Дома она бросила сумку на пол возле вешалки в коридоре, там же скинула куртку и ботинки, прошла в спальню и, не раздеваясь, прямо в джинсах и свитере повалилась на кровать. Вот так бы и лежать, уткнувшись носом в стенку, и никого не видеть, и ни о чем не думать. Только бы ни о чем не думать!

На улице постепенно стемнело, свет от фонаря за окном бил прямо в глаза, но вставать и зашторивать окна не было сил. Несколько раз звонил телефон, но трубку Ника не поднимала. Сколько она так пролежала — час, два, три? Она потеряла чувство времени. Наконец кто-то бешено затрезвонил в дверь. «Кто бы это мог быть? — без всякого интереса подумала Ника. — Не стану открывать, не хочу». Но в дверь звонили и звонили. Ника сначала зажала уши, но потом, чтобы избавиться от этого трезвона и не перепугать соседей, пришлось встать и пойти к двери. На пороге стояла испуганная Маша:

— Что с тобой, ты жива?

— Ничего со мной, — апатично сказала Ника.

Однако Машина тревога заставила ее встряхнуться. Маша оглядела ее со всех сторон, заметила брошенную как попало сумку и куртку на полу, потом прошла в комнату и зажгла свет.

— И давно ты тут предаешься отчаянию? — сердито спросила она. — Что хоть случилось? Я позвонила тебе на работу, сказали, что тебе стало плохо. Звоню домой — никто не подходит. Я уже Бог знает что передумала… Так по какому поводу вселенская скорбь?

— Ко мне приходил Кирилл. — Нике на глаза навернулись слезы. — Он мне сказал… В общем, теперь я понимаю, почему он… почему я никому не нужна. — Слезы покатились по щекам.

Маша обняла подругу и повела в комнату.

— Ну-ну, не плачь только, мало ли что обиженный мужик скажет! Что он тебе наговорил? Впрочем, подожди рассказывать. Ты небось и не ела ничего с утра? Пошли на кухню, я тебя буду кормить!

Через пятнадцать минут на столе уже красовался омлет с сыром и помидорами и овощной салат. Вкусно пахло свежесваренным кофе, а Ника, рассказывая Маше о разговоре с Кириллом, чувствовала, что наконец успокаивается. Выслушав до конца, Маша скептически посмотрела на подругу:

— И ты ему поверила?

Ника вздохнула:

— Понимаешь, в чем-то он прав. Я всегда чувствовала, что у нас что-то не так… Ну, в постели…

Маша рассердилась:

— Глупая, это не тебе, а ему надо слезы лить. Если в постели, как ты выражаешься, «что-то не так», то виноват в этом в первую очередь мужчина! А в твоем случае — только мужчина. Поскольку он у тебя первый. Откуда, интересно, тебе было набраться опыта?

Ника с надеждой посмотрела на подругу:

— Ты думаешь?

— Уверена! И нечего впадать в такое отчаяние.

Ника опустила голову:

— Ох, все так неловко получилось… Со мной в первый раз такое.

— В общем-то ничего удивительного, — заметила Маша. — Обычный нервный срыв. Ты испереживалась по поводу своего прибалта, а тут Кирилл со всякими дурацкими обвинениями. А кстати, от него никаких известий? — Под «ним» Маша подразумевала Андреса Инфлянскаса.

Ника встрепенулась:

— Ты знаешь, а я ведь сегодня даже не слушала, кто звонил!

Она вскочила с кушетки, подбежала к телефону, отмотала пленку автоответчика назад и нажала клавишу прослушивания.

— Моя любимая, — сказал единственный в мире голос…

2

Сегодня у Ники был необыкновенный день — все спорилось, все получалось. Утром они вместе с Юлей придумали программу — лучше не бывает! Движения выгодно подчеркивали пластику верхней половины тела и рук, гибких и выразительных, и скрывали некоторую «тяжеловатость» бедер. Осталось отработать детали, на это у них есть еще почти неделя.

Потом до восьми часов Ника работала со своими обычными группами, а сразу после занятий пулей полетела домой. У нее оставалось не так много времени, чтобы привести себя в порядок и ехать в Шереметьево, самолет из Праги ожидался в одиннадцать вечера. Кроме того, оставалась еще проблема, которую обязательно надо было решить до того, как она встретит Андреса.

Вчера, прослушав запись, Ника сначала не поверила своим ушам. Она прослушивала запись еще и еще, пока Маша решительно не выключила автоответчик.

— Перестань. Ты даже поглупела от радости. Это он? Ну, наконец-то!

Ника закружилась по комнате:

— Он приезжает! Завтра! Завтра я его увижу!

Она с размаху опустилась в кресло, закрыла лицо ладонями и пробормотала:

— Боже, как я жила без него так долго?

Маша невозмутимо налила себе остывший кофе, отхлебнула, поморщилась и сказала:

— Между прочим, ты уже подумала, как поедешь его встречать?

Ника опустила руки. Ее лицо светилось от радости:

— Я хотела попросить у тебя машину. Дашь?

— Конечно, дам. — Маша вздохнула: — Только я не о том тебя спрашиваю.

— А о чем же? — не поняла Ника.

— Ты что, совсем забыла, что он понятия не имеет, кто ты на самом деле и как тебя зовут?

Ника опустилась с небес на землю:

— Ой, да… — она растерянно и жалко посмотрела на Машу. — Что же теперь делать?

Маша покачала головой:

— Тебе решать. Я могла бы напомнить, что мне с самого начала не нравилась вся эта затея, но не буду.

Ника встала, подошла к большому зеркалу и придирчиво осмотрела себя с головы до ног. Потом приблизилась к стеклу почти вплотную и вгляделась в свое лицо. Загар давно исчез, на носу проступили обычные веснушки, глаза не ярко-голубые, а привычно-зеленые и не удлинненные к вискам, а круглые, как у кошки. Волосы уже не черные — краска начала смываться, и позавчера Маша перекрасила Нику в привычный рыжевато-каштановый цвет. Словом, от Лизы Владимирской и следа не осталось.

Придирчивый осмотр своего отражения прибавил Нике уверенности. В конце концов, Ника сама по себе ничуть не хуже, чем Ника как Лиза. В своем нормальном виде она даже лучше. Маша словно прочитала ее мысли:

— Ты мне без грима гораздо больше нравишься, — сказала она, — надеюсь, что и ему понравишься тоже. Только как ты объяснишь, зачем играла в эту игру? Расскажешь про Кирилла?

— Нет. — Ника решительно покачала головой. — Только не это. Скажу, что у меня такое хобби — в отпуске перевоплощаюсь в кого-нибудь другого. Ну, в детстве хотела быть актрисой, не сложилось, и детская мечта со временем превратилась в такую вот забаву. Правдоподобно?

— Вполне.

Они проболтали еще час-полтора, обсуждая в подробностях предстоящую встречу, а потом Маша уехала домой на метро, оставив машину у Никиного подъезда. Доверенность на Никино имя Маша оформила уже давно, почти сразу, как только стала владелицей «жигуленка». Ника считала, что эта бумажка вряд ли когда-нибудь понадобится, и засунула ее в шкатулку с ненужными документами. И вот надо же, не прошло и полугода, как придется извлекать ее на свет Божий. Хорошо еще, что не потерялась!

В соответствии с выработанной вчера стратегией Ника, придя домой, уселась опять гримироваться «под Лизу» — как она надеялась, в последний раз. Наложила на лицо крем-пудру в тон загара — вечернее освещение аэропорта скроет некоторую грубость макияжа, — чуть оттянула кожу к вискам, изменив разрез глаз, вставила голубые линзы. Вот только с волосами она ничего делать не будет, просто спрячет их под кепку.

Оделась Ника в «Лизином» стиле. Дав на сегодня отставку любимым джинсам и свитеру, она облачилась в костюм в синюю, серую и голубую клетку: короткая, но не вызывающе-короткая узкая юбка и куртка-пиджак длиной до талии. На ногах — колготки «такси» и модные в этом сезоне невысокие тупоносые сапожки. Забавная кожаная кепка дополняла туалет.

Андрес вообще-то отнюдь не настаивал, чтобы Ника встречала его в позднее время, и сообщил, когда прилетает, «для информации или на всякий случай». Встретиться с Никой он предполагал завтра, оставил ей номер своего московского телефона и просил с утра позвонить. Но Ника решила, что до завтра она не доживет. Кроме того, по разработанному ей и Машей плану, знакомство Андреса с настоящей Вероникой Войтович должно произойти у нее дома, сразу после приезда.

В Шереметьеве, как всегда, было шумно, людно и грязно. Ника чуть не опоздала: машину она вела неуверенно и поэтому ехала медленно и осторожно. Припарковавшись на платной стоянке, она выскочила из «жигуленка» и побежала к зданию аэропорта. Ей повезло: когда она проходила через раздвижные двери, как раз объявляли рейс из Праги. Ника протолкалась среди встречающих и встала ближе к выходу. От волнения у нее похолодело под ложечкой и сердце стало биться гулко и неровно. Вот сейчас, сейчас!

Хотя она смотрела на выход не отрываясь, он все равно появился неожиданно. Андрес был в том же элегантном светлом плаще, в котором она увидела его в первый раз в Сигулде, с непокрытой головой — светлые волосы подстрижены коротким ежиком… На плече у него была небольшая кожаная сумка. Шел он быстро и не глядя по сторонам, поэтому, когда Ника ухватила его за рукав, вздрогнул от неожиданности:

— Лиза! Ты здесь! Откуда?

Ника втянула Андреса в толпу встречающих и, по-прежнему крепко держа за руку, повела в сторону от народа.

— Но ты же сказал, когда прилетаешь! Почему бы мне тебя не встретить?

Андрес смотрел на нее с восхищением и укоризной:

— Потому, что уже поздно. Потому, что я без машины и не могу отвезти тебя. Впрочем, сейчас мы попытаемся взять такси.

— Не надо такси, — радостно сказала Ника, не отрывая от него глаз. Господи, какой же он красивый! — Не надо такси. Я на машине. Пойдем.

И они направились к стоянке.

Андрес удивленно присвистнул, увидев потрепанный «жигуленок»:

— Ты не говорила, что у тебя есть машина!

— А это и не моя, — беспечно отозвалась Ника, открывая заднюю дверцу, — одолжила у подруги.

Дверца никак не хотела поддаваться. Андрес посмотрел на Никины мучения, улыбнулся и легким нажатием руки справился с замком. Потом поставил сумку на заднее сиденье и повернулся к Нике:

— Ну, здравствуй, наконец!

Поцелуй был долгим и неспешным, словно они целовались не холодной сентябрьской ночью на платной автостоянке Шереметьева, а в полумраке спальни. Тот невероятно сладкий рот, о котором она мечтала, снова завладел ее губами. Те же сильные руки так сжали ее, будто он хотел всю ее втиснуть в свое сильное тело. Два сердца забились в унисон, превращая желание в жажду, а жажду в неизбежность. Это продолжалось несколько мгновений — и долго-долго…

— Ну что, любовь моя? Кто поведет машину?

Ника оторопело посмотрела на Андреса. Голова кружилась после поцелуя, и слова доходили до нее с трудом. Андрес чуть отстранил ее от себя, но не выпустил из кольца своих сильных рук. Он смотрел на нее и улыбался.

— Что ты сказал? — ее голос вдруг охрип и стал каким-то чужим.

Он повторил:

— Ты пустишь меня за руль?

Ника поправила выбившиеся из-под кепки прядки и кивнула.

По дороге они говорили о пустяках: Андрес рассказывал, как хорошо сейчас в Праге, погода стоит прекрасная, листья с деревьев еще не успели облететь — просто сказка! Ника слушала, улыбалась и кивала, пытаясь задвинуть в глубину души страх предстоящего разоблачения. Как-то Андрес отреагирует на ее неожиданное перевоплощение из Лизы в Нику?

Когда они уже подъехали к Речному вокзалу, Андрес спросил:

— Куда мы сейчас поедем, ко мне или к тебе?

— Как — к тебе? — не поняла Ника. — Разве у тебя есть квартира в Москве?

— Своей нет, — пожал плечами Андрес. — Но у моего друга, который живет в Германии, есть. А у меня есть ключи и разрешение пользоваться квартирой когда понадобится.

— Я думаю, — осторожно сказала Ника, — сегодня не понадобится. Может быть, я тебе не говорила, что я счастливая владелица двухкомнатной квартиры на Беговой. Могу сдать тебе комнату на льготных условиях.

Андрес улыбнулся:

— В объявлениях в таких случаях обычно пишут «торг уместен».

Ника оживилась:

— Будем торговаться?

— Заранее принимаю все ваши условия, мадемуазель. — Андрес был галантен, как всегда. — Надеюсь, вы не оставите меня без средств к существованию.

— О да, я обдеру вас по-божески, — Ника одарила его ослепительной улыбкой, — как липку.

Так, пикируясь и смеясь, они добрались до Никиного дома. Однако во дворе, когда они вышли из машины и пошли в подъезду, Никино веселье как рукой сняло. А в лифте она совсем притихла. Андрес заметил перемену настроения и встревожился:

— Что-то не так? — Он дотронулся до ее руки. — Ты скажи. Еще не поздно, я могу поехать к себе.

— Нет-нет. — Ника покачала головой. — Что ты! Просто… Мне действительно надо тебе что-то сказать, вернее, показать…

— Что?

Тут, к счастью, лифт дополз до седьмого этажа.