– Это я шимпанзе? Сама ты макака!

– Состоялся милый обмен любезностями.

– Да разве я только о себе? Хочешь, расскажу о своей подружке-француженке? Мария Луиза, попросту Марлиз, бизнесменша, хваткая, умная, образованная тетка, старше меня на десять лет.

– Выслушаю, если позволите измерить вам давление.

– Черт с тобой, меряй.

Ирина достала манометр, закрепила манжетку на плече Степановой, стала нагнетать грушей воздух.

– Марлиз знаешь как я расшифровываю? Марксизм-лесбеизм. Нет, у нее с половой ориентацией все в порядке. Но Марлиз – активистка французского феминистского движения. Нормально?

– Да, давление нормальное.

Ирина вытащила фонендоскоп из ушей, сняла манжетку.

– Оно у меня всегда нормальное. Те олухи царя небесного не знали, что написать, и тиснули традиционное – нестабильная стенокардия. А у меня вместо сердца пламенный мотор.

– Разденьтесь, пожалуйста, до пояса!

4

Марии Петровне так не терпелось поведать о своей заграничной подруге, что сопротивляться она не стала, сняла блузку и бюстгальтер.

Тело ее, как и ожидала Ирина, было не старчески дряблым, а крепко налитым. Груди отвисли, но не болтались спущенными шариками. Однако при близком рассмотрении молочные железы Марии Петровны Степановой выглядели неэстетично. Человека, далекого от медицины, могли бы шокировать. Обе железы были исполосованы множественными рубцами, хотя старыми и бледными, но заметно кривыми и уродливыми.

„Сколько же ей опухолей удалили? – мысленно поразилась Ирина. – Гроздьями росли? А в карточке ни слова“.

Зайдя Степановой за спину, Ирина слушала легкие. На приказы – дышите глубже, не дышите – Мария Петровна внимания не обращала, рассказывала:

– Марлиз недавно приезжала, и состоялся у нас с ней презабавный разговор. „Мари, – говорит она, – посмотри, что происходит с женщинами после сорока пяти“. – „Что с ними происходит? – отвечаю. – Вкалывают как шахтные лошади – все по тому же кругу ходят и лямку тянут“. – „Не скажи, – возражает она. – У нас в среднем классе, у буржуа, четкие тенденции прослеживаются. Во-первых, очень много женщин находят утешение в алкоголе. Пьют тайно или явно, тихо или со скандалами, но регулярно. У процентов десяти второе истовое материнство – внуками занимаются. Еще у десяти на уме только бизнес, эти получают удовольствие от делания денег. Остальные варианты: светская жизнь, тряпки, путешествия или, напротив, домашняя рутина – сериалы, лишний вес, сплетни. Некоторые находят утешение в интимной связи с молодыми садовниками, шоферами и прочей обслугой“. – „Марлиз, – спрашиваю, – а ты сама-то как решаешь проблемы переходного возраста?“ Она рассказала, я со стула свалилась.

Ирина развернула пациентку лицом к себе и стала слушать сердце. Болтовня Степановой мешала, отвлекала.

– Марлиз, до того как овдоветь, была исключительно примерной женой, матерью и бабушкой. Бизнес, семья, общественная деятельность – все с высшим знаком качества, аккуратно, четко и упорядоченно. И вот теперь эта Марлиз рассказывает мне, что, отчаявшись найти идеального спутника жизни, она составила его портрет из пяти любовников. Представляешь? Из пяти! Один – яйцеголовый, интеллектуал, у него не голова, а академия наук. Другой прекрасно умеет обращаться со внуками, и они его обожают, почитают как дедушку и вместе проводят уик-энды. Третий – постельных дел мастер. Четвертый – финансовый гений и партнер по бизнесу. А с пятым она танцует.

– Что делает? – переспросила Ирина, хотя должна была озаботиться сердечными тонами пациентки.

– Танцует. Увлеклась на старости лет бальными танцами. И этот пятый, таксист, между прочим, кружит ей голову раз в неделю в каком-то клубе. Как тебе наборчик?

– Мне нужно послушать ваше сердце в положении лежа. Пойдемте в комнату.

И так же, как Степанова час назад, не дожидаясь возражений, Ирина вышла из кухни и направилась в гостиную. Там показала рукой на диван:

– Ложитесь!

Степанова покорно легла. И продолжала допытываться, как нравится Ирине вакханалия старой французской феминистки.

– Помолчите! Три минуты помолчите! – потребовала Ирина, приставляя фонендоскоп к груди Марии Петровны.

Сердце у пациентки действительно было здоровым, стучало на зависть.

– О чем вы говорили? – деловым тоном поинтересовалась Ирина, подошла к столу и принялась писать в карточке.

– Ведь это еще умудриться надо шито-крыто все обставить. – Степанова одевалась. – Ай да Марлиз! Была у женщины в душе пустыня, а она вырастила на ней цветущий сад, наполнила жизнью каждый день своего существования.

– Враньем она их наполнила, – заметила Ирина, продолжая писать.

– Почему?

– Потому что врет всем – своим любовникам пятикратно. Детям и внукам врет, а знай они правду, перестали бы ее уважать. Себя обманывает, закрывает глаза на то, что ведет себя как попрошайка, у которого нет денег на обед, и он под благовидными предлогами по знакомым шатается, подкармливается. Все это у нормального человека вызывает брезгливость. Потому и надо прятать, скрываться, врать и барахтаться в болоте лжи.

– В тебе говорит возрастная зависть.

– Какая зависть? К кому? К вам, свихнувшимся на сексе старушкам, которые в нем допинг ищут, крови молодой? К вашим любовникам? Да они в лучшем случае используют вас. В худшем – представляют собой генетически негодный материал. Забирайте их себе, общество только спасибо скажет. Медаль выдаст, как санитарам леса, за то, что уводите из оборота бракованных особей. Вот такая биология, Мария Петровна. Не пытайтесь втянуть меня в дискуссию, предмет ее мне совершенно неинтересен. Как и ваш моральный облик, давно испорченный. Ставим точку и возвращаемся к проблемам вашего здоровья.

– Опять хамишь? Моралистка, значит? Это от незрелости и дамской глупости. Скулы от тоски не сводит? Чему поклоняешься: десяти заповедям, моральному кодексу строителя коммунизма или цитатнику Мао? И все-таки ты мне нравишься. Опыта чувств у тебя, конечно, нет. Парниковое создание с зачатками мыслишек.

– Не могу ответить вам взаимностью. Вы мне решительно не нравитесь как личность.

– И не надо. Я привыкла к тому, что люди меня с первой встречи воспринимают в штыки. Зато потом привязываются и любят неземной любовью.

– Слышала о ней от своих коллег.

– Давай, давай, иронизируй.

– Ну что вы! У меня с юмором плохо, это у вас замечательно! Только вам в голову могла прийти оригинальная идея вместо мочи сдать в лабораторию яблочный сок.

– Распознали-таки? И на том спасибо! Анализаторы хреновы! А тебе не надоело строить из себя железную леди? Заржаветь не боишься? Кроме железа есть еще и другие металлы, более благородные. Алюминий, например, уж не говорю о золоте.

– Золотая, конечно, вы сами.

– Точно, высшей пробы штучный товар. Во-первых, у меня голова варит: ни в школе, ни в институте никто быстрее меня задачки не решал, знания впитываю, как новая губка мыльную воду. Во-вторых, у меня отсутствует инерция мышления, и чужую волю, заповеди, правила и всякую прочую дребедень пропускаю через сито интуиции и понимания ситуации. В-третьих, я живу сердцем и чувствами, а они у меня высокоразвитые.

– И все же очевидно, что основное ваше качество – скромность. Как говорится, никто не похвалит, если сам…

– Скромность только девушек на выданье украшает. Но согласна! Согласна, я с тобой разболталась и все время почему-то выпячиваю свои сокрушительные достоинства. Такое впечатление, что хочу тебе понравиться. На кой черт ты мне нужна?

– Действительно, на кой?

Мария Петровна не успела ответить, зазвонил телефон. Она сняла трубку, несколько секунд слушала, потом протянула трубку Ирине:

– Тебя.

– Спасибо! Алло! Здравствуйте, Евгений Владимирович! Да, это я отменила диагноз доктора Стромынской! Да, это я направила больного в стационар! Да, это больной не моего участка! – Ирина все повышала и повышала голос. – Потому что человек с двухсторонним воспалением легких неделю приходил в поликлинику и сдавал анализы. Он уже еле ползал.

Не мое дело? Рентген? Качество наших рентгеновских снимков ниже всякой критики! И это не мое дело? Я лечу своих больных. Не кричите на меня! Разбирайтесь!

Ирина бросила трубку на рычаг, закусила губу, уставилась в потолок, как человек, желающий успокоиться.

– Втык от начальства получила? – спросила Мария Петровна. – Стромынская – это та, что по шпаргалкам людей лечит?

– Она поставила диагноз – аппендицит и дала направление в хирургию. Там бы никому в голову не пришло проверять легкие, потому что мы исключили пневмонию, потому что лейкоцитов в крови тьма и потому что больной крайне плох. Его бы экстренно прооперировали, он бы умер прямо на операционном столе, в лучшем случае через день…

– Выходит, ты права? Тогда почему главный бесится?

– Права я или нет, пока неизвестно. Больной в реанимации. А Евгений Владимирович, наш главный врач, думаю, устроил разнос нам обеим. Его методика – стрелять по площадям и обкладывать соломкой себя до самых ушей.

Ирина задумалась, вспоминая недавние события. После приема в кабинете, как обычно, спустилась к диспетчеру, чтобы переписать сегодняшние вызовы. Один был не с ее, Ирининого, участка, а с участка Стромынской, но Ирина не возразила. Она чувствовала себя обязанной Стромынской, которая (вместо Ирины) побывала у Степановой и потратила в большом количестве нервные клетки. Пришлось ехать три остановки в противоположную от своего участка сторону, искать дом. И оказалось, что диспетчер перепутала. Стромынская уже побывала у дедушки, поставила диагноз – воспаление аппендикса и дала направление в больницу. Родные дедушки ждали медицинскую перевозку. Ирина могла развернуться и уйти, но что-то ее остановило. „Раз уж пришла, – сказала она родным, – давайте осмотрю вашего дедушку“. Выслушав его легкие, Ирина попросила телефон. Стромынская вела прием во второй половине дня. На слова Ирины „у него булькает и хлюпает со страшной силой“ Стромынская решительно ответила, что у деда булькает и хлюпает последние двадцать лет. Именно столько лет Стромынская проработала на своем участке.

Это была ситуация пятьдесят на пятьдесят. Стромынская могла быть права, потому что у пожилых людей все симптомы расплывчаты. Сама Ирина однажды наставляла молоденькую практикантку перед тем, как та оправилась на вызовы:

„У бабульки дом семь, квартира сорок три, правая верхняя доля легкого хлюпает давно, пневмонию не ставь. Бабуля пятьдесят лет курит как паровоз“.

В человеческих легких нет нервных окончаний, поэтому при воспалении болей не наблюдается. Прикорневую пневмонию услышать в фонендоскоп практически невозможно, и на рентгеновских снимках ее может быть не видно. Диагноз участковый врач (например, Ирина) ставит по косвенным признакам. С утра человек бодр и активен, идет на работу, вечером приползает еле живой, субфебрильная температура тела, явления интоксикации, главным из которых для человека становится крайнее бессилие. Но это относительно молодые люди! У стариков, еще раз напомнила себе Ирина, картина смазана.

Если бы Ирина следовала корпоративной солидарности, она бы оставила диагноз Стромынской, деда увезли бы в хирургию, ответственность пала бы на врачей больницы. Ирина поступила как недружественный коллега. Пусть на пятьдесят процентов, но она была уверена – у деда острая двухсторонняя пневмония, отдает в живот, поэтому смахивает на аппендицит. Пришлось ругаться со службой госпитализации, переписывать направление в больницу. Стромынская побежала к главврачу жаловаться…

Мария Петровна наблюдала, как докторша напряженно о чем-то думает, и была совершенно уверена, что Ирина… как там ее… Николаевна размышляет неправильно. Ищет себе оправдания, аргументы для разбора полетов. А следует анализировать свои предыдущие действия, потому что ошибка может быть в прошлом, а не в будущем. Марии Петровне нередко случалось трепетать в ожидании событий, которые должны были показать ее правоту или провал. И она не сразу, но научилась скрупулезно, критично и трезво, с позиции противника анализировать ход рассуждений, предшествовавший решению.

– Можно я от вас позвоню? – спросила доктор.

– Звони.

Ирина достала записную книжку, отыскала нужный номер, набрала:

– Будьте любезны доктора Хвостова. Его коллега… Саша? Привет, это Ира Кузмич. Нормально, да тысячу лет не виделись. Обязательно. Саша, у меня к тебе просьба. В вашу реанимацию сегодня поступил больной Краско Игорь Сергеевич. Ты бы не мог узнать, как он там, и перезвонить мне? Какой еще любовник, дядечке семьдесят три года. Сашка, перестань балагурить! Охальник! Сашка, ты неисправим! Ценю! Конечно, ценю твое трепетное ко мне отношение. Сашка, не заговаривайся! Болтун! Таких вещей замужним женщинам не говорят! – Ирина кокетливо рассмеялась. – Саша, ну серьезно! Пусть к Краско хирурга пригласят, ему воспаление аппендикса ставили. Проследишь? Спасибо. Нет, именно целомудренным „спасибо“ только и отделаюсь. Не из дома. Запиши номер и перезвони.