– Делай как хочешь. У нас по конституции свободная страна. – Ирина отвела ее руку от своего лица.

– По конституции? – продолжала кипятиться Мария Петровна. – Судиться будешь? Муж юрист… Я, конечно, паршивая овца, но вы шерсти клок с меня порядочный отхватили. Зарабатывала как полярник или космонавт. И всю жизнь, каждый месяц – половина вам, берите, живите, воспитывайте мою доченьку!

– Считаться вздумала? Ну, давай, бери калькулятор, складывай, сколько я тебе должна?

– Ты мне не деньги должна! Ты врач! Физиологические процессы она наблюдает! Знала, что мать подыхает, и не пришла, слова не сказала, не остановила, не подсказала. Как же! С одной стороны, квартирка наклевывается, а с другой – мечты реализуются. Сколько ты ко мне гробиков прилаживала? Сыграю в ящик – то-то радости тебе будет! Когда узнала, что я скоро копыта отброшу, крутилась юлой от счастья – диагноз подтвердился, больная скоро на тот свет отправится!

Ирина встала и вплотную подошла к матери. Они опять, как час назад в гостиной, стояли друг против друга, чувствовали толчки дыхания, которые вырывались вместе со словами.

– Что? – зло спросила Ирина. – Плохая девочка из меня выросла? Не нравлюсь? А в кого мне быть хорошей? В папу-рохлю или в маму-кукушку?

– В бабушку, в бабушку пошла, великого специалиста по консервам.

– По чему?

– Она мастер была огурцы солить. И людей, их чувства, стремления – все консервировать: в банку, рассолом, уксусом залить и стерилизовать, кипятить, пока ни одной молекулы живого чувства не останется.

– Не трогай бабушку и папу! Ты их мизинца недостойна!

– Я недостойна их волоска из-под мышки! Кто я? Без роду без племени! Провинциальная шлюшка! Кукушка!

– Нет, достойная, благородная женщина. Орденоносец с переходящим знаменем в руках.

– Мстишь? Отыгрываешься? Правильно. Самое время. Кто я сейчас? Живой труп.

Давайте, доктор, топчите, пляшите на моих костях. Папашу еще пригласите. Атои всей семейкой. Меня – в хоспис, а сами по квартирке пройдитесь, прикиньте, как мебель будете расставлять. Я перед тобой наизнанку вывернулась, на коленях ползала, а ты меня, как последнюю мразь… Чего мучаться, затягивать процесс? У тебя яд в сумке есть? Давай, накапай, я выпью…

– Это пошло, в конце концов!

Ирина не рассчитала силы. Хотела отодвинуть мать в сторону, а получилось – отбросила так, что Мария Петровна отлетела и ударилась о шкаф.

«Травм нет, – на секунду задержавшись, отметила Ирина, – синяки не в счет».

Ирина быстро прошла в прихожую, сбросила тапочки, стала натягивать сапоги. Мария Петровна заявилась следом. Подошла к входной двери, повернула ключ в замке, вытащила и спрятала в карман.

– Наш разговор не окончен!

– Мне не о чем с тобой говорить! Открой дверь немедленно!

– Иди в комнату! – велела Мария Петровна. – Хватит характерами меряться!

И первой пошла в гостиную. Ирина потрусила следом. Сапожки она не застегнула, и голенища болтались, как отвороты ботфортов.

– Отдай ключ! – требовала Ирина. – Открой дверь! Я не желаю здесь оставаться!

– Потерпи еще пять минут. – Мария Петровна стояла у окна, смотрела на улицу.

– Как выросли деревья, – тихо произнесла она.

Каждый раз, когда Ирина оказывалась в этом дворе, ей приходила в голову та же мысль – деревья выросли, кусты загустели, детство прошло. Она взглядом отыскивала уголок, в котором пряталась, подглядывая за матерью. И с удовлетворением отмечала отсутствие болезненных уколов в сердце. Детские печали и страдания погребены под толстым слоем забвения. Так было до сегодняшнего дня.

Ирина хотела сделать шаг вперед, нога подвернулась, другая наступила на голенище сапожка. Ирина чуть не упала, спасло кресло, в которое она с ойканьем свалилась.

– Что с тобой? – резко повернулась Мария Петровна.

– Ничего!

Только бы не вывих! Растяжение связок – определенно. Вот нелепость! На ровном месте! Ирина попробовала встать, опираясь на травмированную ногу. Ох, как больно! Сдерживая стон, Ирина откинулась на спинку кресла, в котором, похоже, любила сидеть мать.

– Ногу подвернула?

– Не твое дело! Принеси мою сумку из коридора… пожалуйста!

Мария Петровна просьбу игнорировала, присела на корточки перед Ириной, сняла сапожок и стала ощупывать сустав.

– Что ты делаешь? Оставь меня в покое! – воспротивилась Ирина.

– Не дергайся! Это не вывих и не перелом, растяжение небольшое. Моя бабка, твоя прабабушка, была деревенской знахаркой и костоправом. Травы, заговоры – им меня не учила, боялась, – ведь знахарей в тюрьму сажали. Бабушку не тронули, потому что райкомовскому председателю она рожу лечила. Не в смысле харю, а в смысле…

– Поняла, рожистое воспаление.

– Да. А костоправством мы вместе занимались. Я бабушке помогала, ассистировала. Принесут мужика, или бабу, или ребенка калечного – разве откажешь? На дворе распутица, грязь по шею, до райцентра только на вертолете можно долететь. А какие тогда вертолеты? Некоторых, особенно мужиков, приходилось держать, чтобы не брыкались. Его четверо в тиски зажали, он орет благим матом, а мы с бабушкой знай лечим, сустав на место ставим, дощечки привязываем. Потом среди ночи проснусь, она в котелке воск с травами варит, в дверь тихо скребется кто-нибудь из родни калечного, бабушка им котелок отдает, шепотом рассказывает, как из воска теплого лепешку сделать и к больной ноге или руке прикладывать.

– Что за травы?

– Говорю же, понятия не имею. Скрывала она от меня, тайно их собирала, сушила на чердаке и прятала в сеннике – это сарай, где сено на зиму для коровы хранят. Так, я тебе сейчас повязку сделаю.

Мария Петровна поднялась, подошла к серванту, выдвинула ящичек, достала широкий бинт.

– Ты, наверное, в прабабку пошла, если доктором стала. Гены проклюнулись.

Ирина еще в детсадовском возрасте мечтала быть врачом. Ее игрушки, куклы и плюшевые зверюшки, регулярно «болели», над ними с помощью инструментов из набора «Юный врач Айболит» Ирина производила манипуляции, лечила до полного победного выздоровления. Мечта юности, простая и ясная: больного сделать здоровым, плачущего – смеющимся, несчастного – счастливым, немощного – активным. Все это будет подвластно мне, врачу, я стану доктором с большой буквы. Мечта разбилась вдребезги, остатки Ирина проглотила вместе с клюквенным морсом от умирающего пациента. Вместо большой буквы – рутинное многоточие. Главная забота – не напортачить с документами, больничными листами и бесплатными рецептами.

Мария Петровна сняла с ноги Ирины нейлоновый носочек, умело накладывала повязку, восьмеркой обводя, фиксируя, голеностопный сустав. Ирине не следовало позволять этой перевязки, сама бы отлично справилась.

Если не брать в расчет врачебный осмотр, это были первые прикосновения матери к дочери. Мария Петровна, испытывая сильнейшее волнение, старалась подавить желание ласково погладить коленку дочери, поцеловать, прижаться щекой. Умиление захлестнуло Марию Петровну, перешло в нервное возбуждение со звоном в ушах, с комом в горле, с непролитыми слезами, с бьющим о грудную клетку сердцем. Она боялась дышать, мелко сопела носом. Хотя страстно хотелось набрать полные легкие воздуха. Но тогда вырвется душераздирающий стон, будто у раненого животного, или, напротив, оглушительный победный крик воина на вершине вражеской крепости. Завопит – напугает девочку.

Ирине передалось волнение матери. Не могло не передаться, хотя и собственного трепета было под завязку, с перехлестом. Нога, которую бинтовала мать, словно лишилась кожи, остались голые нервы. Они звенели от напряжения, принимая горячую энергию. Ирину бросило в жар. Она чувствовала, что покраснело лицо, стали влажными спина и живот. Возбуждение было сродни сексуальному, только без эротической составляющей. Страстно хотелось неиспытанного – материнской ласки. Именно от этой женщины, чей склоненный затылок с закрашенной сединой рассматривала.

«Господи! – мысленно испугалась Ирина. – Что со мной происходит? Обними меня, мама! Нет! Ведь я ненавижу ее!»

Мария Петровна закрепила конец бинта, надела носочек, поднялась.

– Благодарю! – хрипло произнесла Ира.

– Угу! – кивнула Мария Петровна, все еще опасаясь открыть рот.

Она снова подошла к окну, попробовала глубоко вздохнуть. Получилось. Надо успокоиться, отвлечься.

– Лошади, – проговорила Мария Петровна.

– Кто?

– Мы с тобой как лошади, которые ходят по кругу. Сначала я тебя заставляла чай пить, потом ты меня кормила. Ты меня лечила, потом я тебя перевязывала.

– Это ничего не значит. Хотя должна признать: ты обладаешь редкой способностью доводить людей до белого каления. Мой муж говорит, что меня может заставить закричать только горячий утюг, приложенный пониже спины. Ты обошлась без утюга.

– Он у тебя что, садист?

– В определенном смысле.

– Бьет тебя? – резко повернулась мать.

– Преимущественно интеллектом.

– Больно? – улыбнулась Мария Петровна.

– Остроумно. Я позвоню? – Ирина показала на телефон.

– Сиди!

Взяла аппарат и поднесла Ирине. Движения Марии Петровны, не привычной к угодливости, были суетливы и карикатурно подобострастны.

– Папа? – спросила Ирина, набрав номер и дождавшись ответа. – Добрый вечер, папа! Как ты себя чувствуешь? А давление? Лекарство принял? Николеньку забрали из садика? Павел привел? Да, задерживаюсь. У пациентки. Приступ стенокардии купируем. Нет, не надо меня встречать… Сыночек? Здравствуй, маленький! Наказали? Тебя наказали во время тихого часа? Николенька, Татьяна Самойловна не могла тебя наказать за то, что ты пошел в туалет. Ты за ней пошел? Зачем? Что-что посмотреть? Папа смеется? Дай папе трубку… Ты находишь это забавным? У твоего сына нездоровый интерес. Здоровый? Я даже знаю, в кого он такой здоровый. Павел, прекрати дурачиться и поговори с сыном. Что он спрашивает? Павел, ничего не говори ему! Я знаю, как ты объяснишь. Нет, не надо на собачках! И на птичках не надо! Отвлеки его на мультики. Да, скоро… наверно… не знаю. А что у меня с голосом? Не придумывай! Нормальный у меня голос. Ты хлеб купил? Забыл, естественно? Да, я постараюсь… не поздно. Целую! Пока! – Ирина положила трубку.

– Возьми хлеб у меня. Два батона, свежие. Мне столько не требуется.

– Спасибо, но муж сказал, что сходит в булочную.

– Я… я очень рада, что у тебя хорошая, дружная, любящая семья.

– Но и тебе на личную жизнь жаловаться не приходится.

– Почему ты так думаешь?

– Сама хвасталась молодыми любовниками да бурными страстями.

– Это ты про Толика? Да он мне тысячу лет не нужен! Он не под меня клинья забивает, а под коллекцию монет мужа. Думает, я не догадываюсь. Влюбленного из себя корчит… Молокосос! Облапошить старушку надеется, а я его за нос вожу ради спортивного интереса.

– Подобный интерес у тебя называется «спортивный»? Тогда вы со своей французской подругой – мастера спорта.

– Про Марлиз я тебе честно сказала, а сама… Ну, в общем… классовые интересы пожилых женщин отстаивала. Кроме твоего отца и Володи, второго мужа, других мужчин у меня не было.

– Не было отбоя, сама хвасталась.

– Одно другому не противоречит. Если ты нормальная женщина, то должна это знать. Ты ведь красивая, очень… на тебя наверняка засматриваются…

– Я жеманница, кокетливая сердцеедка, ты уже говорила.

– На понт брала, дразнила, лукавила, врала. Извини! Невооруженным глазом видно, что ты порядочная и честная.

– В твоих комплиментах и оценках не нуждаюсь!

– Знаю. Ирочка, я хотела про коллекцию сказать. Она действительно очень ценная. Если бы Толику хватило смелости, он бы, наверное, меня пришил, чтобы монетами завладеть. Но коллекционеры – это каста, очень закрытая, со своими принципами и правилами. Сыграй я в ящик, а у Толика появись монеты Володи, всем бы стало ясно, кто меня прихлопнул. Поэтому Толик хочет жениться на мне. Так получилось, что он знает… про мой диагноз, про рак. Рассчитывает после моей смерти законно коллекцией владеть, да и квартирой. Я думала… кто-то должен за мной… в последние часы и дни ухаживать… стакан воды подать или таблетку… Но сейчас я решила: Толику – от ворот поворот. Коллекцию внуку завещаю. Подожди, не перебивай! – Мария Петровна жестом остановила готовую возразить Ирину. – Монеты еще дед Володин собирал, есть очень редкие вещи, которых в музее не найдешь. Что-то, не самое ценное, продам на остаток дней, дожить. Мне ведь пятьдесят четыре, без работы, и пенсия еще не полагается. Вам инструкцию оставлю: с умом коллекцией распорядиться, денег хватит на две такие квартиры или загородный дом. Дачи у вас нет? А ребенку свежий воздух нужен.

Устав от долгой речи, Мария Петровна опустилась на диван.

– С чего ты вдруг такой доброй стала? – с нарочитой грубостью спросила Ирина. – Полчаса назад клеймила меня, обзывала воровкой, которая мечтает завладеть твоей недвижимостью.