– Если Ирочка не будет против.

– Ясно. Это мы уже проходили. Если бабушка Маргарита Ильинична не будет против, если Ирочка не будет против…

– Но, Маруся, ты понимаешь…

– Понимаю. Всегда была понятливая как… как… – Мария Петровна не нашла, с кем бы себя сравнить, махнула рукой и первой вышла из кухни.

3

Свидание с матерью Ирина пережила как острую фазу болезни, после которой чувствуешь слабость в теле и замедленность мысли. Ты еще окончательно не выздоровел, вирус сидит в тебе, и когда избавишься от него – неизвестно. Многие вирусы человек носит постоянно, до смерти.

Ирина ходила по вызовам, о матери конкретно не думала, но какой-то участок мозга, запасной мыслительный механизм, переваривал ситуацию. И выдал результат: надо сосредоточиться на главном. Оставить в покое драматические конфликты с правыми и виноватыми. Главное – затолкать мать в больницу и сделать операцию.

Вызовов было много, Ирина пришла в поликлинику только за полчаса до приема. В «неурожайные» дни между вызовами и приемом она успевала сделать закупки или даже заглянуть домой и приготовить ужин.

У Ирины не было знакомого оперирующего онколога, к которому можно направить мать.

А нужен, во-первых, профессионально достойный, во-вторых, способный принять ко вниманию психологический сдвиг Марии Петровны Степановой. Ясно, что просто по официальному направлению поликлиники мать в больницу не пойдет, да и неизвестно, у кого под скальпелем окажется. Ирина позвонила нескольким приятелям-коллегам с просьбой помочь найти хорошего онколога для ее дальней родственницы (папиллярный рак щитовидной железы, первая стадия). Объясняться с хирургом, рассказывать о маниях пусковицы придется самой.

За несколько минут до начала приема в кабинет вошла медсестра Верочка, поздоровалась и сообщила, что в коридоре девять человек, положила медицинские карточки на стол. Девять – это начало, потом подтянутся еще десятка полтора.

Верочка очень хороша. Красивая, симпатичная – не точно. Именно – хороша. «Молочной спелости девица», – говорил Павел. После родов или с годами Верочка определенно растолстеет, но сейчас у нее ладная фигурка, в последней перед ожирением стадии аппетитности. Добродушная и недалекая, двадцатилетняя Верочка имела только один недостаток, хотя, с другой стороны, его можно назвать и достоинством. Отчетливо на лице – в глазах и поперек лба словно крупными буквами было написано: «Хочу замуж!!!» С тремя восклицательными знаками. Верочка мечтала о семейном гнездышке, о голубцах и расстегаях для мужа, мечтала стирать и утюжить его сорочки, родить детей и тискать их, тискать… Верочка с наивной откровенностью, подчас напоминающей придурковатость, делилась всем этим с Ириной. Но попадались Верочке исключительно одноразовые кавалеры, как огня боявшиеся брака. Ира желала бы устроить судьбу девушки, но ее и Павла круг общения был для Верочки сложноват.

На каком-то празднике у них дома на Верочку положил глаз холостой приятель Павла. Сначала все шло как по маслу – парочка ворковала на диване. А потом приятель разразился громовым хохотом. Оказывается, он упомянул роман Акунина. Верочка, не любительница чтения, наивно спросила:

– Акунин – это друг Пушкина?

– Мы все друзья Пушкина, – рассмеялся молодой человек.

И не то чтобы отринул от Верочки, напротив – теснее прижался, но интерес к девушке, как было заметно, тоже испытывал одноразовый.

Ирина любила Верочку еще и потому, что девушка разительно отличалась от первой медсестры, с кем довелось Ирине работать. Врач и сестра на участке должны трудиться в тесной связке, и кто из них главный – спрашивать не приходится.

Но шестидесятилетняя Мария Петровна (кстати, полная тезка матери!) попортила Ирине много крови. Мария Петровна пользовалась участком, как своей вотчиной. Ей тут шили и вязали, доставали продукты и путевки. Врачи приходили и уходили, а Мария Петровна оставалась. Ирину она в грош не ставила.

– Зачем вы прописали Фомину, дом девять, квартира семь, инъекции?

– Да у него пневмония, нужно делать антибиотики.

– Не буду я ему делать! Третий этаж без лифта! У меня ноги отекают!

– Что значит – не будете делать?

– А то! В больницу его отправляйте или таблетки выписывайте!

Мария Петровна ходила на инъекции (с благодетельным видом) только к тем, кто приплачивал за уколы. Взять мазок у больного ангиной, чтобы исключить дифтерию, как полагается по правилам, она считала ненужной роскошью. Поэтому в свое время Павел поразился, когда при его очередной ангине пришла медсестра и сделала мазок.

– Большое спасибо! – поблагодарила ее Вероника.

– Устная благодарность равняется пятидесяти рублям, – ответила Мария Петровна.

– Заплати, – просипел Павел.

Ирина и Верочка не были фанатичными аскетами. Дадут Верочке десять рублей за укол – хорошо. Не заплатят – так ведь и не положено, это ее работа. Принесет старушка коробку конфет – понятно, что копейки от скудного бюджета отрывала, возьмут с благодарностью. И старушке приятно, и врачу с медсестрой. Не чурались гонораров, когда приходилось лечить приезжих, не москвичей. Вызовы к иногородним (приехал в гости друг, сват, брат и занедужил) не шли в зачет ежедневного плана, их государство не оплачивало. Тогда почему не взять плату за свой труд?

Есть тут и психологический феномен, о котором Ирина хорошо знала. Заплатит больной, подарок сделает – и выздоровление его быстрее и лучше идет. Человек беспомощен в болезни, вынужден полностью доверяться врачу, воля пациента парализована, а подарок или конверт с деньгами – проявление личной воли, залог успеха. Организм настраивается на выздоровление. Не нужны Ирине двадцать пять коробок конфет! И духи «Красная Москва» без надобности! Но она берет их с таким видом, будто в жизни не ела конфет, а о «Красной Москве» только и мечтала.

А Мария Петровна вымогала! Тянула из людей деньги. Не намекала, открыто говорила: «Платите!» Перед Восьмым марта, Новым годом тянулись больные с подношениями – конфетами, бутылками, конвертами. Мария Петровна заранее их обзванивала, Ирина пятнами стыда покрывалась. Это – ладно! Можно пережить. Конфликты вспыхивали, когда Мария Петровна отказывалась выполнять свои прямые служебные обязанности. И что с ней делать? Сестер не хватает еще больше, чем врачей. Зарплата мизерная, пенсионерок держат, пока они ногами передвигают.

Павел, посвященный в конфликт Ирины Николаевны и Марии Петровны, посоветовал жене: пиши докладные начальству. Слова к делу не пришьешь, а бумага – всегда аргумент. Ирине этот совет показался, мягко говоря, неинтеллигентным. Но однажды Мария Петровна особенно ее допекла, и Ирина настрочила докладную главному врачу. И пошло! Случалось в день по три докладных писать, будто завзятой кляузнице: «Довожу до вашего сведения, что медсестра Полякова М.П. отказалась…» Главврач докладные складывал и выговаривал обеим: Ирине – строго, Марии Петровне – ласково. Ирина ведь желторотый врач, а Мария Петровна – ветеран труда, тридцать лет в поликлинике.

Погорела Мария Петровна, когда Ирина находилась в декретном отпуске и в поликлинике отсутствовала. Уголовное дело! Мария Петровна опекала одну старушку, которая обещалась ей квартиру оставить. Витамины колола, таблетки приносила и продукты. Ирина старушку хорошо знала, потому что Мария Петровна через день записывала вызовы Ирине к этой бабуле. Лишний знак особого отношения, а Ирине делать нечего – надо идти на вызов, мерить давление и слушать угасающее сердце, лекарства те же. Бабуля умерла, Мария Петровна хотела вступить в права, но тут объявились прямые наследники, которые подали в суд на медсестру, использовавшую служебное положение, чтобы захватить квартиру. Главврач с перепугу заработал предынфарктное состояние, бедолага. Но сообразил: достал из стола папку с Ириниными докладными и предложил медсестре уволиться по собственному желанию. До суда не дошло. Хотя к Ирине, тогда кормящей матери, приходили, спрашивали, не выступит ли свидетелем. Она ответила решительным отказом. Докладные писать – неблаговидное занятие, а в суде выступать против пожилой женщины – это уж ни в какие ворота. Ира считала Марию Петровну личным врагом, кровопийцей и подлой особью, позорящей звание медика. Но правде надо смотреть в лицо: Мария Петровна желала получить квартиру не для себя, а для внучки, крайне неблагополучной девушки.

Конфликт с Марией Петровной стал для Ирины хорошей жизненной школой, выпускница медучилища Верочка, которую поставили на участок, – подарком Провидения. Безотказную, всегда готовую подменить коллегу с другого участка, Верочку любили в поликлинике. Медсестры корыстно пользовались добротой девушки и бескорыстно и активно мечтали выдать ее замуж за хорошего человека.

– Ирина Николаевна! – позвала Верочка. – Чей-то вы в окно так долго смотрите? Пять минут третьего, нажимаю?

– Нажимай! Верочка, я уже говорила, что счастлива работать с тобой?

– Ой, чей-то вы! – радостно вспыхнула девушка, давя пальчиком на кнопку, которая включает лампочку над дверью кабинета «Входите».

«Чей-то» имело у Верочки множество интонаций и заменяло в словарном запасе десятки выражений.

– Чистая правда! – заверила Ирина. Повернулась к вошедшему пациенту: – Здравствуйте! Садитесь. Ваша фамилия? Есть карточка?

До конца приема оставалось полчаса, когда пришла Стромынская. Не обращая внимания на пациента – старичка с артритными пальцами, сражавшегося с пуговицами на рубашке, – спросила:

– Сколько стоит пальто твоего мужа? Я своему тоже хочу, драповое черное и длинное.

– Вера, выпиши направления на анализы: кровь общий, моча, – диктовала Ирина, – и на УЗИ сердца. Не помню, – ответила она Стромынской. – А где ты видела Павла?

– Да только что в коридоре, он ведь от тебя шел.

«Обозналась», – подумала Ирина. Вытащила записную книжку, отданную матерью, и протянула Стромынской:

– Твоя?

– Моя. Откуда она у тебя?

– Степанова вернула.

– Все-таки она стащила, а мне врала, что не ее рук дело. Еще сказала, что я… но это ладно, – осеклась Стромынская, как человек, чуть не сболтнувший унизительную для себя информацию. Но после секундного колебания (обида пересилила соображения конспирации) все-таки выложила: – Эта грымза заявила, что не доверила бы мне клистир поставить. Представляешь? Мне! Врачу первой категории, с двадцатилетним стажем!

Ирина полностью разделяла точку зрения матери на профессиональные качества Стромынской, но вслух этого, естественно, произнести не могла.

– Послал тебе бог пациентку на участок! За какие грехи? – продолжала Стромынская. – Я от нее вышла, семью потами обливаясь.

«Получив конверт с деньгами, – мысленно продолжила Ирина, – и еще продукты прихватив. Достойная плата за получасовое заточение в туалете».

– Спасибо! Я пойду? – спросил старичок пациент, напуганный тем, что в его присутствии врачи перемывают косточки больным.

– Присядьте, – показала Ирина на стул, – мы еще не договорили. Я звонила в больницу, – обратилась она к Стромынской, – Краско умер, двусторонняя пневмония.

Стромынская не посчитала нужным изобразить печаль или раскаяние, пожала плечами и поведала то, ради чего пришла:

– Яу главного на завтра отпросилась на полдня, тебе мои вызовы запишут. Пока! Бывайте!

– Чей-то все гадины так хорошо устраиваются? – не стесняясь пациента, возмутилась Верочка, когда за Стромынской закрылась дверь.

Ирина перевернула карточку, прочитала на первом листе имя больного и обратилась к нему:

– Иван Александрович! Вам необходимо пройти обследования, по результатам которых…

Стромынская не обозналась. Она действительно видела в коридоре Павла, стремительно шагавшего, не ответившего на приветствие, в расстегнутом пальто.

Во искупление вчерашнего приступа ревности Павел решил встретить жену после работы. На подходе к кабинету Ирины его ноги вдруг отяжелели, а лицо окаменело. У стены стоял мужик и читал газету. Явно не пациент, явно дожидается Ирину. Отлично знакомая поза, сам так не раз стоял, отгораживаясь газетой от сидящих на лавке больных.

Павел прошел в конец коридора, изображая идущего по делу (какого лешего, для кого спектакль?), дернул закрытую дверь процедурного кабинета, развернулся и двинул в обратную сторону. Отчетливо услышал, как спросили «ухажера»:

– Вы последний?

– Нет-нет, я не на прием.

«Не на прием! Не на прием!» – пульсировала кровь в ушах. Кажется, кто-то поздоровался с ним, Павел не ответил. У гардероба нечаянно толкнул плечом женщину, прошипел сквозь зубы извинения, будто проклятия.

Выскочил на улицу, в лицо ударил морозный ветер, распахнул незастегнутое пальто. Холода Павел не ощущал. Он кипел, раскалился докрасна от гнева и ярости. Как чайник. «Я и есть чайник», – думал Павел, подставляя разгоряченное лицо ветру.

Вспомнились Ирины слова, не раз повторенные: «Ты обладаешь удивительной способностью заводиться с полоборота из-за пустяков». Она еще прибавляла: «Живем не тужим. Тишь, гладь, божья благодать. Вдруг – бах! Трах! Замыкание, искры во все стороны, пулеметная очередь, артиллерийская канонада, танковая атака! Окопы сровнялись с землей. Сдаюсь! Бери меня в плен! Только не стреляй, зачехли орудия!»