— Нет, он не мог такого сделать.

— Ты посмотри на меня, — Лиса обхватывает себя за горло обеими руками. — Похоже, что я сама это сделала?

— Рэнделл не дает таких приказов, Лиса. Нет! — твердо произношу я. Перед глазами розовая пелена. Мозг отказывается функционировать и анализировать информацию. Словно какой-то блок мешает взглянуть фактам в лицо.

— Значит, для меня он сделал исключение. Ты посмотри на себя. — Ее взгляд скользит по моему лицу с презрением и ненавистью. — Ничтожество. Ты даже сейчас его защищаешь. Еще скажи, что я сама виновата.

— Тебе просто нужно было меня дождаться… — бормочу я, чувствуя себя беспомощным перед волной гнева, которую она обрушила на меня.

— Тебе просто нужно было сдохнуть в тот момент, когда в конверте ты увидел мою фотографию, — с горечью бросает девушка. И словно резко лишается всех моральных и физических сил, потратив их на эту безумную вспышку.

Какое-то время мы молчим, не глядя друг на друга.

— Не было никакой фотографии, — хрипло произношу я безжизненным тоном. — Личная просьба.

— Я даже не была твоим заданием, — прошептала Алисия, опуская голову. — Я тебя ненавижу. Еще больше, чем его. Он хотя бы никогда не врал, что любит меня.

— Я не врал, Лиса, — качаю головой, не зная, что еще могу сказать.

— Если вам с самого начала была нужна шлюха, то почему сразу не сказали? Для чего было давать мне надежду? Машина, квартира, счет с кучей нулей, безумные тренинги в течении нескольких месяцев. Зачем проститутке вся эта чушь, которой вы меня пичкали?

— Все не так. Ты все неправильно поняла…

— Не было никакого задания, Итан. Я не дура. Перриш послал меня к клиенту. Никакой хреновой информации, никакого компромата. Я просто должна была искренне удивляться всему происходящему. А этот извращенец с самого начала знал, кто я.

— Он же не тащил тебя, не насиловал? Ты сама с ним пошла, — вскидывая голову, я смотрю ей в глаза. Лиса бьет меня по лицу, но это защитная реакция. Я вижу стыд в ее глазах, и презрение, и боль. Я не могу ей ничем помочь сейчас, как и самому себе. Рэнделл убил нас. Одним выстрелом. Обоих.

— Убирайся, — переставая осыпать меня градом пощечин, сквозь зубы произносит Лиса.

И я выхожу из ванной, закрывая за собой дверь. А потом из квартиры Алисии Лестер. И из ее жизни, которая больше мне не принадлежит.

Ангелов не существует. Не в той реальности, в которой живу я. А тем, которые случайно падают на нашу грешную землю, сразу отрезают крылья, оставляя на спине незаживающие раны. И они кровоточат до самой смерти, не давая забыть, о том, чего никогда не вернуть.


Алисия

Двенадцать часов назад


— А, знаешь, я передумал, — внезапно говорит Роббинс. — Мы поболтаем после. А сейчас перейдем к тому, ради чего поднялись сюда. Ты же не против? Но у меня есть небольшое условие. Я упоминал про ряд особенностей, которые предпочитаю?

Я растерянно смотрю в голубые глаза мужчины, понимая, что он загнал меня в ловушку.

— Брось, ты же не так глупа. Мы оба знаем, почему ты здесь. Не нужно истерик. Сделай так, как я прошу, и никто не пострадает. Тебе понравится. Всем нравится. Ты не первая.

— Я не понимаю, — напряженно говорю я. Мартин прищуривает глаза, холодно улыбаясь. Встает и направляется к прикроватному столику.

Мое сердце грохочет в груди, перекрывая музыку, доносящуюся снизу из клуба и шум машин, проникающий через открытое окно. Запах автомобильного смога кажется удушающим или дело в страхе, который добрался до горла, перекрывая дыхательные пути.

Мужчина стоит спиной ко мне, открывая ящик и доставая что-то оттуда. Вот он, мой шанс. Я могу сбежать. Дверь открыта, но я почему-то продолжаю сидеть на месте, словно скованная ужасом, не сводя взгляда с широких плеч Мартина Роббинса и его рельефной спины.

— Прежде, чем мы начнем, я озвучу правила, Реджина, — оборачиваясь, произносит он с ледяной улыбкой, от которой все внутри меня холодеет. Я смотрю в его глаза, как загипнотизированная.

— Правило, в принципе, одно. — Он подходит ко мне, не разрывая зрительного контакта. — Ни слова. Ни одного слова, Реджи. Все разговоры потом.

— Мар…

— Шшш, — он кладет палец мне на губы, призывая к молчанию. — Игра началась. Молчание, девочка. Ты не единственная… Я говорил. Не единственная, кто хотел заставить меня говорить. Еще никому не удалось. Это твое первое задание? — голубые бесстрастные глаза смотрят мне прямо в душу, и я медленно киваю. — Ты тоже не справилась. Но на самом деле, так и должно быть.

— Я… — с губ сорвался жалкий писк и мужчина мягко, но достаточно сильно обхватил рукой мое лицо, закрывая рот ладонью.

— Не бойся, — почти ласково говорит он. — Доверься мне. Я не причиню тебе боли, если ты будешь молчать. Договорились? Кивни, если поняла.

И я киваю, словно послушная марионетка. В голове проносится отчаянный вопрос. Почему я не убегаю, не сопротивляюсь, не зову на помощь? А потом я смотрю на наручники, которые он кладет мне на колени, и понимаю, чем может закончиться любая попытка остановить его.

Мартин удовлетворенно улыбается, и тянет меня за руку, заставляя встать. Ведет к изголовью кровати и толкает на подушки. Я всхлипываю, падая на спину, и он снова прижимает палец к моим губам, потом к своим. Гладит меня по щеке, словно ребенка. По волосам. Поднимает мои руки и одним резким движением стаскивает с меня платье. Не глядя на мое тело, Роббинс закидывает мои запястья за голову и пристегивает наручниками к изголовью. Я отчаянно дергаюсь, умоляюще глядя на мужчину, но он отрицательно качает головой. Его рука исчезает в кармане джинсов и достает оттуда черную повязку.

— Нет, пожалуйста, — кричу я, понимая ее предназначение. Мужчина хмурится и бьет меня ладонью по губам. Слезы стекают по щекам, рыдания сотрясают грудь. Одно мгновение, и ухмыляющееся жуткое лицо Мартина Роббинса скрывается за темной полосой ткани, закрывающей мои глаза. Он снова гладит меня по голове и отступает в сторону. Его шаги удаляются, и в какой-то момент в душе просыпается надежда, что на этом все закончилось, что он уйдет и оставит меня в таком состоянии — полуголую, испуганную. Что это и есть своеобразный шоковый тест или наказание за то, что я явилась в клуб с определенной целью, о которой он или догадался, или знал заранее.

Но все надежды рушатся, когда я слышу щелчок выключателя. Звук различимый, несмотря на массу фоновых звуков. Слабый свет, который я видела сквозь ткань еще секунду назад, исчез. Ублюдок просто выключил освещение.

Я прикована наручниками к кровати.

В полнейшей тьме.

С повязкой на глазах.

Наедине с маньяком.

Если бы я знала, что этим кончится, то лучше бы позволила убить себя людям Галлахера.

Я не слышу его дыхания. Не представляю, где он стоит. И что делает. Смотрит на меня? Раздевается? Достает инструменты для пыток? Фантазии побрасывает картинки одна, страшнее другой.

Меня сбивает визг шин за окном, пьяный хохот и гремящая музыка этажом ниже. Если я буду кричать, даже если сорву связки, захлебнусь криком, меня никто не услышит. Я пытаюсь вспомнить все советы, которые слышала в репортажах про маньяков. Не провоцировать. Не сопротивляться. Быть покорной. Пытаться вызвать доверие и симпатию. Разговорить, заставить увидеть в себе человека. Отвлечь, оглушить, вызвать полицию. Последние четыре варианта отпадают. Он приказал молчать, и я в наручниках.

Что мне остается? Боже.

Он все равно меня убьет…

Я вздрагиваю всем телом, когда внезапно чувствую прикосновение чужих рук к своим лодыжкам. Он с удивительной осторожностью, едва касаясь, проводит пальцами до колена и опускается к ступням. Бережно снимает с меня одну туфлю, потом другую. Мое сердце готово вырваться из груди, я так часто дышу, что начинают болеть ребра. Во рту пересохло. И словно прочитав мои мысли, через пару секунд Роббинс капает на мои губы вином. Я открываю рот, жадно хватая жидкость. Он льет мне вино на язык, пока я не начинаю кашлять. Лучше бы это был спирт, чтобы я напилась и отключилась. Но Мартин не дает мне выпить много. Я слышу, как он ставит бокал на тумбочку. Вся дрожу, как натянутая струна, чувствуя себя голой, несмотря на то, что я все еще частично прикрыта — белье на мне. Я снова не понимаю, где он. И что собирается делать. Ожидание невыносимо. Панические волны, одна за другой, накатывают на меня, пока я не впадаю в состояние прострации и отрешения от происходящего. И ублюдок снова не дает мне спрятаться в самой себе. Его ладонь касается моей щеки, поворачивая голову, как я понимаю в своем направлении. Легонько ударяет, приводя в чувство и снова ласково гладит. Ощущаю на себе его прожигающий взгляд. Он оставляет невидимые отметины на всем моем теле.

Не знаю, что для меня страшнее — эта непонятная неуместная нежность или полное отсутствие слов с его стороны, возможности наблюдать за его действиями? Не уверена, что хотела бы видеть, как он достает огромный тесак, комментируя то, что собирается сделать, и начинает… Нет, даже думать не хочу. Пожалуйста, Боже. Я не хочу умереть так. Только не так. Помоги мне, Господи. В последний раз.

Сколько девушек, оказавшись в подобной ситуации, молили о том же? А скольким удалось спастись?

Все мои страшные теории и предположения рушатся, когда он прижимается губами к моим. Сердце пропускает удар.

Почему я вообще решила, что Мартин собирается меня убивать? Его губы пахнут тем же вином, что пила я. Мы пили его вместе… Он целует меня умело, неспешно, не принуждая отвечать ему. Обводит кончиком языка контур губ и целует снова. И я с удивлением понимаю, что не чувствую отторжения или неприятия.

Расслабиться и получать удовольствие. Что-то такое я тоже где-то слышала. Но внутренние установки не позволят. Масштабы катастрофы огромны. В голове мелькает мысль о том, что я оказалась втянута в тщательно подготовленную инсценировку. И все больше укрепляется с каждой секундой. Перриш подставил меня. Это и есть задание.

Прямо сейчас. Я. Выполняю. Задание.

Мартин разрывает поцелуй, и я слышу, как он раздевается. Звяканье пряжки ремня, звук расстегиваемой ширинки. Роббинс бросает одежду на пол, и забирается на кровать, которая прогибается под тяжестью его тела.

По-крайней мере, он не урод.

Цинично, учитывая ситуацию?

Возможно, но что мне остается?

Я жду, что он начнет стаскивать с меня белье, но этого не происходит. И снова это мучительное неведение и ощущение его взгляда на себе, которым он тщательно изучает, поглощает мое тело. А потом словно касанием легкого перышка дотрагивается до моего живота и скользит, очерчивая рисунки моих татуировок. Сколько моих любовников делали то же самое? Неужели и у этого больше ни на что фантазии не хватило? Наклоняя голову, Мартин целует меня чуть выше пупка, заставляя инстинктивно втянуть живот, скользит языком в ямку и поднимается выше. Теперь влажный теплый кончик его языка повторяет узоры на моем теле. Я опускаю голову вниз, хотя все равно ничего не могу увидеть. Роббинс обхватывает одной ладонью мое лицо за подбородок фиксируя от лишних движений, продолжая неторопливые ласки.

Не знаю, как он это делает, но ему удается заставить меня расслабиться. За все то время, что я нахожусь в повязке и наручниках он не сделал ни одного резкого или грубого движения, не считая легких ударов пальцами по губам. А когда ждешь насилия и боли, подобное поведение сбивает с мысли, вносит хаос в эмоции и инстинкты. Или я просто ищу оправдание тому, что начинаю реагировать на прикосновение Роббинса? Низ живота напрягается, когда искусный язык Мартина проводит полоску вдоль резинки моих трусиков. Обхватывает их зубами и тянет вниз. Это тоже заезженный трюк, но почему-то сейчас ощущается гораздо чувственнее, чем в предыдущие разы. Когда с нижней частью покончено, Мартин поднимается вверх, и удерживая вес на одной руке целует меня в губы. Вторую кладет на мой живот, растопырив пальцы, и легонько нажимает. Я всхлипываю, задыхаясь. Он выталкивает воздух из моих легких. И в тот момент, когда я пытаюсь вдохнуть, целует в губы. В голове темнеет от нехватки кислорода, и в то же время низ живота пронзает острое вожделение. Я обезумела? Или темнота и страх делают из меня сумасшедшую, потерявшую контроль над собственным телом и разумом, податливую игрушку в руках извращена. Можно свалить свои реакции на инстинкт самосохранения и состояние шока — это лучше, чем чувствовать себя шлюхой. Он ненадолго отпускает мои губы. И я резкими глотками начинаю хватать воздух. Его рука движется вверх по моему животу. Забирается под лифчик, опуская его вниз. Подушечкой пальца обводит сначала один сосок. Потом другой. Кровать скрипит и прогибается, когда он смещается и его голова опускается ниже и уже горячие губы смыкаются поочередно вокруг моих сосков. Он несильно, но ощутимо зажимает их между зубами, вызывая волну дрожи, а потом, словно утешая, легонько дует, и обводит языком. На моем теле осталось только одно место, где еще не побывал его язык, и я надеюсь, что до этого не дойдет. Но ошибаюсь. Потому что закончив с грудью, Роббинс снова скользит по моему животу, опускаясь все ниже. Я инстинктивно сжимаю ноги. И когда его руки ложатся на коленные чашечки, пытаясь их раздвинуть, я делаю усилие, чтобы не позволить ему этого. Тогда он звонко шлепает меня по бедру, и снова я с потрясением ощущаю, как низ живота отзывает спазмом на нестандартную ласку.