Элоди с трудом подняла лицо и наткнулась на удивительно безмятежный взгляд лучистых свето-карих глаз, которые странно смотрелись на темном, обветренном и морщинистом лице бородатого и одетого в какое-то тряпье пожилого мужчины. Похоже, он был из тех бомжей-попрошаек, что вечно толпятся перед церквями.

– Говорю, плохо тебе, красавица? – повторил старик и присел рядышком.

Красавица. Элоди усмехнулась. А то она не знает, как сейчас выглядит. Но как ни странно ответила бомжу.

– Мне стало душно в церкви.

– А, так это не страшно. Такое сплошь и рядом бывает. А ты просить чего приходила или просто помолиться, чтобы на душе посветлело?

– Я и сама не знаю. Хотела бы попросить. Мне очень надо. Только не знаю как. Не выходит у меня.

– И такое бывает. Просто отпустить тебе надо обиды и простить, и тогда сердце легким станет, и все получится.

– Простить? С чего вы взяли, что мне нужно кого-то прощать? – сразу напряглась Элоди.

– А это всем нам нужно. Каждому. Близких. Дальних. А в первую очередь себя. Не твоя вина, что ты заболела. Это промысел Божий. Не тебе себя винить за это.

Элоди вскинула глаза, в которых закипали слезы. Старик больше не казался ей простым бомжом. Под первым неприглядным обликом буквально физически ощущалась личность глубокая и наполненная мудрой печалью и безмерным сочувствием. Таким же искренним и неподдельным, как и у санитарки, которая привела ее сюда. Элоди почувствовала, как железный обруч на ее горле лопнул, и неожиданно слова полились из нее вместе со слезами.

– Вы не понимаете! Я ведь не за себя просить хотела… У меня же дочь… Она маленькая совсем. И у нас с ней никого нет. Отцу своему она не нужна. И если я умру… то что? Что с ней будет? Как она будет расти в одиночестве, без любви? Кто будет заботиться о ней, когда она заболеет? Кто будет вытирать ее слезы, когда она впервые безответно влюбиться? Кому она доверит свои тайны, у кого спросит совета? И если меня не станет, я… я останусь в ее памяти? Я не увижу, какой красавицей она вырастет. Не узнаю, как будет прекрасна в свадебном платье. Меня не будет с ней рядом, и она будет одна в целом свете!

– Милая ты моя, сколько же ты на себя взваливаешь? Это-то и гнет тебя к земле, не дает дышать. Разве может хоть кто-то, кроме Господа нашего, знать, что будет даже в следующую минуту? А тем более принимать на себя ответственность за все?

– Как по-другому? Как? Я не знаю.

Мужчина взял дрожащие ледяные руки Элоди в свои – большие, мозолистые и горячие – и заглянул в глаза:

– Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды? – его голос стал совершенно другим, глубоким и проникновенным, и от него у Элоди по коже пробежала дрожь. – Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!

Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.

Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого.

Элоди не могла бы ни за что объяснить, что с ней сделали слова этого совершенно незнакомого старика. Но что-то явно происходило в душе, приводя в смятение обещанием так желанного душевного покоя.

– Я не понимаю! – рыдания стихли, сменившись странным чувством ожидания и предвкушения умиротворения внутри. – Я, правда, не понимаю.

– А разве есть кто из живущих и тех, кто жил до нас, кто может смело сказать: «Я понимаю все»?Ты просто поверь. Поверь и отпусти всю боль и обиды. И себе и всем вокруг. Каждого провидение ведет по своему пути. Каждый совершает те ошибки, что совершить должен. Ты за них не в ответе, и ты им не судья.

– Так что же мне делать? Я просто разрываюсь в сомнении. Должна лечиться, бороться ради того, чтобы у нас с дочкой было будущее, в котором я ей необходима? Но если все эти усилия напрасны, не должна ли я потратить каждую оставшуюся минуту на то, чтобы быть рядом с тем, кого люблю, а не бездарно терять его в бесполезных попытках продлить жизнь, находясь вдали от дочери?

– Никто не скажет тебе этого. Ни я, ни кто-то другой. А если кто и попытается говорить тебе – не слушай, уходи. Только тебе это решать. Слушай свою душу. Там с нами и говорит Господь, там все правильные решения.

Мужчина погладил Элоди по волосам мозолистой рукой.

– Ты такая необычная, красавица. Знаешь, у тебя глаза такие необыкновенные. Синие-синие, как Байкал осенью. Когда-то давно… В другой жизни, когда я был молодым и беззаботным, были мы в экспедиции на Байкале. Вот тогда я смотрел на его чистейшие воды и думал, что никогда не видел и не увижу, наверное, ничего столь чистого и потрясающе прекрасного. Но вот, видишь, как бывает. Прошло столько лет… целая жизнь, полная ошибок, неправильных решений, приведших к тому, что я потерял все и всех, кого любил, но не ценил. И вот теперь я сижу здесь, и душа моя истекает слезами и счастьем одновременно, потому что глаза твои омывают мою душу, как воды Байкала в моей памяти. Спасибо тебе, красавица. И будь счастлива. Сейчас, здесь, в каждой минуте своей жизни. Позволь себе это, как бы ни сложилось, и сколько бы ни осталось времени. Потому что твое счастье сделает счастливее всех вокруг тебя.

Глава 18

Мусса в очередной раз сидел в машине, уставившись неподвижным взглядом на вычурный забор, окружавший двор элитной высотки, где находилась квартира Олега Фотеева. Он и сам не знал, сколько часов тут провел. Потому что ни разу не опустил глаз. Почему-то именно сегодня он проснулся ранним утром и почувствовал просто невыносимую потребность приехать сюда. Так, словно если он хоть на минуту опоздает, все в его жизни окончательно будет потеряно. Но прошло много часов, глаза Муссы уже горели, а ничего так и не происходило. Ему бы уже сто раз уехать, но Мусса продолжал сидеть в машине, внимательно сканируя каждого человека, входящего и выходящего со двора.

Неожиданно сердце его подскочило и тяжело забилось в горле от резко нахлынувшего предчувствия, и Мусса ощутил, что больше не может усидеть на месте. Ему срочно был нужен хоть глоток воздуха, которого почему-то вдруг не стало в салоне.

Едва он вывалился из машины, его взгляд наткнулся на фигуру женщины, которая медленно, словно преодолевая сильную слабость, шаркая по-стариковски ногами, шла ко входу. Глаза Муссы метнулись к болезненно-бледному лицу, и он перестал дышать, натолкнувшись на проблеск того самого потрясающего синего цвета, по которому он безумно тосковал все эти бесконечные дни, в котором хотел утонуть без остатка.

Не видя перед собой никого и ничего, Мусса метнулся навстречу Элоди и с силой прижал ее к себе, чувствуя, как внутри разливается бесконечное облегчение. Даже если ему и казалось, что он знал, насколько скучал по девушке, то это оказалось ничем по сравнению с тем, что он испытал, когда вес боли, что давила на него все это время, неожиданно схлынул. Мусса вдруг оказался перед острой необходимостью вспомнить, как люди вообще дышат.

– Элоди, моя девочка, моя хорошая… – шептал он, целуя ее волосы и поражаясь, какой неожиданно хрупкой она ощущалась в его объятьях. – Как же я скучал по тебе… как же скучал.

Элоди замерла в его руках, не прижимаясь и не отвечая на его порыв, но и не отталкивая, и уже за это Мусса благодарил небеса. Он сжал Элоди сильнее, и из нее вырвался жалобный вздох. Мусса, испугавшись, что причинил ей боль, отстранился и впился изголодавшимся взглядом в любимое лицо. И сейчас, когда первый восторг от самого факта появления Элоди схлынул, Мусса с ужасом заметил, насколько изменилась Элоди. Она очень сильно похудела и выглядела буквально изможденной. Кожа ее была жутко бледной и потеряла свое сладостное карамельное сияние. Великолепные волосы Элоди, в которые он столько раз с наслаждением запускал свои пальцы, потускнели и выглядели безжизненными и ломкими. Даже сам запах, всегда доводивший его до умопомрачения с первого же вдоха, изменился. От Элоди теперь пахло чем-то тяжелым и химическим, и от этого запаха внутри у Муссы поднималась мутная волна паники.

Взгляд прекрасных синих глаз Элоди тоже изменился. В нем не было прежнего огня, что так заводил его, и бесконечной мягкости, так отличающей ее от всех. Теперь взгляд Элоди горел решимостью, хотя и выдавал бесконечную усталость.

– Мусса? – наконец удивленно проговорила Элоди. – Ты что здесь делаешь?

– Жду тебя, Элоди. Господи Боже, что с тобой случилось? Ты заболела? – Мусса все ощупывал глазами Элоди, и его беспокойство росло с каждой секундой и каждым изменением, которое он находил во внешности Элоди.

– Отпусти меня, пожалуйста, – холодно сказала она, отворачивая лицо, будто стыдясь того, что он видит ее такой. – Мне нужно идти. Уезжай отсюда.

– Ну, вот уж нет, Элоди. Я не для того ждал тебя день за днем, чтобы, дождавшись, просто развернуться и уехать, – почти с яростью произнес Мусса. – Просто скажи мне, что с тобой случилось?

Но Элоди оттолкнула его, хотя от усилия сама сильно покачнулась, и решительно пошла ко входу во двор.

– Мусса, уезжай. Нечего тебе тут больше делать.

– Элоди, пожалуйста, прости меня. Я знаю, что прощения не заслуживаю, что я тварь последняя, но, пожалуйста, Элоди, хотя бы выслушай меня! Ты нужна мне! Я хочу вымолить у тебя возможность доказать, что не безнадежен, что у наших отношений есть шанс!

Страх за Элоди рванул в голове Муссы куском тротила, смешал все мысли и начисто выбил все фразы, что он проговаривал раз за разом в те дни, пока сидел тут в надежде увидеть ее. Почему-то ее измученный вид и ставший почти незнакомым взгляд сделал все их какими-то незначительными и глупыми.

Неожиданно Элоди развернулась и посмотрела на него так, что боль в его груди стала просто нестерпимой, и тихо произнесла:

– Мусса, ты что, ослеп? Посмотри на меня, – она резко распахнула плащ, и Мусса почувствовал острый приступ удушья от того, как выглядела повисшая на ней мешком одежда, и как выпирали из выреза блузки ключицы. – Я больна, Мусса! У меня рак. Возможно даже, уже умираю, а ты мне говоришь о каких-то там отношениях! Я хотела тебя, когда еще думала, что здорова, хотела близости не только в постели. Хотела этих самых отношений так сильно, что и сказать не могу. Но я не была нужна тебе тогда. Я пришла к тебе в тот день, когда узнала, что больна, я нуждалась в крошечной капле тепла, но ты четко показал мне, что в твоей жизни у меня только одно место – на спине в твоей кровати и только тогда, когда ты этого захочешь. Ну, так посмотри на меня еще разок внимательней и ответь, чего ты хочешь от меня теперь? Тех же отношений? Секса без обязательств? Думаю, вряд ли. Да и мне это больше не нужно. В моей нынешней жизни нет для этого места и времени. Все, что важно для меня сейчас, – это моя дочь. Я разрешила себе испытывать к тебе то, чего не должна была никогда. Ты не лгал мне с самого начала, спасибо тебе за это. Я сама себя обманула. Позволила себе поверить в то, что из наших встреч может родиться любовь. Это было очень глупо с моей стороны. Но даже то, что я осознаю это абсолютно ясно, не облегчает той боли, что я испытываю, снова глядя на тебя. Поверь, что ее в моей жизни и так хватает, даже с лихвой. Поэтому прошу – просто уйди. Хотя бы просто из чувства жалости ко мне. Сядь сейчас в свою машину и исчезни из моей жизни насовсем.

Муссе казалось, что каждое слово Элоди кромсает его тупым лезвием, пуская все больше крови и разрывая душу. Он заслужил это мучение. Каждую его секунду. И готов был принять от Элоди все. Ругань, проклятья, обвинения. Все эти дни он готовился смиренно стерпеть все, что она в гневе захотела бы обрушить на его повинную голову. Но к этому безбрежному морю боли, что он видел в глазах любимой женщины сейчас, он не подготовился. Ожидал чего угодно, но не то, что услышал. «Я больна. Возможно, даже умираю…» Ужас безысходности и непоправимости этих слов свалился на него многотонным грузом, буквально расплющивая, оглушая и ослепляя. Ему казалось, он обдумал все возможные варианты их встречи, но… Но только не такой. Не тот, где может потерять Элоди окончательно и бесповоротно. Что она не просто решит не прощать его или выяснится, что ему больше нет места в ее жизни. Даже к такому повороту он был подсознательно подготовлен, хоть и не желал признавать это.