И постараться понять. И ждать, ждать…


Прошло десять лет. И все начинается снова.

Значит, этот танец с саблями не кончится никогда.

Я взяла со стола письмо и бросила его в огонь.

Потом перерыла мусорное ведро и извлекла обратно все баночки и тюбики. Протерла тряпкой. Ни дать ни взять, преступница, заметающая следы. Сложила все назад, в бумажный пакет на столе.

Пошла и легла рядом с тобой.

Ты спал. Красивый, как победитель. Генерал ночи. Грудь в крестах. Трепещи, враг. Я скользнула к тебе под мышку, на свое законное место.

А что, если единственный способ научиться брать — это отдавать? Отдавать не раздумывая, не взвешивая за и против? Может, надо просто старательно изображать любовь, и тогда она и в самом деле поселится в сердце и в теле?


— Как это, ты не умеешь отдавать? — негодующе воскликнула Кристина. — Да ты лучшая подруга на свете! И не смей думать, что ты не умеешь любить! Ты только и делаешь, что отдаешь! Я, например, постоянно ощущаю себя твоей должницей.

— С подругами, может быть, у меня стало получаться, но с мужчинами? Почему с ними-то ничего не выходит? Понимать, а не судить. Дарить любовь, не ставя условий. Хорошо, я тебя полюблю, но ты должен измениться! Делай, что я говорю, или до свидания! Именно так все и происходило во время той поездки к морю. Да нет, точно тебе говорю. Мне надо понять, что у нас не так.

— Может, это с ним что-то не так…

— Это было бы легче всего. Ты же сама знаешь, нельзя всю вину взваливать на одного.

— Все равно. Согласись, это не совсем нормально — ну, его истерия с подарками, с любовью. Собственничество какое-то. Что-то за этим кроется… И потом, ты ведь его уже предупреждала. Помнишь, когда он пытался закормить тебя пирожными? Он должен был прислушаться.

— А он меня вообще не слышит. Он любит меня так, как будто это не я рядом с ним, а кто-то другой. Другая. И притом такая, которой все мало и мало, сколько ни дай. Чем больше он дает, тем больше она требует.

Мы разглядываем ее последнего возлюбленного. Красивый, молодой, хорошо сложен. Зовут Симоном. Не очень высокий, но крепкий и коренастый. Внешность располагающая, просто блеск. И отличная репутация. Вроде как «умеет в равной мере спокойно давать и брать». Во всяком случае, так говорят.

— Где ты его нашла?

— На набережной, когда гуляла. Выглядит по-идиотски, не спорю. По-школьному глупо. Поверхностно. Но надо же когда-то начинать! Ты же знаешь, что мне предстоит учиться с нуля. Я и так уже наломала дров.

Когда Кристине было восемь лет, у нее сбежала мать. В Швецию. Ни с того ни с сего. Утром, уходя в школу, четверо детей поцеловались с ней, как обычно, а когда вечером вернулись домой, ее и след простыл. Она не просто бросила мужа и детей. Она вывезла всю мебель. Собаку, и ту забрала. С тех пор Кристина никому не верит. Отношения завязывает с оглядкой и ненадолго. Привыкла жить одна, ничего ни от кого не ждать, а все, что может походить на любовь, превращать в дружбу, окрашенную сообщничеством и чувством юмора. Юмор — ее лучшая защита от назойливых романтиков. Когда ей говорят: «Я тебя люблю», она заливается смехом и с любопытством оглядывается: это вы кому?

Она обкусывает заусеницы на пальцах и созерцает своего Симона со смесью страха и нежности. Тихонько гладит, подносит к лицу и вдыхает его аромат.

— Ну и работенка! — улыбаясь, бросаю я.

— Не смейся! Мне многое предстоит узнать.

— Что узнать?

— Что настоящая любовь бескорыстна. Ты любишь другого просто потому, что он — это он.

— Ну вот, ты уже всему и выучилась.

— Проблема в том, что очень трудно любить кого-то просто так, без задней мысли. Рано или поздно он говорит или делает нечто такое, что заставляет тебя полностью в нем разочароваться.

Я согласно киваю головой. Может, мне тоже поискать себе такого вот Симона?

— Я попробую на нем потренироваться. Буду хотя бы раз в день заниматься только им. Разговаривать с ним. Говорить, что я его люблю, что считаю его красивым, не важно, хорошо он себя чувствует или нет. Постепенно я начну чувствовать свою ответственность за него, а значит, у нас появятся точки соприкосновения. И по вечерам я буду приходить не в пустой дом. Он будет меня ждать.

— Да уж, попробовал бы он смыться!

— Я буду заниматься им спокойно, без нервозности, не спеша. Буду посвящать ему свое время. Возможно, позже мне удастся расширить поле деятельности и предложить свою нежность еще кому-нибудь.

Она чуть помолчала и тронула Симона пальцем:

— Он даст мне время, необходимое для учебы.

— И не будет тебе мешать.

— Откуда мне знать? Послушай, я же не говорю, что это будет просто. Я не привыкла ни о ком заботиться, кроме себя. Все я, я, я! Меня уже с души воротит! Ну, что мне делать одной, скажи на милость!

— Да уж, делать особенно нечего. Эта наша общая проблема.

— Что меня больше всего пугает, это то, что у меня руки растут не оттуда, откуда нужно. Обычно стоит мне только посмотреть на растение, и оно засыхает.

— А они тебе объяснили, как с ним обращаться, когда продавали?

— Да, к счастью, да.

— А что после цикламена? Собака?

— Нет. Потом я осторожно приступаю к человеческому этапу.

— Не уверена, что это разумно.

— Посмотрим. Думаю, с Симоном мне удастся сделать шаг вперед.

Я ей почти завидую. Хоть и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не расхохотаться над тем, как она расшаркивается перед Симоном. Но я понимаю, что она нашла хотя бы начало решения. Я не собираюсь ее осуждать. Не собираюсь топтать ногами ее цикламен, крича ей в лицо, что это глупо, что она просто дура. Не собираюсь уйти, хлопнув дверью, как наверняка сделала бы, если бы один из моих любовников признался мне, что завел себе Симону с целью освоить науку любви.

— Ну хорошо. А мне-то как сделать шаг вперед?

— Не знаю. Постарайся его понять. Узнай, как он рос, как его воспитывали, что у него за родители. Какие обиды он перенес в детстве. Что он считает важным в жизни…

— Он никогда не рассказывает мне о себе. Никогда.

— Ты просто не пробовала.

— Пробовала, и еще как! Кончилось это ужасно.

— Люди обожают рассказывать о себе. На самом деле они только это и любят.

— Но не он.

— Попробуй еще раз. Прояви ловкость. Выведай, кого он любил до тебя. Просто спроси у него, да и все. Он наверняка ответит.

Я покачала головой:

— Мне кажется, он бежит от себя. Сам себя не любит. И ненавидит ту жизнь, что была у него до меня. Он придумал себе роль, в которой может забыть прошлое. А я, судя по всему, идеальная партнерша для этого. Большая белая страница — можно писать историю с нуля.

— Но что именно он хочет забыть?

— Понятия не имею.

— Женщину?

Не знаю. Я чувствую, что-то не так, но не могу назвать то, что меня не устраивает. Все, что мне известно, — это его безумный, затравленный взгляд и неудержимое желание броситься на меня, чтобы сожрать. Я для него — сырая глина, из которой он стремится вылепить нечто свое, вознести это нечто на вершину обожания и поклоняться. Сделать так, чтобы я заняла собой все пространство и стала жить вместо него. Он готов раствориться во мне, лишь бы забыть о собственной жизни.

— Иногда мне кажется, что я для него не существую. Во всяком случае, обращается он явно не ко мне.

В его теле, в его горящих глазах и дрожащих ноздрях, в его голосе, внезапно начинающем звучать жестко и резко, мне чудится какой-то невыносимый ужас, ужас раненого зверя, загнанного жизнью в угол и всеми силами старающегося вырваться на волю. Он артачится и не дается, отсюда — все его лихорадочное нетерпение и раздражительность. Я порой чувствую, как страх сковывает его тело, корежит и душит его, и именно в эти минуты он бросается на меня так, словно я — неодушевленный предмет, кукла, искусственное существо… С искусственными легкими, которые он надеется забрать себе, спасаясь от удушья. Я — его кислородная маска, его пожарный выход, и он может расслабиться и вздохнуть свободно, только подчинив меня себе.

Проблема, таким образом, заключается в том, чтобы понять, почему мы вместе. Где, в какой точке наши жизни пересеклись, чтобы появилась искра и вспыхнул пожар. У этой обоюдной жажды, у этой кошмарной плотской страсти есть причина, и я должна ее узнать — если хочу, чтобы наша любовь длилась, росла, расцветала, а не сводилась к серии стычек, приносящих успокоение только телу.

— Тебе надо переквалифицироваться в детектива. Проведи расследование. Познакомься с его родителями, с друзьями…

— Мы слишком мало знаем друг друга. И потом, мы ни с кем не встречаемся. Он плохо переносит присутствие третьего лишнего. Когда я познакомила его с братом, он очень постарался, хотя у меня осталось впечатление, что моя любовь к брату его обозлила. Я должна принадлежать ему одному. Мне страшно. Мне правда страшно, но в кои-то веки я не хочу убегать, не хочу повторять знакомый сценарий. Мне даже кажется, что мой старый враг — тот самый, который тормозит мои лучшие порывы, — что даже он в недоумении. В растерянности.

— А может, он просто не считает нужным вмешиваться? Может, он убежден, что ему тут и делать нечего? Что этот человек прекрасно разрушит сам себя…

Я посмотрела на Симона и подумала, что вряд ли цветок в горшке сможет помочь решить проблему. Мысленно сравнив своего неистового и одержимого идеей совершенства любовника с немым спокойным цикламеном, я улыбнулась.

Нет, я не откажусь от борьбы.

До встречи с ним я была так одинока. Он принес мне ощущение разделенной близости, без которого я больше не смогу.


— А что, если интим и близость — это разные вещи? — вдруг огорошила меня Валери. Это было уже в другой день, мы сидели в кафе.

— …

— А что, если ты попытаешься хоть немножко доверять себе? Вместо того, чтобы во всем себя обвинять? Тебе приятно ощущение близости, это очевидно, но, может быть, тебе все же стоит признать, что твое «я» тоже имеет право на существование? На уважение? Хватит вешать на себя всех собак! Ну, пошевели мозгами! Может, ты — не единственная преступница? Может, не только ты бегаешь от призрака? Да-да, я про него, про твоего врага, из-за которого у тебя ничего не выходит…

Я по нему изголодалась. Изголодалась по его взгляду, делающему меня сильнее и выше. В его лучах я становлюсь королевой, наделенной властью карать и миловать.

Пиши, сказал он мне, и я стала писать.

Очень хорошо, сказал он, продолжай! И я продолжила.

Подстриги волосы, сказал он, и я сделала короткую стрижку. Слишком коротко, не одобрил он. Я стала их отращивать.

Он запретил мне краситься, и я забросила помаду и румяна, тени и пудру. Надо будет, сказал он, как-нибудь сделать тебе татуировку. Или пирсинг, я еще не решил.

Я предоставила свое тело в его распоряжение.

Мы с тобой, сказал он, доберемся до вершины мира, и я полной грудью вдохнула воздух заснеженных гор.

Мы с тобой, сказал он, попали между Богом и дьяволом, и я согласилась получать удары и поцелуи, протянула ему свои губы и свое тело и вручила свою судьбу в его руки.

Я жить без него не могу.


В самом начале нашего романа, когда мы разговаривали по телефону, — а ты звонил мне по десять раз на дню, чтобы сообщить, что на улице дождь или солнце, чтобы рассказать, о чем пишут газеты, которые ты читал за завтраком, чтобы поделиться тем, что происходит у тебя на работе, и чтобы обсудить подробности нашей любви, — еще тогда я заметила, что ты часто меняешь голос.

У тебя было несколько голосов. Один — властный и резкий, которым ты пользовался на работе, отдавал приказы, принимал решения и требовал, чтобы все вокруг пошевеливались; второй — нежный и чувственный, которым ты разговаривал по вечерам, когда звонил мне, лежа в постели; наконец, третий — торопливый, заикающийся, почти неразличимый, который появлялся у тебя, когда случалось нечто такое, что тебя взволновало, расстроило или встревожило. Мне приходилось переспрашивать, потому что ты начинал скакать через пятое на десятое, так что я вообще переставала понимать, о чем идет речь. Если на просьбу говорить медленнее и четче ты не реагировал, я старалась догадаться, о чем ты рассказываешь. Впечатление складывалось такое, что ты торопишься, потому что за тобой по пятам мчится какой-то враг, или что ты захвачен в заложники и стоишь под дулом пистолета. Мы даже ссорились из-за твоего голоса номер один или голоса номер три. Первый был слишком сухим и безликим, последний — таким лихорадочно нервным, что мне становилось нехорошо. Ты обычно отвечал, что я преувеличиваю, что достаточно сделать небольшое усилие, и я прекрасно тебя пойму. Еще ты говорил, что я туга на ухо и мне надо обратиться к врачу.