Темные тени пролегли у него вокруг глаз, лицо стало совершенно белым от потери крови. Еле видный оскал кривит его рот, но в глазах виднеется радость и торжество. Я смотрю на него, совершенно ничего не чувствуя, словно палач.

— Ты молодец, — с трудом говорит он, кровь сочится у него из уголка рта.

Он окончательно сбрендил: он хотел, чтобы его убил собственный сын. Я смотрю на него и вижу, как жизнь покидает его глаза. В квартире устанавливает жуткая тишина, словно нереальный сон. Аккуратно я опускаю мамино тело на пол. Прислонившись к кухонному шкафу, я подтягиваю колени к груди и смотрю на свои руки — окровавленные руки. Я только что убил своего отца. Никакие ужасы не могут подготовить ребенка к этому. Я убийца, навсегда запятнанный кровью своего отца. Но я не кричу, не плачу, не нарушаю священную тишину. Мамина душа возможно все еще здесь, рядом со мной.

Я встаю, иду к раковине и тщательно мою руки, пока они не становятся чистыми. Поднимаю глаза и вижу свое отражение в окне. Кровь капает с волос на воротник рубашки. Я наклоняю голову под кран и мою голову, пока вода не становится прозрачной.

На щеке мамы тоже виден след крови.

Я беру кухонное полотенце, мочу его и иду к ней, чтобы смыть этот след. Готово. Ее лицо теперь чистое, не запятнанное. Я убираю прядь волос, упавшую ей на щеку, я закрываю ей веки, словно она заснула и спокойно спит.

И тяжело выдыхаю.

— Мы сыграем в последний раз, мам? — шепчу я.

В моей голове звучит ее голос счастливый и радостный, когда она говорит: «Да, любовь моя».

— Позволь я открою окно, а то пахнет, как в мясной лавке, — отвечаю я ей.

Я подхожу к окну и открываю его. В комнату взрывается холодный морозный воздух, я иду к фортепиано. Мы сдержали обещание, данное отцу, прошел почти год, как я не играл.

Я открываю крышку и тут же нахлынывают старые воспоминания. Пока я играю любимые музыкальные произведения мамы, я забываю, что мои родители мертвые лежат на полу на кухне, клянусь, у меня такое чувство, будто она сидит рядом со мной и вместе со мной играет, словно ее длинные, белые пальцы двигаются с моими в такт по клавишам.

Я так растворяюсь в музыке, что не слышу, как в комнату вошел мужчина, только когда он встает прямо перед фортепиано, я замечаю его. Я перестаю играть и смотрю на него. Он весь темный, темные глаза, одет в блестящую красную рубашку с толстой золотой цепью и дорогое длинное черное пальто.

— Я убил его, — говорю я, дрожа от холода в ледяном воздухе из открытого окна.

— Ты избавил меня от хлопот, — отвечает он.

Я продолжаю смотреть ему в глаза.

— Ну, — говорит он наконец. — Ты можешь пойти со мной. Мы могли бы сделать из тебя хорошего убийцу.

Я понял, что он плохой человек, но я ушел с ним. Мама была очень хорошей, но жилось ей очень плохо. Я узнал, что папа никогда не был шпионом, не был Джеймс Бондом. Он был член воровской шайки — плохих людей.

Отныне я буду плохим, плохое всегда убивает хорошее.


Не долго у меня продержался аппетит к ненависти

Александр Маленков


27.

Далия Фьюри

Купи билет и езжай


Вся дорога была одним сплошным мучением. Мне не удавалось связаться с Зейном, хотя я пыталась много раз. Наконец, такси останавливается в нескольких кварталах от дома. Водитель такси прав, дорога впереди — одна огромная пробка. Всего лишь четыре часа дня, уже стемнело и начинается дождь. Я отдаю ему деньги с чаевыми и выпрыгиваю из машины.

«Пожалуйста, Господи. Позволь мне поспеть вовремя», — молю я.

Я бегу по улице и понимаю, что на таких каблуках далеко не убегу. Снимаю туфли, чувствуя холодную, мокрую мостовую под босыми ногами, пускаюсь на спринтерский жесткий бег, обходя людей на улице. Я бегу, что есть мочи, холодный, морозный вечерний воздух врывается в горло и легкие с каждым вдохом, как только я пытаюсь глубже вздохнуть. Кажется мне не хватает воздуха, пока я лечу вперед, такое ощущение, будто легкие сейчас разорвутся.

Желание остановиться и отдохнуть настолько сильно, но я гоню свое тело вперед, уговаривая дотянуть до следующего фонаря. Всего лишь до следующего, потом еще до следующего и до следующего, пока не чувствую, что у меня горят подошвы ног, дыхание сбивается, в ушах слышу пульс крови, мышцы в животе, так напряжены, что дрожат, и крик от страха застрял у меня в горле, я наконец-то поворачиваю за угол на нашу улицу.

Вздохнув полной грудью, я пытаюсь усилить темп, судорога сводит мышцы икр, и я перехожу на шаг, чуть ли тут же не падая на асфальт, подавшись вперед всем телом. Слава Богу, я приземляюсь на ладони. Я отталкиваюсь руками и поднимаюсь в вертикальное положение. Я вижу криво припаркованный мерседес Зейна на тротуаре на противоположной стороне улицы, примерно в двадцати ярдах от дома. Страх скручивает внутренности, здесь совсем что-то не так. Мерседс всегда паркуется перед домом.

К моему ужасу я замечаю первый автомобиль, обычно в нем едет Антон, стоящий там же на дороге. Я выучила все правила безопасности. Антон всегда едет первым, потом следует машина с Зейном, а затем с Ноем.

Это означает, что мерседес Зейна нарушил эту линию, выехав в сторону!

Я нахожусь в нескольких ярдах от него, но никого не зову, зная, что никто меня не услышит. Я увеличиваю скорость бега, мои ноги едва касаются земли. Я добегаю до машины и хватаюсь за ручку двери обеими руками, замок щелкает и открывается. Не в состоянии отдышаться я отупело вглядываюсь в салон автомобиля.

Никого.

На секунду я чувствую такое облегчение, потом слышу, как кто-то зовет меня. Я поворачиваю голову и вижу Зейна, бегущего ко мне.

— Беги, Далия. Беги, — кричит он, что есть силы.

Я замираю на долю секунды.

Хорошо, что его нет в машине... вот черт.

Адреналин берет верх, и я несусь от автомобиля к нему. Я вижу его лицо в свете фонаря, оно побелело от страха.

«У меня все получится», — думаю я.

От первой вспышки огня позади меня, его лицо озаряется желтым, пока он бежит ко мне, потом меня настигает звук — Вау, оглушительный, и я чувствую, как что-то горячее проходится по моей спине.

Сила взрыва отрывает меня от земли, и я лечу вверх, ветер свистит в ушах. «Ольга, смотри, я лечу». Я вижу ужас, отразившийся на лице Зейна. Я открываю рот и кричу от страха. Потом что-то ударяет мне по затылку. Такое впечатление, словно вся голова в огне, и опускается темнота.

Я не почувствовала, как упала на землю, как Зейн поднял мое бесчувственное тело на руки, и закричал: «Нет, нет, нет, нет, неееееетттт». Я не вижу, как он запрокинул голову назад и завыл в ночь, как ужасный, страшный зверь, испытывающий жуткую муку.


Я любил ее, а она ушла от меня,

Мне нечего больше сказать.

Зейн


28.

Зейн 

Я стою у окна и смотрю на серую больничную парковку. Идет дождь со снегом, вождение машин затруднено гололедом и ледяным дождем, который ударяется об асфальт, превращаясь в хаотичные брызги воды.

Женщина в открытую дверь машины вытаскивает сначала розовый зонт, и только потом выходит. У меня когда-то была женщина, которая делала тоже самое. Я не могу вспомнить ее имя, и с трудом припоминаю ее лицо из длинной вереницы женщин, но я точно помню, что она делал точно также. И еще у нее вились волосы, как только начинался дождь. Я отрываю глаза от женщины на парковки и поднимаю глаза на небо, покрытое темно-серыми облаками.

Господи, отчего так случилось, что я не чувствую эту чертовую вещь?

У меня такое чувство, словно сердце превратилось в кусок льда. Руки трясутся, но я все равно протягиваю руку и касаюсь стекла — холодное. Я замечаю кровь Далии на своих руках. Я не смог защитить ее. Все охранники и двадцати четырехчасовое наблюдение — ничто, потому что я не смог ее уберечь. Нет ничего, что бы я смог сделать для нее сейчас, все вышло из-под моего контроля. Сейчас я напоминаю себе опавший лист, плывущий по реке.

От звонка ее телефона, я вздрагиваю и достаю его из кармана, смотрю на экран — Стелла.

Это имя прорывает свой путь, как ледокол через льдины, к моему сердцу. Это часть ее жизни, та часть, которой я никогда не интересовался. Что мне остается делать?

Принять вызов.

— Где тебя черти носят? Ты выпорхнула от Элиота, как летучая мышь из ада, и исчезла. Я переживаю. Я оставила тебе сотню сообщений, — отчитывает она раздраженным голосом.

— Это Зейн, — тихо говорю я.

На несколько секунд наступает полная тишина.

— А почему ты отвечаешь по телефону Далии? — спрашивает она так же тихо, у меня пробегаются мурашки по спине.

— Далия попала в катастрофу и...

— Катастрофу? О чем черт побери ты говоришь? — агрессивно требует она ответа.

— Была заложена бомба, прогремел взрыв, — отвечаю я. Даже для моих собственных ушей это кажется невероятным, неправдоподобным и из рода фантастики.

— Что? — недоверчиво кричит она, и мне в голову от ее крика впиваются кинжалы.

— Это был несчастный случай. Она не была мишенью, — говорю я тихо и спокойно, словно меня это совершенно не волнует, но возможно так и следует отвечать. Мне не стоит впадать в панику в данный момент, я должен быть достоин ее.

— Мишенью? Что ты имеешь ввиду? — спрашивает она с растущим разочарованием.

— Бомба предназначалась для меня, но она открыла дверь автомобиля и запустила механизм, который сработал через тридцать секунд, как только дверь откроется, — пояснил я.

— Где она сейчас? — шепотом спрашивает она.

— В операционной. Если хочешь, то можешь приехать в больницу.

— Ей делают операцию? — в оцепенении спрашивает она.

— Да.

— Как она?

Я сжимаю челюсть, потом сознательно пытаюсь выговорить слова:

— Не знаю. Она не приходила в сознание после взрыва.

Стелла начинает рыдать.

— Это невозможно.

— Я пошлю кого-нибудь, чтобы тебя привезли сюда, да? — спрашиваю я.

Она перестает плакать и уверенным, сильным голосом говорит:

— Нет. Как называется больница?

Я диктую ей адрес и название, возвращаю телефон Далии обратно в карман. Мне следует позвонить ее семье. Я знаю, что должен это сделать, но не могу, пока не могу. Возможно, лучше будет позвонить после завершения операции, чтобы сообщить им хорошие новости. Не нужно их сейчас беспокоить, в любом случае, они ничего не смогут изменить.

Я направляюсь к одному из диванов и опускаюсь на него. Напротив, на стене вижу плакат с анатомией человека — с оголенными сухожилиями, мышцами и кровеносными сосудами. Я просто пялюсь на плакат, совершенно не замечая его. Стелла права, такого просто не может быть. По крайней мере такого не должно было быть.

— Мать твою, — вырывается у меня, и рука непроизвольно двигается вниз ударяя, вымещая накопившуюся злость и ярость.

— Бл*дь, — снова кричу я.

Ной распахивает дверь, вбегая, озирается вокруг и тихо закрывает за собой дверь, уходит.

— Черт.

Она не заслужила этого. Зачем, мать твою, она ринулась к машине и открыла дверь? Почему? Я вспоминаю ее лицо в тот момент, когда окликнул ее, и она обернулась с перекошенным от ужаса лицом, увидела меня и выдохнула с облегчением, которое отразилось у нее на лице — облегчение от того, что меня нет в автомобиле. И вдруг меня словно поражает мысль: она знала о заложенной бомбе в машине. Она решила, что я сидел в той машине и неслась со всех ног, чтобы предупредить меня.

Кто ей сказал? Кто послал ее туда? Я встаю на ноги, и начинаю ходить по комнате, пробегая рукой по волосам.

— Бл*дь.

Дверь открывается и входит Стелла, я перевожу на нее взгляд. Должно быть, она совсем на взводе, ее лицо красное, глаза опухшие, она прямиком шагает ко мне.

— Что, черт возьми, происходит с Далией? — требует она ответа.

— Она по-прежнему на операции.