Мои оправдания становятся неубедительными, поэтому я заканчиваю приготавливаться к тому, чтобы поехать и рассказать Пику новый план — план, который впервые оставит его без меня. Вина из-за этого гложет меня. Как сказать мужчине, который, вероятно, любит вас, и который последние двадцать лет был вашим защитником, что больше вы не будете вдвоем? Что вы влюбились и хотите быть с другим человеком?

Мы с Пиком всегда были вместе, всегда честны друг с другом до недавней поры. Я сказала ему, что не люблю Деклана, но знала, что он раскусил меня. Раскусил раньше, чем даже я осознала, что люблю Деклана. Я знала, что заботилась о нем, что он был другом, к которому меня влекло, но я еще не осознавала, что влюбилась в него. Хотя Пик уже знал это, настолько мы с ним связаны. Домофон звонит, когда я натягиваю на себя свитер, и когда я отвечаю, на том конце трубке Мануэль произносит:

— Миссис Вандервол, простите, что отвлекаю вас, но тут джентльмен говорит, что он ваш кузен.

— Что? — спрашиваю я, задаваясь вопросом, кто, черт побери, внизу, и затем я слышу легко узнаваемый голос Пика:

— Чувак, просто запусти меня.

— Да, пожалуйста, Мануэль, — быстро произношу я, когда необузданный страх разрастается во мне. — Пропустите его.

Мои нервы натянуты до предела, и я задаюсь вопросом, какого хрена приехал Пик. С самого начала мы договорились, что не будем пересекаться за пределами Джастиса, поэтому, когда я иду в коридор и жду его стука, я пытаюсь собраться с мыслями и подготовить себя к тому, что собираюсь рассказать ему. Когда раздается стук, я открываю дверь и затягиваю его внутрь, выплевывая:

— Какого хрена ты здесь делаешь?

Но он не встречается со мной глазами, вместо этого его взгляд обследует комнату, рассматривая дом, в котором я жила последние четыре года.

— Святое дерьмо, — бормочет он. — Так вот где жила ты, пока я гнил в том ржавом куске дерьма.

— Пик, что ты здесь делаешь? Ты сумасшедший? Что если бы Беннетт был дома?

— Расслабься, Элизабет. Я сидел все утро на улице и ждал, когда этот придурок свалит, — говорит он, проходя мимо меня и направляясь в столовую. — Итак… — начинает он, позволяя словам повиснуть в воздухе, проводя пальцем по столу из вишневого дерева, — … где ж, твою мать, ты была весь прошлый месяц? — его слова пропитаны горечью.

— Прости. Я про..

— Только не ври. Ты сказала, что Беннетта не будет в городе, и все же ты так и не приехала увидеться со мной. Почему?

— Пик, пожалуйста, — дрожащим голосом говорю я, пока мурашки бегут по трясущимся рукам, я напугана тем, что собираюсь сказать.

— Пожалуйста, что? Что, мать твою, происходит с тобой, Элизабет? — кричит он, его голос отражается в открытом пространстве, и он ударяет кулаком по столу. — Раньше ты прибегала ко мне, как только Беннетт уезжал, просила мой член, но теперь, когда я показался, воротишь носом.

— Почему ты кричишь на меня? — визжу я.

— Потому что у тебя было задание, и ты не выполнила его! — он обходит стол и направляется ко мне, но когда подбирается ближе, я делаю шаг назад. — Почему дело еще не закончено?

Мой пульс ускоряется, поскольку я боюсь рассказать ему все, и начинаю заикаться:

— П — п — потому что…

— Потому что, что? — шипит он, вперившись в меня взглядом.

С трудом сглотнув, я вытягиваю из себя слова:

— Потому что я хочу выйти из игры.

Он стискивает челюсть и начинает разжимать и сжимать кулаки по бокам. Он молчит минуту, прежде чем разрывает тишину и шипит:

— Что ты имеешь в виду под «выйти из игры»?

— Пик, пожалуйста, не злись на меня, — произношу я, пытаясь спокойно говорить.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что хочешь выйти из игры?

Я не могу… я не могу больше делать этого, — лицо начинает гореть, а глаза жгут слезы.

— Из-за Деклана, да?

— Мне очень жаль, Пик. Я никогда не думала…

— Ты для него лишь иллюзия, Элизабет, — перебивая меня, говорит он.

— Я люблю его.

Мое признание разжигает ярость в его глазах, и когда он делает еще один шаг ко мне, я делаю шаг назад, что еще больше злит его.

— И что дальше? Думаешь, он тоже любит тебя?

— Да, — выдыхаю я.

— Ты несешь чушь. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты так завралась, что веришь в эту фиктивную реальность. Но это все ложь, Элизабет. Это не реально.

— Это реально.

— Нет. Ты не Нина. Разве ты не видишь этого?

— А кто Элизабет? А? Я имею в виду… кто она на самом деле? Она — это я? — вопрошаю я, поскольку плотина прорывается, и слезы начинают стекать по щекам. — Потому что она не ощущается мной. Потому что она не должна быть мной! — я выкрикиваю слова. — Она существовала только из-за Беннетта.

— Так и есть, Элизабет!! — рявкает он. — Беннетт! Почувствуй эту долбаную ненависть! Он — причина всего этого! Не забывай то, что он сделал с твоей жизнью! С жизнью твоего отца!

И мой гнев присоединяется к его, за исключением того, что он облачен в маску печали и отчаяния, когда я кричу:

— Я знаю! Боже, я знаю, но не могу сделать этого. Я не могу так разрушить Деклана.

— К черту Деклана! Он пешка… Он всегда был пешкой, а ты… ты — королева!

— Но иногда королевы проигрывают.

— Но не ты, — уверенно говорит он, хватается руками за мои плечи, которые трясутся от всех эмоций. — Я не позволю тебе проиграть.

— Я уже проиграла, Пик. Я хочу выйти из игры. Я покончу с этим. Я разведусь с Беннеттом, и никто не узнает обо всем этом.

Его пальцы напрягаются на моих плечах.

— Ты не любишь его, — шепчет он, и я слышу каждую крупицу боли, которую он пытается скрыть, но я не могу лгать.

— Я действительно люблю его, — выдыхаю я, он быстро опускает голову, и тут же снова поднимает ее. Взгляд в его глазах становится равнодушным, и он делает пару шагов назад, отпуская мои плечи.

Его внезапная перемена поведения пугает меня, когда я наблюдаю, как он едва заметно качает головой перед тем, как задает вопрос:

— Ты что-то скрываешь от меня?

— О чем ты?

— Я говорю о том, что твоя рука не покидает твой живот уже пару минут, — говорит он, и когда я опускаю взгляд, я вижу, что моя рука лежит там, где он и сказал — подсознательно защищая то, что растет внутри. И внезапно, сердце опускается в пятки, оставляя меня крайне испуганной, когда я смотрю, как в его глазах появляется ядовитая ненависть.

Вы слышали о первом законе Ньютона, да? Тот, который гласит, что тело сохраняет свою скорость при отсутствии действия на него других тел? Этот закон нельзя опровергнуть, и поскольку игра набрала скорость, то мне придется познать катастрофические последствия этого закона.

— Пик, — произношу я, старясь успокоить его.

— Скажи мне, что я лишился гребаного рассудка. Что я не мыслю ясно. Что я…

Выставив перед собой руку, я пытаюсь выдавить из себя слова, и медленно произношу:

— Пожалуйста, Пик. Мне нужно, чтобы ты просто…

И затем он теряет над собой контроль, взрываясь как граната, кричит:

— Скажи мне, что ты, бл*дь, не беременна!!!!

— Пик! — кричу я, когда он грубо хватает меня за руки.

Его лицо становится красным, он выплевывает слова:

— Что же ты, мать твою, наделала?

— Ничего. Отпусти меня! — кричу я в панике, пытаясь освободиться от его хватки.

— Скажи мне!

— Да! — тут же кричу я, и он отпускает меня.

Он отворачивается от меня, цепляется руками за свои волосы, в то время как я стою, нервничая и ожидая его следующего шага. Он не поворачивается, когда продолжает говорить:

— Ты, черт возьми, беременна. Господи Боже. И этот ребенок не может быть моим, поскольку ты не трахалась со мной.

Я не поправляю его, потому что он думает, что я на очень маленьком сроке, что не совсем так. Этот ребенок легко может быть его. Он поворачивается ко мне, и взгляд в его глазах чертовски пугает меня. Я не вижу за ним Пика, только чудовищную версию того, кто может быть моим братом. И когда он начинает двигаться ко мне, все его тело напряжено, меня поражает страх.

— Все это закончится прямо сейчас. Я слишком много лет потратил на это, чтобы ты все испортила.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, начиная отступать от него.

И затем, будто все движения замедляются вокруг меня.

Его рука со сжатым кулаком поднимается вверх.

Я обнимаю руками живот.

Его кулак опускается вниз.

Я закрываю глаза.

Костяшки его пальцев врезаются в мою челюсть.

Он безжалостно наносит удар за ударом, и я безжизненно падаю на пол. Свет начинает угасать, мои крики уводят меня в темноту. Мои легкие сжимаются с каждым губительным ударом по животу, и я ничего не могу сделать, кроме как лежать здесь беззащитной перед этим монстром. Разрушающее пламя боли разгорается внутри, парализуя мое тело, пока я чувствую, как все ломается внутри меня. Мои крики замолкают, и всё исчезает, когда Пик как жестокий монстр снова и снова врезается своей ногой в низ живота, где растет чистейшая часть меня.

Перед глазами темнота, когда я улетаю в небытие. Я — пустая могила. Посмотрев наверх, я вижу темное небо, на котором мерцают алмазы. Тысячи. Нет больше боли, ничего нет в этом чистом, одиноком, гробовом молчании, пока я лежу здесь и пялюсь в черную дыру.

Желания.

Я могу бесконечно пересчитывать их вместе со всеми заездами, которые сияют надо мной. Но я не лежу на земле. Я ничего не чувствую, пока плыву в негативном пространстве. (прим. перев. — пространство между или вокруг объектов рисунка)

Где я?

Как я сюда попала?

И вдруг я вижу его. Моего старого друга. Он не меняется, и это постоянно питает отчаяние, которое следует за мной по пятам. Его зелено-желтое тело гармошкой ползет ко мне, и в этот момент я понимаю, что я такого же маленького размера, как и он.

— Я скучал по тебе, — произносит он с английским акцентом.

— Я тоже скучала, Карнеги.

— Где ты была?

— В аду.

— Поэтому ты вернулась? — спрашивает он.

— Я даже не знаю, как попала сюда, — говорю я ему.

— Возможно, кто — то понял, что тебе нужен небольшой перерыв от ада, — отвечает он с улыбкой и дергает головой вверх к небесам.

— Возможно, — шепчу я и перекатываюсь на живот. И затем я вижу, где я. Большие зеленые травинки тянутся вверх от земли. Гигантские деревья растут возле темной воды. Сверкающие огромные цветы освещены полной луной, распространяя ее свет по множеству красочных, экзотических цветов: розовых, оранжевых, желтых и нет ни одного лилового. И когда я опускаю взгляд, я вздыхаю в благоговейном трепете и осознаю, почему Карнеги не выглядит таким уж крошечным. Мое тело — труба розового и черного цвета, и когда я смотрю обратно на Карнеги, он смеется:

— Это захватывающе, правда?

— Я — гусеница, — изумленно произношу я. — Карнеги, ты видишь это?

— Вижу.

И затем все сходится. Я, наконец, понимаю. Я здесь… в волшебном лесу… и я гусеница, которая плывет по водоему, который кажется океаном, потому что я такая крошечная. Я начинаю смеяться, пока мы плывем на нашем плоту из листа кувшинки.

— Приятно видеть, что ты улыбаешься, — говорит он, когда я ползу по зеленому, огромному листу, упиваясь моей новой формой.

Ползая, я спрашиваю:

— Прошло много времени с тех пор, как я чувствовала себя свободной.

— Могу я задать тебе вопрос?

Хихикая, я сворачиваюсь в шарик, обнаруживая, что могу перекатываться. Я несколько секунд занята, играясь сама с собой, перекатываясь снова и снова, затем осознаю его просьбу и отвечаю ему:

— Да, конечно.

Я выпрямляюсь и подползаю к нему.

— Почему ты чувствуешь, будто была в аду?

Его вопрос немного приостанавливает меня, и я расправляю тело на листе кувшинки, затем говорю ему:

— Это всегда был ад, Карнеги. Но в последнее время этого стало слишком много.

— А что произошло недавно?

— Это длинная история.

— Оглянись вокруг, — говорит он неторопливо. — У меня нет ничего, кроме времени, его у меня бесконечность.

— Я понимаю, но рассказывать все, это не то, чего я хочу на данный момент.

— Тогда расскажи мне, что случилось недавно.

Я моргаю, затем поднимаю глаза к черному бархату неба, сияющим звездам, и говорю ему:

— Я влюбилась.

— Ах, любовь.

Он говорит так, будто познал вечную истину, поэтому я спрашиваю:

— А ты когда-нибудь был влюблен?

— Я? — он переспрашивает, смотря на водную гладь. — Нет. Я стал гусеницей, прежде чем испытать какую-либо сильную эмоцию. Но мне интересно, почему ты чувствуешь, что это ад.