они еще какой-либо травмы. А самое ужасное то, что возникает низменное, вызывающее тошноту желание проделать это… пока незнакомец без сознания, пока никто не видит…

Хватит! Позорище-то какое!

Маша резко поднялась с дивана, прикрутила пламя примуса, поставила на водяную баню снимающий воспаление травяной отвар: календула, бессмертник, ромашка. Тщательно отмеряла дозы, долго перемешивала все ложечкой, чтобы перестать думать о запретном, постыдном.

Раненый, точно почувствовав, что она отошла, заметался, забормотал что-то невнятное, принялся шарить рукой по краю постели.

Пришлось опять склониться над ним, и Мария с испугом увидала, что его загорелое лицо резко побледнело до безжизненного серого оттенка, внезапно выступили капли пота.

Вспомнились описания смерти из прочитанных книг. Почему-то там часто подчеркивался именно этот момент: как человек в агонии делает судорожные хватательные движения.

— Нет, нет! Ну пожалуйста, нет, — умоляюще произнесла она, как будто больной мог ее услышать.

Надо было срочно вызвать врача. Доморощенное лечение могло оказаться для раненого смертельным. Кто знает, что у него пострадало от удара помимо сломанного ребра?

Почта и телефонный узел находились только возле станции — это через весь поселок, да еще пару остановок на местном автобусе, который и в нормальную-то погоду ходит изредка, нарушая расписание… Сколько времени займет у нее дорога туда и обратно? Часа полтора? Два?

Нет, надолго оставлять пострадавшего в одиночестве нельзя.

Тогда… Антон? У него есть телефон с московским номером. Сосед хвастался в прошлом году, как хорошо сработали его связи в верхах Академии наук: ему по блату проложили кабель.

Неприятно обращаться к Белецкому за помощью, однако другого выхода нет.

Еще раз глянула на больного: теперь тот весь пылал. «Да, надо», — подумала она. Вспомнила, что босоножки остались возле рухнувшего самолета: обратно она добиралась босиком, совсем забыв о них. Сунула ноги в старые резиновые сапоги. Что ж, как раз по погоде. Завернулась с головой в полиэтиленовую пленку для парника, шагнула к порогу. Распахнула дверь.