Амалия Март - Взрывная Шипучка

Не судьба, видно.

Не по размеру мне. Не по возрасту.

Майя

— Май, ты жив? — сквозь толстую пелену доносится голос подруги.

— А-а-а-а, — из меня выходит только тяжелый протяжный стон.

Пытаюсь разомкнуть глаза, но они будто склеены горячим воском. Меня трясет, словно от холода, а горло обхватывает раскаленный обруч, больно даже вдыхать. Я то впадаю в забытье, то возвращаюсь в ужасающую реальность, где мне бесконечно больно и горячо.

Лица касается что-то прохладное, и я жадно впитываю в себя этот холод. С губ снова срываются нечленораздельные звуки, но подруга понимает меня без слов и подносит ко рту стакан с водой. Несколько глотков опускаются по горлу раскаленной лавой, и я снова болезненно мычу. Гуся что-то говорит, тычет мне подмышку градусник и меняет теплое полотенце на лбу.

Сквозь полусон я слышу обрывки разговора:

— Высокая температура… девушка, двадцать четыре… Козлова 18…

Потом снова тьма.

Шум голосов вырывает меня из сна, чтобы снова напомнить, как отвратительно находиться в сознании. Мне даже удается открыть глаза, но я тут же закрываю их обратно, стоит увидеть синие костюмы врачей. Ненавижу медиков. С тех пор как они мне варварски аппендицит чуть ли не наживую резали и ненавижу. От одного вида этих халатов и стетоскопов тут же в дрожь бросает. Или это от жара?

Гуся отвечает на их вопросы за меня, снова меряет мне температуру и даже разговаривает на повышенных тонах, но в ответ я слышу лишь равнодушный бубнеж. "Да им дела нет, что я сейчас сдохну!" — мысленно кричу подруге, но думаю, она и сама это уже поняла.

Хлопает входная дверь, гаснет верхний свет, на лбу сменяется тряпка. Несколько минут мы почти разговариваем: Гуся что-то лопочет, я мычу в ответ. Потом снова отключаюсь.

— Я не знаю… Ближайшая круглосуточная аптека… ага. Анальгин, Супрастин, Но-шпа. Отправлю…

Мне снится сон: я сижу за огромным столом и пью чай с сумасшедшим кроликом. Я не хочу, мне ужасно жарко от этого его пойла, но он все подливает и подливает. А потом вскакивает на стол и, расшвыривая своими огромными лапами посуду, бежит прямо ко мне. Хватает за горло и пытается впихнуть в рот огромные конфеты.

— Время пить чай! — безумно выпаливает он.

Я морщусь и пытаюсь отклониться, но ему на помощь приходит не менее сумасшедший шляпник. Сжимает мои плечи и встряхивает. Я открываю рот, чтоб послать его куда подальше, но в этот момент кролик пихает в меня конфету и тут же вливает мерзкий сладкий чай прямо в рот.

— Вот и умница! — играет кустистыми бровями шляпник.

Я больно сглатываю и хватаю пушистую нечисть за уши. Кролик тоненько пищит и вырывается. Я ехидно смеюсь, а шляпник пользуется этим и снова пихает мне в рот конфету. Горькую, отвратительную. Я морщусь и пытаюсь встать. Уж лучше красной королеве голову склонить, чем вот это все терпеть! Там еще помнится, Валет симпатичный должен быть.

Но не тут-то было. Огромные ручищи пригвождают меня к твердому сидению и снова тянутся к отвратительной конфете. Крепко сжимаю губы, хотя так и хочется спросить: откуда это у вас такие руки, шляпник? Но тогда опять придется глотать эту гадость.

— Еще одну-у-у, — мерзко тянет ушастый.

Я мотаю головой, хотя это вызывает ужасную боль. Тогда кролик меняет тактику и начинает щекотать меня своими пушистыми ушами: нос, глаза, шею. А шея это пипец чувствительное место! Меня разбирает смех, и даже не замечаю, как маленькая ложечка с противным вареньем заходит в рот. Ах ты, коварный рукастый шляпник!

Ну, хотя бы не конфета.

Носик маленького фарфорового чайника снова вливает мне в рот горячий чай. Я принимаю свою участь безропотно. Лишь бы не голову с плеч, честное слово. И чего это я собралась идти сдаваться королеве? Шляпник поглаживает меня по плечам и надо сказать, он начинает мне нравиться. Такой… неординарный! Такой… сильный! Такой… Медведь.

Следующее пробуждение дается мне гораздо легче. Глаза спокойно реагируют на утренний свет, льющийся через окно спальни, тело больше не трясет, даже руки слушаются и отрываются от одеяла, чтобы почесать шею. Я вся потная, липкая. Очевидно, меня не слабо прогрело сегодня ночью. Убираю налипшие пряди и откидываю одеяло. Пить хочется страшно. Тянусь к табуретке возле кровати, на которой стоит чашка, и жадно выпиваю все, что там есть. Правда, этого, кажется, ужасно мало. Мне бы ведро воды сейчас.

Спускаю ноги с кровати и принимаю вертикальное положение. Комната тут же плывет. Слабость неимоверная. Колени подрагивают, тяжелая голова тянет обратно на подушку. Но желание пить пересиливает все. До кухни добираюсь медленными шаркающими шажками вдоль стеночки. Гуся спит прямо в одежде, но при звуке льющейся из бутылки воды сразу вскакивает.

— Май! — таращит на меня свои глаза.

Я заливаю в себя жидкость и тяжело выдыхаю.

— Ты как? — спрашивает подруга и тянется к моему лбу.

— Вроде лучше, — выходит хрипло.

— Я ужасно вчера испугалась! У тебя температура фигачила под сорок. А эти врачи… у них с собой даже жаропонижающих нет!

— Да здравствует бесплатная медицина, — приподнимаю стакан, слово произношу тост и снова присасываюсь к воде.

— Ага, — фыркает она. — Так умирать будешь, никто не шелохнется. Пошли температуру померяем.

Мы возвращаемся в комнату, я опускаюсь на постель и безропотно засовываю градусник подмышку.

— Тридцать семь и пять. Слава богу, — выдыхает подруга. — Если скакнет выше тридцати восьми и пяти — сразу пей вот эти три таблетки, поняла?

— Да, мамочка, — улыбаюсь от ее строгого тона.

— Ну, вот что ты улыбаешься, ты хоть представляешь, какая у меня ночка была? Я тут с этими врачами, лекарствами, компрессами полночи. Если бы не твой знакомый… А потом ты ещё и пить их отказывалась!

— Какой знакомый? — спрашиваю одновременно со звонком в дверь.

— Это, наверное, он, — Гуся вскакивает с места и несется в прихожую открывать дверь.

— Какой знакомый? — пытаюсь докричаться до нее, но тут же осекаюсь, стоит услышать низкое раскатистое "доброе утро".

Да быть того не может.

Судорожно натягиваю одеяло на свои голые ноги и пытаюсь собрать влажные лохмы в пучок на макушке. Паровоз из мыслей, где главная "какого черта он здесь вообще делает", устремляется прямиком в тоннель смущения.

В проеме появляется огромный хмурый мужчина. Красивый. Сердце пропускает один удар. Предатель. Я судорожно сглатываю и морщусь от болезненных ощущений в горле. Влад морщится в ответ.

— Ну, как больная? — смотрит он на меня, но спрашивает, почему-то у Гуси.

— Тридцать семь и пять. Влад, вы проходите. Может, кофе? — почти лебезит перед ним подруга.

И мне это ни черта не нравится. Что вообще здесь происходит? Откуда взялся этот Медведь и когда успел покорить Машеньку?

— Нет, спасибо. Мне уже пора на работу, заехал просто убедиться, что она ещё жива. Если станет хуже звони, — бросает Гусе и замолкает.

Смотрит на меня своим темным графитовым взглядом, я смотрю в ответ. Чувствую себя загипнотизированной коброй перед факиром. В кое-то веке не способна и двух слов сказать, хотя мысли скачут наперегонки с вопросами и заполняют всю черепную коробку. Затем разворачивается и уходит, так и не сказав мне ни слова.

Слышится глухой стук входной двери. В проеме снова появляется подруга, немного взволнованная и явно смущенная.

— Что здесь происходит? — наконец, отмираю я.

— Боже, Май, вот это мужчина! — горячо выпаливает она.

— Что?

Не нравится мне начало этого разговора!

— Я вчера на заказ вместо тебя поехала, а там — он. Странно все как-то вышло, он думал, что в костюме ты и у нас вышел не самый дружелюбный разговор. Он сунул мне пару тысяч и говорит такой: когда Майя выздоровеет, пусть позвонит, у тебя мой номер есть.

— Стой, а откуда у тебя его номер?

— Так он как заказчик его оставил. Слушай дальше! Короче, приезжаю домой, а тут ты — почти бездыханная. Врачи — дебилы без лекарств. Просто написали, что нужно, типа, разбирайтесь сами. Ночь на дворе. А ближайшая круглосуточная аптека черте где. Я паниковала, потому что даже попросить привезти некого. И тут вспомнила об этом странном чуваке, он-то на машине был, я видела возле бара. И просто внаглую ему позвонила. Он спал уже, но сорвался и приехал… с лекарствами. И помог тебя ими напоить, ты тут такое представление устроила: хватала меня за волосы, вырывалась, а потом лапала Влада.

Гуся начинает смеяться, а мне ни фига не смешно. Она хоть понимает, как подставила меня?

— Потом еще сидел возле тебя, проверял, снижается ли температура. Ох, Май, чувствую пойдешь ты по следам нашей Ксюхи… Будет у Аллы ещё одна история о том, как она девочек своих устраивает.

— О чем ты вообще? — это не я выкатываю глаза, это они сами, честное слово.

— Да брось, стал бы чувак просто так переться ночью с лекарствами, а потом ещё утром перед работой время тратить, приезжать, если бы…

— Молчи, — приподнимаю ладонь вверх. — Просто молчи.

— А что такого? Он что, преследует тебя? — голос подруги опускается до подозрительного шёпота.

— Да нет, конечно. Просто… сложно все, Гусь.

И я не уверена, что хочу все ей рассказать. Она щурится, словно считывает информацию с моей черепной коробки, она знает меня лучше всех на свете и я всегда, всегда всем с ней делилась. Но тут…

— Да он даже ничего мне не сказал… — увожу ее с тонкого льда нашего разговора.

— Глупая, — улыбается она. — Настоящие мужики мало говорят и много делают. Так что расслабься, Май. Он по уши твой, я точно знаю.

Ох, подруга, лучше бы ты была не права.

Влад

— Ну, как вчера прошло? Посрамили пресные выпуски "В мире животных"? Показали пресловутому Дроздову, о чем надо снимать документалки?

— Что ты несёшь… — откидываюсь в кресле и смотрю в глаза своему недалекому другу, бесцеремонно ввалившемуся в кабинет.

— Это я о твоей двухметровой свинке сейчас. Срослось? Перетекло в жаркие хищные игрища? По красным глазам вижу, срослось, — ухмыляется Серёгин, разваливаясь на диване в углу.

— О, да, ночка выдалась жаркая, — устало бормочу я.

— О, нет, только не говори, что снова кот помешал.

— Нет, гуси.

— Чего?

— Слишком долго объяснять.

Сжимаю пальцами переносицу, пытаясь унять головную боль. Ещё только время обеда, а уже хочется сдохнуть. Бессонная ночка не прошла даром.

— У тебя там "живой уголок" что ли завелся? А как же телки? Без телок уголок — не уголок! — наигранно качает головой друг.

— Макс, отвали, а?

— Дружище, я тебе добра желаю. Пора выходить из сумрака и обновить кровать. А лучше — расшатать ее так, чтоб соседи завидовали!

— Все было. И кровать, и девчонка, и громкие стоны, не переживай за меня, — и пускай с удовольствием все это никак не связано, а кровать была вовсе и не моя, все — правда.

— Что-то ты без энтузиазма все это говоришь. Что, подвёл боевой друг? Заржавел в ножнах? Загрустил без битвы? Могу посоветовать отличные таблеточки!

— Пошел вон. И дверь за собой закрой.

Перевожу взгляд на экран компьютера и возвращаюсь к проверке подлинности выданных доверенностей.

— Скучный ты, Горький. Я тебе все рассказываю, — разворачивается к двери и берется за ручку.

— Хотя я об этом никогда не просил, — кидаю в спину другу.

Дверь захлопывается с глухим щелчком, и я вновь откидываюсь на спинку кресла. В очередной раз берусь за телефон. Никаких сообщений. Вот и сиди тут, гадай, что там с этой несносной девчонкой. С утра выглядела, вроде, бодро. Только глаза на пол-лица и бледная, как смерть. Но хотя бы в сознании.

Даже подумать страшно, что было бы, не позвони ее соседка мне. Видать, действительно, в отчаянии была. О чем их родители думают: отпустить двух девиц жить одних в огромной Москве в ужасающих условиях — уму непостижимо! Как вспомню облезлые стены подъезда старой сталинки, на ладан дышащую деревянную дверь и квартиру, увешанную коврами… Выносить у них, конечно, нечего, но жить там просто не безопасно. Я бы эту дверь плечом на раз снёс. А потом закинул строптивую голубоволосую девчонку на плечо и…

О чем ты только думаешь, Горький? Акстись.

Разблокирую экран и быстро набираю сообщения подружке Майи.

"Как?"

"38"

Снова повышается, значит.

"Таблетки выпила?"

"Ещё рано"

Что значит рано? Опять до бессознанки довести хочет?