– Если ты собираешься оправдать свой поступок коварством бабушки, это напрасная трата времени.

– Не собираюсь.

– Кроме того, ты быстро утешилась в новой страстной любви и опять вышла замуж.

– Я снова вышла замуж, когда тебе исполнилось восемь лет. Странно! Сама я такая баба-пулемет, а мужья мои, что первый, твой отец, что второй, Володя, были тихими, интеллигентными, очень спокойными и сдержанными. Откуда ты знаешь про мое замужество?

– От бабушки. Думаю, она следила за тобой. И периодически сообщала нам подробности твоей жизни, развратной и беспутной.

– Да уж, развратнее не придумаешь.

– Не строй из себя невинность! Я… я своими глазами… один раз подсмотрела за тобой.

– Ты? – подалась вперед Мария Петровна. – Ты приходила ко мне, доченька?

– Не смей меня так называть!.. Я подслушала бабушкин разговор по телефону и узнала, где ты живешь… сидела во дворе и ждала. Долго ждала… уже все разошлись, стемнело, а я никак не могла уйти, пока тебя не увижу. Потом ты пришла. С мужчиной. И вы целовались. Вы целовались через каждый шаг. Вы целовались на детской площадке, на качелях. Ты смеялась, дурачилась, он тебя обнимал, кружил, и вы все время целовались.

– Я целовалась с мужем!

– Не имеет значения! Для меня сейчас, а тогда… Всё, проехали, прожили, забыли… И разговор наш бессмыслен. Не хочу ничего знать о твоей жизни. Единственное, о чем тебя прошу, – напиши заявление, перейди на другой участок, к другому врачу.

– Значит, ты не можешь меня простить?

– Простить? – невесело рассмеялась Ира. – Прощения, примирения – это из области отношения людей. А ты для меня не существуешь. Тебя нет, и прощать или не прощать тебя невозможно. Больная Степанова из семьдесят третьей квартиры, вздорная и капризная. Первая в моей практике больная, с которой я решительно отказываюсь иметь дело. Не перейдешь на другой участок, с работы уволюсь, но лечить тебя не буду.

– Ты меня ненавидишь. Это тоже чувство.

– Ошибаешься. Затаенная любовь, тоска, слезы, мечты, обида, ненависть – все перегорело, все в прошлом. В Африке живут племена, которые едят человечину. Разве я их ненавижу, собираюсь перевоспитывать? Я о них не думаю, мне дела до них мет.

– Сравниваешь меня с людоедами?

– Сравнение не в твою пользу. Вряд ли они своих младенцев едят. А живи ты в том племени, мной бы пообедала.

– Глубоко ошибаешься!

– Нет, не ошибаюсь! Мне уже не восемь лет, и прекрасно знакомо чувство, которое испытываешь к своему ребенку. Меня можно убить, но забрать у меня, живой, сына невозможно. Буду драться, царапаться, ползти, зубами рвать чужие глотки, но не отдам свою кровиночку. Свекровь, муж – да хоть весь свет пусть против меня ополчится, я никого не боюсь, и никто меня не победит. Это не только эмоции, это и биология – совершенно иррациональное, чрезвычайно дорогое и приятное чувство – материнство. Ре-флек-сы! – по слогам произнесла Ира. – А те, кто их лишены, – выродки.

– Вроде меня.

– Вроде тебя.

– Значит, у меня… у тебя есть сын? Сколько ему?

– Пять лет.

– Как его зовут?

– Колей.

– Как деда. А на кого он похож?

– Перестань! Воссоединения семейства не будет! И поддерживать с тобой отношения не собираюсь!

На кого похож Коля, Ирина тоже часто себя спрашивала, и секунду назад получила ответ. Коля, электрический мальчик, три тысячи вольт, похож на свою бабушку! И внешне – те же кукольные карие глаза, круглые и блестящие, тот же подбородок с ямочкой, которая появляется при смехе; и темперамент один в один – вчера в детском саду Коля побил товарища, а потом отдал ему свой полдник, два дня назад наоборот – принес девочке конфеты, а потом вылил ей на голову баночку с водой для акварели.

– А чем твой муж занимается? – спросила Мария Петровна.

– Он юрист.

– Живете все в той же квартире, в которую из коммуналки переехали? Николай, дед, с вами?

Ирина кивнула и невольно тяжело вздохнула.

– В двух маленьких комнатах, – поняла ее вздох Мария Петровна. – Кошкин дом, теснота. Коленька ходит в детский сад?

– Да.

– В тот же, что и ты, сразу за булочной?

– Да. Слушай…

– А Коля уже хорошо разговаривает?

– Коля уже читает. С ним дедушка занимается.

– Наверное, без ума от внука.

– Не то слово.

– Ая вот… Кроме тебя, после тебя… не получилось. Очень мы с Володей мечтали. Не дал Бог. Забеременела, в Узбекистане, в глуши, пускали хлопкопрядильную фабрику. Оказалась внематочная… Прямо во время совещания свалилась, кровища из меня хлынула, как из резаного барана. А у нас и больницы еще не было, медпункт… До города не довезли бы… оперировали… врачи сопливые, только после института, наркоз толком дать не могли, но я от болевого шока сознание потеряла… Хоть жизнь, спасибо, спасли… на детях – крест…

– И с тех пор, – предположила Ирина, – ты панически боишься любых хирургических операций?

– Мне проще сразу в гроб лечь, чем еще раз увидеть эту круглую лампу над собой.

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно!

– Ошибаешься! Но проблемы твоего здоровья я буду обсуждать только в том случае, если ты сама о них заговоришь. Готова?

– Да плевать мне сейчас на здоровье, когда такой случай… когда ты пришла… мы увиделись…

– Напоминаю: я пришла не по доброй воле.

– Плевать!

– Похоже, это было основным в твоей жизни.

– Что?

– Плевать. На людей, обстоятельства, пусть – на начальство, пусть – на…

– Ирочка…

– Да, да! И на меня тоже! Тридцать лет тебе было на дочь плевать с высокой горки. Как же, пусковица! Звучит как „ослица“.

– Ира! Но ты можешь хотя бы выслушать меня? Лысый попугай! Неужели тебе не интересно, почему я поступила, как последняя шлюха подзаборная? Твоя сказочка про отсутствие у меня материнских инстинктов – чушь собачья!

– Нет, не чушь!

– Чушь!

– Правда!

– Неправда!

– Не ори!

– Сама не ори!

– Ты говорила, что никогда не жалуешься? – напомнила Ирина.

– Говорила, – покорно вздохнула Мария Петровна.

– А чем сейчас занимаешься? По-моему, пытаешься меня разжалобить.

– Да я готова люстру съесть, только бы до тебя достучаться!

– Стучать можно в дверь или в окно, ломиться в скалу бесполезно.

– Значит, ты – скала? Ира, ты ведь понимаешь, что после нашей встречи не может все остаться по-прежнему.

– Почему? Станешь досаждать мне?

– Дело не только во мне, но и в тебе. Мне кажется, нет, я уверена, что ты добрая, отзывчивая… ты не сможешь как я… ты не сможешь меня бросить.

Несколько секунд Ирина смотрела на мать в изумлении, потом развела руками:

– Ну ты даешь! Молодец! Я не смогу ее бросить! Мамочку свою родную! Пошла ты знаешь куда? Напряги свое сквернословие и договори фразу. Легко! Слышишь? Я тебя могу бросить легко! Тысячу раз представляла: ты гибнешь, протягиваешь ко мне руки, а я отталкиваю их. И мне нравились такие фантазии! Я убивала тебя сотнями способов.

– Не надо. Я тебе не верю. Не плачь!

– Она мне не верит! – Ирина вытерла ладошкой мокрые щеки. – Да мне плевать, веришь ты мне или нет. Ты! Из-за тебя! Из-за тебя на мне проклятие! От первого моего крика – проклятие. Ты думаешь, как относятся к ребенку, которого бросила мать? Его жалеют? Да, жалеют, а еще ищут в нем изъян, гнильцу, порок. Раз его бросила мать, значит, с ним не все в порядке, значит, он плохой, на нем проклятие. У меня подружка была в школе. Дружили взахлеб, я ей тайну свою рассказала, что ты не умерла, как все думали, а бросила меня. Потом размолвка у нас вышла, и она разболтала всем. Как они на меня смотрели! Как шушукались! И все выглядывали – где же на мне метка дьявола. С тех пор у меня руки дрожат, стоит чуть понервничать. Учительница на беседу вызвала, до нее слух дошел. Утешить, поддержать меня хотела. А я вспоминаю тот разговор… О! Как стыдно было! Меня стыд кислотой разъедал. Казалось, уже не осталось ни кожи, ни мышц, ни костей. Один стыд. Она говорила, что дети за родителей не отвечают, я буду хорошей, если буду себя хорошо вести, и мне надо постараться и не стать такой, как моя мама. Отвечают! Отвечают дети за родителей! Я после того случая и бросилась к тебе. А ты целовалась! Взасос! У каждого дерева!

Мария Петровна сползла с кресла и встала на колени, молитвенно сложила руки на груди:

– Ирочка, доченька, прости меня! Прости! Думала, я одна страдаю. И что мой грех, мои страдания как-то должны благом для тебя обернуться. Я думала, ты счастлива. Я боялась разрушить твое счастье. Тебя боялась. К тебе как к божеству относилась и боялась божества коснуться, осквернить его. А потом думать о тебе запретила. Да, как ты говорила, нет ее, не было, умерла.

– Встань. Ты опираешься на обожженное колено. Произошло то, чего я меньше всего хотела. Мы устроили душераздирающую сцену.

Мария Петровна качалась, билась головой о пол и причитала:

– Господи, виновата! Грех неискупаемый. Прости меня! Прости! Почему я тогда не умерла? Зачем жила?

– Немедленно прекрати истерику! Или вкачу тебе снотворное! Уйду, и больше никогда меня не увидишь! Хватит рыдать! Где у тебя платок? На, возьми мой!

Мария Петровна вернулась в кресло. Носовой платок, который дала ей дочь, был слегка мокрым.

Ирочка вытирала им свои слезы! Мария Петровна прижала платок к губам. Невнятно пробормотала:

– Девочка моя! Ненаглядная! Солнышко!

– Что ты там шепчешь? Лицо вытри! Нет, лучше отправляйся в ванную и приведи себя в порядок. На чучело похожа.

– А ты не уйдешь? – робко спросила Мария Петровна.

– Я жду звонок, – нашла оправдание Ирина.

– Позвонить можно откуда угодно. Дай мне залог, – настойчиво пробормотала Мария Петровна.

– Какой залог? Зачем?

– Можно я пойду в ванную с твоей сумкой? Без сумки ты ведь не убежишь?

– Привыкла у врачей вещи воровать.

– Без залога не сдвинусь с места! – жалобно, но твердо заявила Мария Петровна. – Хоть паспорт дай, а?

– Не сходи с ума!

– С ума сойду, а с места – нет! Дай, пожалуйста, паспорт!

– Ересь какая-то! – чертыхнулась Ирина. Достала из сумки паспорт, протянула матери. – На! Довольна?

– Спасибо, доченька! – Мария Петровна поднялась с колен.

– Не смей меня так называть! Сколько раз повторять? Марш в ванную!

Ирина отодвинула кресло от двери. Мария Петровна пошла по коридору налево, а Ирина – направо, в кухню.

Если мать сказала правду и с утра она ничего не ела, сейчас лучше всех лекарств ей поможет обед. Пища – отличное средство при невротических состояниях. Когда работает желудок, психика отдыхает. У Ирины была одна больная с тяжелыми головными болями, круглосуточно сидела на таблетках. Ирина рассказала ей, что хроники, мучающиеся мигренеподобными болями, обычно сами подбирают средство облегчения. Одним помогает горячий душ на затылок, другим массаж лица кусочком льда, третьим горчичник, четвертым сытный обед. Та женщина оказалась из четвертых – у нее приступ не начинался, если желудок полон. Бедняжка поправилась на двадцать килограммов, постоянно носила в сумке печенье, шоколад, бутерброды, жевала круглосуточно. Но испортившуюся фигуру она воспринимала как малую плату за избавление от страданий.

Ирина напомнила себе о том случае, чтобы мысленно утвердиться: помогаю Степановой как врач, а не как заботливая родственница.

На кухне Ирина поставила чайник на огонь, сделала несколько бутербродов. На столе лежала стопка купюр – плата за угощение. После секундного колебания Ирина затолкала деньги в карман брюк.

6

Мария Петровна умылась и причесала волосы. Ирин носовой платочек спрятала за пазуху, в лифчик.

«Будет спрашивать, скажу, не знаю, куда делся. Все равно воровкой прослыла. Одной кражей больше, одной меньше», – думала Мария Петровна.

Ирина о платке не вспомнила, но про документ не забыла.

– Паспорт!

Мария Петровна отдала.

– Садись и ешь! – приказала Ирина, наливая чай в чашку.

– Не голодна.

– Честно: завтракала, обедала?

– Просто не хочу сейчас…

– Через не хочу! Или я уйду! Две чашки чая, четыре бутерброда – пока их не съешь, никаких разговоров!

Мария Петровна покорно взяла бутерброд и откусила. Ирина пресекала все попытки к общению, пока мать не закончила с трапезой. И только тогда спросила:

– Когда к тебе придет домработница?

– Какая к лешему домработница? Откуда у меня на нее деньги? Последние пять лет живу на то, что продаю монеты из коллекции мужа, пенсия только в следующем году.

– Но ты же приняла меня за домработницу с лицом без высшего образования.

– Это… так. От стеснения. Ты совершенно не похожа на того лопоухого завхоза.

– Самое главное, что я на тебя не похожа.

– Ты похожа на бабушку. Ты очень красивая. Я родила бабушке ее двойника. То-то счастлива была.