— А потому что на сигнализацию скидываться надо! — притворно-склочным голосом сказал Кисуля Сергеевич. — И вообще, входная дверь была открыта.

Полковник ФСГДД врет, дверь была закрыта, но что толку спорить? Если Кисуле Сергеевичу не дает покоя карьера Ирки-хомяка в качестве моего домашнего привидения, пусть. Хотя это нечестная игра, потому что его учили профессионально просачиваться сквозь стены, а Хомяк до всего дошла своим умом.

Кисуля Сергеевич принялся что-то выгружать из своего ящика. Куличи!.. Поставил на стол большой кулич, отошел полюбоваться, затем кулич поменьше и, наконец, совсем маленький хорошенький куличик с шапочкой из белой глазури. Затем полковник осторожно вытащил блюдо с пасхой, закутанной в марлечку. Снял марлечку и повернул пасху ко мне бочком, на бочке надпись: «Иисус воскрес».

— Как красиво! Моя бабушка тоже делала пасху с надписью, — вежливо сказала я.

Кисуля Сергеевич по-хозяйски оглядел помещение:

— Так, пес здесь, да и где ему быть, если еда тут. А где кошак?

— Саввы Игнатьича нет дома, — застенчиво сказал Морковский, привстав из-за стола. — Позвольте представиться… Семен Морковский, художник. Мы тут… Пасху празднуем, последний седер. Моисей вывел евреев из Египта… Рыба вот… фаршированная… мама прислала…

Кисуля Сергеевич недовольно дернулся. Наверное, у него от рыбы аллергия.

И мы сели за стол. По-моему, Кисуля Сергеевич был чем-то недоволен, но я не понимала, чем, и решила не обращать внимания на его капризы. Как хозяйка в этот раз я была на высоте — стол такой нарядный: пасха, три кулича, крашеные яйца, фаршированная рыба, тертое яблоко с медом, заводной цыпленок с ключиком в животе.

Кисуля Сергеевич, набычившись, смотрел на Морковского.

— Я по Египтам не ходил, — сердито сказал он. — Я чужого не ем. Я вообще ничего чужого не люблю. Наша православная вера самая лучшая. Понял, Сема? Сегодня моя Пасха, и я буду есть свою еду. Принципиально.

— А вот и нет, любая вера хорошая, иудаизм тоже хорошая вера, — тоненько сказал Морковский, и у него стало такое лицо, будто он сам бродил по пустыне сорок лет, наконец вышел, и тут — на тебе, полковник ФСГДД. — Тогда я тоже буду есть свою еду.

— А я люблю чужую еду, я вообще люблю еду, — сказала я и решила не обращать на них внимания, а спокойно побыть одной в обществе куличей и фаршированной рыбы. Я съела шапочку из белой глазури с маленького кулича. Это сначала. Потом я съела маленький кулич, потом рыбу и еще пасху. Я не попробовала только заводного цыпленка.

Морковский молча ел рыбу и тертое яблоко с медом. Кисуля Сергеевич молча ел кулич и пасху.


— А у нас сейчас проходит операция «Перехват», — небрежно бросил в пространство Кисуля Сергеевич.

Я посмотрела на Кисулю Сергеевича с уважением и взяла еще кусочек кулича и пасху. Мне нравятся мужчины мужественных профессий.

— А я сейчас оформляю новый спектакль, очень интересная сценография…

Я посмотрела на Морковского с уважением и взяла еще рыбы и тертого яблока с медом. Мне нравятся мужчины творческих профессий.

Я все ела и ела, не останавливаясь ни на минуту. Не то чтобы я такая обжора, думаю, это был мой природный инстинкт. Косуля тоже всегда пощипывает травку, наблюдая за битвой, которую ведут за нее два конкурирующих оленя.

…Я не знаю, как это со мной случилось. Вообще-то это со мной часто случается, очень часто, но я никогда не знаю, как. Вот и сейчас случилось. Некрасиво, но что поделаешь. В общем, Лев Евгеньич стащил большой кусок кулича. Не исключено, что я хотела его угостить и подсознательно подвинула тарелку к краю стола.

— За мной! — скомандовал Кисуля Сергеевич и стрелой бросился за Львом Евгеньичем. Морковский послушно встал и последовал за ними.

Места в погоне по коридору распределились так: первым несся Лев Евгеньич с куличом в зубах, за ним тяжело бежал Кисуля Сергеевич, замыкал погоню, значительно отставая, Морковский.

— Сзади заходи! — кричал Кисуля Сергеевич, но Морковский только бессмысленно путался у него в ногах и заходил спереди и сбоку, и тогда полковник сказал: — Иди отсюда, без тебя обойдусь.

Но у него ничего не вышло. Льву Евгеньичу скоро надоело бегать, поэтому он спрятался под моей кроватью и оттуда страшно рычал, защищая от полковника кулич.

Когда Кисуля Сергеевич, тяжело дыша, вернулся на кухню, Морковский стоял у стола и намазывал кулич пасхой.

— Христос воскрес, Сема, — ехидно сказал Кисуля Сергеевич.

— Воистину воскрес, — застенчиво пробормотал Морковский с набитым ртом.

— А хрен к рыбе есть? — ворчливо спросил Кисуля Сергеевич.

И тогда Морковский уже легально принялся за большой кулич и пасху, а Кисуля Сергеевич все ел и ел фаршированную рыбу, и у нас получился такой уютный вечер, что мы даже все вместе разгадали один трудный кроссворд. И кстати, никто, ни Морковский, ни Кисуля Сергеевич, не собирался уходить первым. А я уже хотела спать. Интересно, можно ли невежливой косуле первой удалиться с поля битвы?

— А кто хочет с Львом Евгеньичем погулять? — спросила я около одиннадцати.

— Он, — сказали хором Кисуля Сергеевич и Морковский, указывая друг на друга, и тут у Кисули Сергеевича зазвонил телефон. Кисуля Сергеевич сказал «але», мгновенно изменился в лице, вскочил и стоя слушал, что ему говорят. А потом, не прерывая разговора, с телефоном около уха, быстро поскакал в прихожую как заяц, мелкими шагами. Наверное, ему позвонил генералиссимус ФСГДД и сказал: «Вам пора спать, Кисуля Сергеевич, завтра у вас тяжелый день».

Прощаясь, Кисуля Сергеевич обиженно посмотрел на меня и сказал:

— Сам приехал. Велит срочно прибыть в распоряжение. Пусть Сема с Львом Евгеньичем погуляет — и пулей домой к маме. Я проверю.

Вообще-то он прав, все должно быть честно: если одному оленю во время битвы за косулю звонит генералиссимус ФСГДД и велит срочно прибыть в распоряжение, то другой олень тоже должен оставить поле битвы и идти домой к маме.

Морковский с Львом Евгеньичем ушли гулять, а я села на кухне у окна. Может же человек иногда остановить свой бег по жизни и посмотреть на звезды. Подумать о любви.

Вот что я думала о любви:

1. Как бы мне избавиться от любви?.. В психологических книгах сказано, что если человек, к примеру, заикается, то самая большая его проблема такая. Он думает: «Сейчас я скажу “п-при-вет”, какой ужас, моя жизнь кончена!» Этому человеку необходимо действовать от обратного. Он должен вот что думать: «Как бы мне сделать так, чтобы заикаться больше и больше! Как бы мне исхитриться и сказать “п-п-п-п-п-привет”». И тогда человек неожиданно для себя говорит «привет!» и перестает заикаться навсегда.

2. Поэтому я сейчас использую эту замечательную технику действия от обратного и скажу себе: «Ты, дурочка! Андрей — единственный мужчина в мире, а все остальные мужчины улетели на Марс навсегда». И тогда у меня откроются глаза, и я обнаружу рядом с собой множество разных подходящих мужчин.

3. Почему-то не получилось. Уже прошло пять минут, а никаких подходящих мужчин рядом со мной нет.

4. Тогда я попробую по-другому. В психологических книгах сказано, что неповторимая личность любимого человека не обязательно должна находиться рядом, можно просто любить эту личность издали, и все.

5. Думаю, это подошло бы мне, если бы не его руки… Казалось бы, у всех руки, и что?.. Но я не согласна любить его неповторимую личность издали. Мне нужно, чтобы он вместе со своими руками был со мной. И еще голос. Если бы не голос, все могло бы сложиться по-другому. Но у Андрея такие руки и такой голос, что, если я прямо сейчас его не увижу, я умру.

…Нет, ну умереть, конечно, было бы глупо, лучше я стану художником и нарисую такую картину: две несчастные фигурки сидят по разные стороны невидимой линии, например, он на улице, а я у себя дома, у окна. Он смотрит на меня, я смотрю на него, но мы не видим друг друга… Хорошая картина, называется «Очень Печальное Одиночество». Кстати, художником я еще не была. Может быть, мне удастся попасть в Интернет как художнику? И заполнить «Дневник Моей Славы», а то он так и остался пустым.

…Пока остался пустым. Если я нарисую свою картину «Очень Печальное Одиночество», то в смысле славы передо мной откроются кое-какие перспективы.


Я выглянула в окно, просто на всякий случай… Никого нет. Понятно, что взрослый мужчина, у которого столько электричества, не может сидеть под окном и смотреть на меня, но я как художник имею право на художественное преувеличение.

  

…Раздался звонок.

— А почему вы так долго? — спросила я, открывая Морковскому дверь. — …А… что…

На пороге стояли… был… были… На пороге был Лев Евгеньич. И еще Андрей. Я совсем забыла, какой он высокий небритый красавец. На руке Андрея как плащ висел Морковский. И все они были обмотаны рваными бинтами.


— Мы подрались с очень страшным мастифом за резиновый мяч… Мы победили, но ухо… прокусили ухо… — приподняв голову, сказал Морковский и снова бессильно упал на руку Андрея.

— Кому прокусили ухо, Морковскому? — прошептала я. Лев Евгеньич сам не свой до чужих мячей, это правда, но от Морковского я этого не ожидала…

Мы с Андреем стояли, замерев по разные стороны двери, как изваяния — я как пораженное до глубины души изваяние, а Андрей как красивое мужественное изваяние. Лев Евгеньич, щедро обмотанный бинтами, смотрел на меня как обиженный ангел, а Морковский, свисая с руки Андрея, рассказывал историю драки.

Пока я беспечно сидела у окна и думала о любви, в это самое время в Морковском и Льве Евгеньиче проснулись звериные инстинкты. Они сражались с очень страшным мастифом за старый резиновый мяч. То есть это Лев Евгеньич первый начал, а когда очень страшный мастиф укусил Льва Евгеньича за ухо, Морковский ринулся его спасать. Андрей сначала вытащил их из драки за задние ноги, а потом узнал Льва Евгеньича, когда тот бросился к нему на шею.

Бинтами из машинной аптечки Андрея они забинтовались прямо во дворе.

— Вот мяч, — важно сказал Морковский и протянул мне старый резиновый мяч, синий в красную полоску.

— Спасибо, — сказала я.

— Я перенервничал, — гордо сказал Морковский, — а так на мне ни единой царапины. Я бинтовался на всякий случай.

Знаю я этого Морковского. Бинтовался из вежливости, чтобы Андрей не подумал, что он недостаточный спаситель, и не расстроился. Сплошная рефлексия.

Андрей как-то нервно переступил с ноги на ногу и начал выстукивать сигарету из пачки. Все уже было сказано, и больше нельзя было стоять и молчать.

— Ну, спасибо большое. Теперь тебе, наверное, пора?..

— Кхм… — сказал Андрей и протянул мне поводок.

Я так и думала, что ему уже пора. На руках у Андрея были царапины. Очень страшный мастиф довольно сильно его расцарапал, и Лев Евгеньич, возможно, тоже приложился в пылу драки. Я все смотрела и смотрела на эти царапины на его руках и не могла оторваться, а потом все-таки оторвалась, потому что неловко задерживать человека, который и так уже потерял столько времени на спасение моих близких…

Я взяла поводок и потянула Льва Евгеньича к себе, а Лев Евгеньич почему-то уперся. Думаю, Лев Евгеньич влюбился в Андрея — спасенный всегда влюбляется в своего спасителя.

Я опять потянула поводок к себе, как будто мы играем в «перетяни канат», а Лев Евгеньич неожиданно резко дернулся обратно к Андрею. И я покачнулась через порог и уткнулась Андрею лицом в грудь. И тут у меня закружилась голова и вокруг все поплыло. Никогда не знала, что я так плохо переношу вид царапин.

Дальше я помню не все, а некоторые детали вообще начисто выветрились из моей памяти. Например, я не помню, как исчез Морковский. Единственное объяснение, которое у меня есть: Морковский тонкий, интеллигентный человек.


Если бы это был не дневник, а книга, я бы написала: «И он протянул к ней свои сильные руки, и дальше у них были неземные восторги любви». И подробно описала бы, как героиня внезапно обнаруживает, что — ах, у ее любимого, оказывается, есть мягкие, но твердые губы, а у нее самой, оказывается, тоже есть губы… В общем, и у нее, и у ее любимого есть руки, ноги и др., и героиня всем этим наслаждается. Еще я бы непременно написала, что у героини «так никогда не было». Хотя нет, это наводит на подозрение, что у такой героини НИКАК никогда не было. Я бы лучше написала, что героиня «даже не знала, что такое бывает». Нет, тоже не годится. Все люди знают, что ТАКОЕ бывает, почему же именно она вдруг не знала?..

Но это все равно не книга, а дневник, так что я просто честно напишу все, как было.

Так вот, это было все что угодно, только не восторги любви. И если человек уже взрослый, то он знает: иногда бывает так, как будто это и не любовь вовсе, а просто такая острая борьба за жизнь, как будто осталась одна минута, и надо выжить, иначе твоей территорией овладеют враги. Вот как это было.